Какие же мы разные...

Кот Дёма и его хозяин. Фото из архива автора

Знойный июль. Середина дня. В коридоре легкий сквознячок играет тюлевой занавеской в распахнутой двери. Собираюсь на речку, успел застегнуть левый сандалий – правый еще нужно найти в живописном развале обуви под лестницей. И тут на крыльце слышатся вкрадчивые шаги. Затем из-под тюля возникает усатая морда кота Дёмы. Под его гусарскими усами свисает коромыслом только что пойманная и придушенная мышь.

Кот кладет ее у застегнутого сандалия и поднимает на меня пристальный взгляд. Его желтые глаза, излучающие достоинство опытного охотника, спрашивают:

– Ты моим подарком доволен?..

– Спасибо, но я не ем мышей, – говорю ему. – Понимаешь?

Не понимает. Смотрит на меня с недоумением. Он убежден: мышь – лучшая на свете еда!

– Унеси обратно. Или съешь, но только не здесь, а во дворе. В кустах смородины.

Не уносит. Хотя наверняка понимает, о чем прошу.

Это здоровенный старый кот сибирской породы. Пятнадцать лет назад, в Москве, принесенный с Птичьего рынка, он весь помещался на ладони, только веревочный хвостик свисал. Сейчас в нем больше восьми кэгэ, поднять можно, но – двумя руками. Пушистый. Жемчужно-серый. С пышным хвостом. Лапы короткие, поэтому слегка напоминает таксу. Любит, когда его чешут специальной гребенкой – стоит ее показать, подбегает и мешком валится на пол, подставляя лохматое брюхо: «Чеши!»

Очень понятлив. Когда к нему приходит соседский, с полуоторванным ухом, рыжий кот, стеснительно топчущийся на крыльце, а Дёма в этот момент дремлет в кресле в дальней комнате, стоит громко ему сказать: «К тебе пришли!» – тут же вскакивает и бежит к гостю. Умный кот. Обожает классику. Как только я устраиваюсь на диване с томиком Льва Николаевича, чтобы перечесть «Хаджи-Мурата», или с «Записками охотника» Тургенева, Дёма забирается на подушку, долго топчется возле моего плеча, наконец, угнездившись, внимательно следит сквозь прищур, как я листаю прочитанные страницы. А еще, когда ему насыпают в плошку корм, любит, чтобы кто-нибудь сидел рядом и с восхищением смотрел, как он ест – привычка далекого детства. Если уйдешь (к зазвонившему телефону, например) – бросает есть, бежит, мяукая, цепляясь когтями за штанину. И не продолжит трапезу, пока не вернешься.

Да, умный кот, но до чего ж упрям! Вот и сейчас не уносит мышь во двор. Ну да, конечно, живет в большой семье, за ним ухаживают, надо же и ему быть хоть чем-то полезным. Принес мышь. Угощает. Смотрит в упор, будто гипнотизирует. Это он так пытается убедить меня в том, что мышь мне непременно придется по вкусу. Нужно только рискнуть.

– Ты пойми, – говорю ему, – мы разные. Мир так устроен. У меня две ноги, а у тебя четыре. К тому же у меня нет хвоста, а у тебя есть. И любим мы разное: ты мышей, а я яблоки. Ты же не будешь есть яблоки?

Не будет, по глазам видно. Но в свою веру обратить непременно хочет. Из дружеских, скорее даже из родственных чувств.

– Только неразвитые натуры, – объясняю, – хотят, чтобы все были как они. Одинаково одевались. Одинаково думали. Эти особи не способны даже на обычную беседу. Только на спор. С последующим расцарапыванием морды собеседника. Но ты же умный кот, «Хаджи-Мурата» и «Записки охотника» читал. Какие там персонажи – все разные... И потому – интересные...

