Режим неизвлеченных смыслов

Предметы на этой картине тоже существуют наподобие квантовых объектов...
Х. Миро. Голландский интерьер. 1928

Русский духовный космос, как известно, имеет биполярную структуру: славянофилы и западники, почвенники и либералы и даже, как считает один амбициозный писатель, варяги и хазары.

Академическая философская среда не исключение. Человек, интересующийся философией, без труда назовет имена современных философов-западников: культуртрегеров, всевозможных конферансье, антрепренеров, герольдов, капельмейстеров и тамбурмажоров импортной философии. Бр-р-р┘

А что же с философами-почвенниками? Несколько лет назад у них был несомненный лидер – Александр Панарин (1940–2003). А кто может претендовать на это сегодня? Думается, что только Федор Гиренок.

Конечно же, многие слышали это имя. Но, наверное, мало кто отважится изложить воззрения профессора Гиренка на пальцах. Мы рискнем.

Как и все почвенники, Гиренок исходит из отрицания установки Запада на выхолощенный разум и стерилизованный логос. Установки, которая собственно и обусловила расхождение траекторий развития двух цивилизаций. Гиренок настаивает на несоизмеримости современного философского языка и реальности. Это означает, что ресурс западной философии исчерпан, а ее понятийный аппарат бессилен.

Таким образом, любое утверждение, сформулированное на современном философском языке, будучи доведенным до наиболее отдаленных следствий, асимптотически стремится к абсурду. Объезженный язык не способен схватить смыслы, склонные развиваться до невыразимости в слове. Возникает ситуация «самоаннигиляции» человеческого знания о смыслах. Лишенные ауры трансцендентности, они оказываются бессильны перед скепсисом. Это и есть состояние «пата» – излюбленная тема размышлений Федора Гиренка.

Этому философу удалось поставить, пожалуй, самый точный диагноз современности – «режим неизвлеченных смыслов» и «антропологическая катастрофа»: «В мире антропологической катастрофы скорость смены одного события другим так велика, что значения и смыслы не успевают осесть. Выпасть в осадок. А если они и кристаллизуются, то мы их не успеваем сделать фактом сознания. Поэтому сегодня каждому из нас приходится жить в режиме неизвлеченного смысла. В мире неясного и неочевидного. А если мир неясен, если он лишен смыслов, то в нем невозможно и напряжение воли. А если в мире нет воли, то в нем нет и того, что существует, если мы хотим, чтобы оно было. Предметы воли и веры исчезают, растворяются в мире причинных зависимостей. Мир как бы проседает».

Оттого, как голодному человеку снится обед, а вшивому – баня, современному человеку грезится Апокалипсис – карающее, но очистительное вторжение извне. Современный кинематограф отражает одержимость этим страхом.

Терабайтовая бомба, лавинообразное умножение энтропии, накопление никчемной информации деморализовало современную философию. Она превратилась в конвейер производства бесконечных комментариев к другим комментариям, в перебор равноценных высказываний, словесную комбинаторику. Между тем очевидно, что от перемешивания слов смысл не становится яснее, как от помешивания ложечкой чай не становится слаще. На язык больше нельзя полагаться: «Живые дела человека были и ушли, а слова остались. И путаются под ногами. Отказ от языка, от его пустых слов делает нашу речь окольной, косвенной, косноязычной. Молчание превращается в наиболее адекватную форму языкового существования человека».

Что же такое «косноязычие» Гиренка, уже ставшее нарицательным, – эти бесконечные соскальзывания в «заумь» и «дословное»? Это попытки активизировать скрытые возможности языка. Дело в том, что, по его мнению, человеческого языка недостаточно не только чтобы всецело выразить, но и полностью исказить смысл.

Но цель Гиренка – не бродить, как лунатик среди фетишей, а разнуздать язык. Мандельштам верно подметил, что «любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны». Нужно лишь дать каждому слову расцвести, распуститься, расшнуроваться. Оттого слова в книгах Гиренка существуют наподобие квантовых объектов. Образуют не текст, а рой. Рой тучных виртуальных стрекоз. А пресловутое косноязычие то и дело переходит в нечленораздельное бормотание неандертальца, бродящего в саванне с деревянным обрубком в руке. А то и в дисциплинарное поколачивание.

Этот стиль мышления ближе литературе, чем философии в привычном значении этого слова. Как считает Гиренок, «русская философия возникает за пределами философии. Она с самого начала показывает свою связь с литературой. Ее отношение к науке является чем-то второстепенным. Вторичным». Неудивительно, что философ-западник не может говорить об этом флагмане почвенничества, не впадая в иронический захлеб и без нажима на слово «юродивый».

Неоднократно варьировалась мысль, что русская литература – это «кладезь самобытной русской философии» (С.Булгаков), что «философия в России развивается и вызревает в лоне литературы, в живой, объемной плоти поэзии, прозы, критики» (С.Семенова) и т.д. Но, кажется, никто кроме Гиренка не додумал эту мысль до конца: «Русская литература всегда казалась мне странной. У всех она просто литература. У нас она еще и философия. В ней, как в сундуке, хранится наше сознание. Наши философы – это писатели, а литература – это критический минимум русского сознания». На этом стоим.