Книга за ночь

Рубен Давид Гонсалес Гальего. Я сижу на берегу. - СПб.: Лимбус Пресс, 2005, 368 с.

Два года назад Рубен Давид Гонсалес Гальего взорвал Букеровскую премию своей дебютной автобиографической повестью "Белое на черном". В отличие от подавляющего большинства остальных букеровских лауреатов - его читали. Читали - и долго шевелили потом челюстями, пытаясь выдохнуть, выразить, извергнуть прочитанное.

Речь там шла о жизни и смерти детей-инвалидов в специальных детских домах. Написано было скупо: главный ответ - на вопрос "что", а не "как". На фоне жеманной литературщины последних лет, исстрадавшейся "в поисках героя" (и вообще хоть чего-нибудь), повесть действовала на читателей, как флакон нашатыря. Всякие постмодернистские глупости о соотношении в тексте "этического" и "эстетического" надежно вылетали из головы: жизнь - важнее. Даже критики подравнялись и присмирели: было ясно - эта книга обойдется без их "авторитетного мнения". Ясно это было и букеровскому жюри.

Новая книга Рубена Давида Гонсалеса Гальего издана заметным для "хорошей литературы" стартовым тиражом

10 000 экземпляров без всяких там маркетинговых наклеек "лауреат Букеровской премии 2003 года" - имя само работает. В том числе - против автора. Всем ведь ясно, что вторая книга снова будет "про это".

А первый шок от столкновения с материалом уже прошел. Значит, нужно ставить перед собой какую-то сверхзадачу.

И Гальего решил "сделать красиво".

Книга "Я сижу на берегу┘" (начальная строчка из известного шуточного четверостишия) исполнена в традициях доброго старого модернизма середины прошлого века. Три части. Первая и последняя написаны в виде пьесы, пародийно (пародийно ли?) декларирующей собственную философскую многозначительность. Внутри этого обрамления - собственно "мясо": эпическое повествование с медленным и незаметным, как жизнь инвалида, сюжетом. Повествование разбито на самостоятельные главки - у каждой свой отдельный сюжет и своя мораль. Если читать поверх всего этого (как и сделает большинство читателей), получится приблизительно следующее.

Почти полностью парализованный подросток Рубен дружит с еще более беспомощным физически, но обладающим незаурядными умственными способностями подростком Мишей. Им повезло - после специнтерната они оба попали в "хороший" дом престарелых, где обездвиженные не умирают сразу, а живут еще какое-то время. Но чтобы жить, им нужно ежедневно и ежечасно решать множество сложнейших и непонятных нам, здоровым, задач: добыть еду и лекарства, извести поедающих неподвижную плоть тараканов, вскипятить воду в чайнике, справить нужду, достучаться до нянечки. Сопутствующие решению этих задач разговоры Рубена с Мишей напоминают все литературно-философские диалоги сразу - от Платона до Кастанеды, но это не раздражает. Более того - на фоне бытовой фактуры и мастерски исполненных диалогов этого почти не замечаешь.

Лишь некоторые фрагменты автору откровенно не удаются. Скажем, глава "Аминазин", повествующая о том, чего Гальего не видел своими глазами (о пребывании Миши в сумасшедшем доме), выпадает из общего ряда из-за своей ненатуральности, а сцена титанической борьбы Миши с завучем интерната и ночной сиделкой в главе "Футбол" чересчур разжевана и затянута: такие диалоги можно придумать, глядя в потолок вместо сна, но в жизни они вряд ли случаются. Зато "пьеса" (особенно первая ее часть) со всей очевидностью демонстрирует нам еще одну грань писательского таланта Гальего - не удивлюсь, если книга и впрямь будет переделана для театра.

Не уверен, что распутывание сложной формы добавляет что-нибудь существенное к тому беглому поверхностному прочтению, на которое обречен тот, кто проглатывает 350-страничную книгу за ночь. Может быть, и добавляет - не важно. Важно то, что, несмотря на откровенную попытку сделать "литературу" там, где музы должны молчать, а люди молиться, Рубен Гальего не уронил ни своей темы, ни своего мастерства. И книгу эту читать - надо.