Хлеба хочется

Пишет мне товарищ, молодой благополучный москвич.

"Я - почвенник. Я стал понимать некоторое время назад, что не нравится мне в этом городе и что лишает меня сна. Мне нужна почва. Да, я всю жизнь живу в городе, в оторванной от почвы среде. Но - это не моя стихия. Теперь я знаю, что больше всего на свете нуждаюсь в почве, в привязанности к ней, хочу врастать корнями в сырую, вязкую, пахнущую плесенью и грибами землю - жирную и черную землю. Я хочу быть деревом. Я хочу пустить корни глубоко-глубоко и стать совершенно неуязвимым для ветров.

Город меня медленно убивает. Травит меня. Я ненавижу этот бензинный воздух, ненавижу этот химический, ядовитый, молекулярный мир - разрозненный и никому не нужный. А еще я ненавижу гамбургеры, троллейбусы, звуки этой паршивой музыки, я ненавижу ходить на работу, пить водку, покупать проездные билеты, курить сигареты "Винстон", мне надоело "завязывать" с алкоголем, втихаря от жены похмеляться и жевать жвачку "Орбит".

Теперь я почвенник - раз и навсегда. Буду читать Аксаковых и Киреевского. Буду учиться уму-разуму. А потом уеду в деревню, стану разводить пчел и растить бороду - на подбородке, из ушей и носа".

Конец цитаты. Не обошлось без извинительного кривляния, а напрасно. И без "бороды из носа" понятно: есть такая тенденция!.. Я попал под ее колеса несколько лет назад, когда, позевывая от скуки, стянул со стола коллеги в "Литературке" двухтомник Бориса Екимова...

Или раньше? Когда переехал в Москву и обнаружил, что в ней нет хлеба? Тут история вообще-то особая. Когда я еще жил там, где родился, в Москву, перебралась подруга моей жены, Наталья. Вот прибыла она на побывку и звериным голосом сообщает:

- Наконец-то я поем хле-е-е-еба!!!

Мы с женой, такие, не поняли. А она говорит: "Понимаете, в Москве нет хлеба. Всякие булки, батоны, багеты, а хлеба - понимаете, ХЛЕБА - нету. Не пекут. То есть совсем".

Выяснилось, что под "хлебом" девушка Наталья, как и все опытные, закаленные в боях ставропольцы, понимает пресный дрожжевой кирпич с коричневой хрустящей корочкой, твердыми, аж отполированными боками и крупнозернистым, чуть кисловатым, упругим мякишем. В наших краях он производился повсеместно и называется "по двадцать копеек, базовая модель". Правда, раньше, при Брежневе, делали его черствым, видно, экономя на нужды космоса, но потом как-то вдруг наблатыкались. И в свежем виде он стал вкусен необычайно!

Но сначала я об этом забыл. Приехал в Москву, прожил в ней безвылазно полтора года и наконец сам отправился на побывку. Прибыл в отцовский дом, поклонился образам, дошло до обеда. Совершенно не вспоминая девушку Наталью, бестрепетной рукой отрезал краюшку, и вдруг... Будто в нос ударил кто-то меня!.. Мучительно поморщившись, как от боли, я прижался лицом к упругому мякишу и - вы не поверите - застонал. Какие-то дремучие, въевшиеся под кожу инстинкты, о существовании которых и не подозревали мы с Фрейдом, выплеснулись наружу, как шампанское из бутылки. Да какое там шампанское! Как джин! Мировое зло! Я стал рвать мясо хлеба зубами - с рычанием, давясь и чуть не плача от жадности...

"...И, стыдясь и ничего не умея с собой сделать, Архип лишь успел шагнуть в сторонку и, разломив четвертушку, начал есть ее. Так сладок был этот чистый пшеничный хлеб с упругой, хрусткой корочкой, с еще горячей ноздреватой мякушкой, так вкусен он был и едов, что Архип не заметил, как съел четвертушку... Вторую четвертушку дед Архип ел медленно, но с еще большим вкусом. Он жевал и чуял языком и небом пресную сладость пшеничника, слышал еле заметный и дразнящий дух хмельной кислины и сухарную горчинку корочки. Вторая четвертушка тоже кончилась. После нее деда Архипа ударило в пот. Перед продавщицей было стыдно, но хотелось хлеба еще. Сладкий дух его нагонял слюну".

...А это Борис Екимов. Рассказ "За теплым хлебом". Он оказался первым в том, стянутом со стола, сборнике. Порвав и перемолов его глазами, я уже не мог остановиться. Как воровство колбасы со стола заменяет ухоженной городской кошке охоту, так и чтение екимовских "колхозных" рассказов заменило мне мою непрожитую, украденную, исковерканную на городской манер жизнь. Смешно, конечно, - борода из ушей... Да только ли борода?

Закончился Екимов - я перечитал Шукшина. Закончился Шукшин - взялся за Астафьева, Белова, Можаева, походя пролистанных и отвергнутых в перестроечном угарном студенчестве... А там вдруг оказалось, что Бодрийяра, Лиотара и Дерриды (а также Михаила Эпштейна, а также Марка Липовецкого, а также Бориса Гройса и примкнувшего к ним Славы Курицына), с которыми в башке я рвался в Москву, в Москву, больше нет. Не сгорели, как поверженные кумиры, а исчезли, как тени в полдень. Солнце в башке взошло. Началось мое хождение в народ - слишком личное, чтобы быть "спекуляцией", как подозревают многие проницательные читатели.

Многие проницательные читатели даже перестали со мной здороваться. Зато со мной стали здороваться наши вахтеры и охранники. Я счастлив. Они мне нравятся.

...Характерно, что ни Екимов, ни Можаев - писатели не "выдающиеся". Можаева, как припомнил Олег Павлов, даже уличали в том, "что он публицист, лишенный оригинальности". Тем лучше. Жизнь не сводима к репрезентации. Нам говорят: ценность текста - в возможности его интерпретации, в "семантической бесконечности". Но когда Григорий Сковорода говорил "мир ловил меня, но не поймал", он ведь не кичился своей "семантической бесконечностью", он говорил о том, что ему удалось остаться собой в миру, не слиться в суете дней с "интерпретатором".

Екимов и Можаев - это не деликатесы, помянутые в заметке Павла Зайцева. Они хлеб наш насущный. По нему, оказывается, так легко стосковаться - в отличие от устриц... Однако мы боимся начать разговор о любимом писателе, не объявив его "выдающимся", не застраховав в ряду с "классиками". Зачем? Ведь гениальность - это лишь одно из возможных отклонений от нормы, а болезни не ходят поодиночке. Недаром же именно Владимир Сорокин уравнял "норму" с дерьмом. В психиатрии это называется "комплекс проекции". Нет, норма - это не то, на что направлены все помыслы "выдающегося стилиста". Норма - это чудо, потому что чудо - это мир Божий, повседневность, а не исключения из нее.

Как же я тебя понимаю, друг мой "почвенник"...