Я, кажется, уже убедил кота, но в этот момент мышь очнулась от обморока и, мелькнув серой тенью, юркнула в груду летней обуви. Кот кинулся за ней. Он возился там, героически раскидывая цепкими лапами шлепанцы, кеды, тапочки, заодно извлек откуда-то мой правый сандалий, который я немедленно надел... Затем кот сделал финальный рывок и вытащил мышь из-под опрокинутого резинового сапога... Хорошо, что все наши домашние уехали в Москву, подумал я, сколько сейчас визгу было бы!.. А так обошлось почти без шума: я решительным жестом указал коту на дверь, и он с мышью в пасти послушно вышел на крыльцо, спустился по крутым ступенькам и, пересекая заросший травой двор, направился к дальнему забору, в кусты смородины.

Нужно спешить, с каждой минутой солнце припекает все сильнее, обещая через час-полтора сделать возвращение с реки по раскаленной тропинке тяжелым испытанием. Запираю дверь. Иду мимо бани, старой яблони и кустов смородины к задней калитке. Наперерез трусит по траве кот. «Остаешься за хозяина», – говорю ему. Обычно в наше отсутствие он обследует дворовые окрестности или сидит на крыльце в позе египетского сфинкса. А тут увязался. Выхожу, закрываю на задвижку калитку. Кот подныривает под нее, идет следом. Правда, не очень уверенно. Останавливается, оглядывая горизонт. Все-таки он городского воспитания. К тому же – в возрасте. Говорю ему: «Ведь устанешь». Смотрит на меня с недоверием. И – опять идет.

Тропинка пересекает рыжее поле поспевшего овса, вьется-крадется к дубовой роще, венцом окружающей холм, на котором, по преданию, когда-то стояла древнерусская крепость. И – ныряет вниз. А внизу, под историческим холмом, синеет Клязьма, зовет окунуться, смеясь-радуясь нашей встрече россыпью золотой ряби. Спускаюсь. Слышу сзади мяуканье – кот окликает. Тяжеловат он для дальних прогулок. Отстает. Останавливаюсь. Жду.

Наконец, вот он, наш песчаный откос, причаленные у куста лодки, цапля, затаившаяся в камышах у другого берега. Горожанин Дёма видит все это первый раз. Особенно его заинтересовала цапля – напрягся весь, глаза горят, хвост вздрагивает. От цапли его отвлекают стрижи. Встревоженные нашим появлением на безлюдном берегу, они с резким писком клубятся над водой. А еще через мгновение кот обнаруживает своего хозяина в воде, и не целиком, а только его голову. Спускается по откосу. Тревожно мяукает – а вдруг хозяин утонет? Трогает лапой воду. Зовет. Зову и я его, но река – чужая для него стихия.

А выходя из воды, вижу сизовато-синий край тучи, выползающей из-за холма. Только этого нам не хватало! Карабкаемся по крутой тропинке вверх, к овсяному полю. Кот пыхтит сзади, подмяукивая. Я-то после воды, мне свежо и легко, а каково ему? «Помочь?» – спрашиваю. Смотрит виновато. Знает про себя – тяжеловат. Беру его на руки, кладу на плечо. До чего ж он теплый! Оказавшись на овсяном поле, видим нечто жуткое: весь горизонт над нашей деревней загроможден низко ползущей тучей, гонимой мощным потоком воздуха. Это пока не ветер, это только его дыхание. Но оно после июльского зноя ледяное!

Мы успели пересечь овсы и войти в калитку, когда треснул и прокатился по окрестностям первый гром. Туча накрыла всю деревню. День стал вечером. Сумерки! Мы уже на крыльце, но и дождь – вот он, догнал, лупит жесткими струями наискосок по траве, по крыше – не дождь, а ливень! Дом оказался проницаемым, как решето. Бегаю от окна к окну с тазами и тряпками. Кот, сопровождая, бегает за мной. Смотрит, как и куда льется. Запрыгивает на диван, на спинку кресла, смотрит в окна. Мяукает. То ли поторапливает меня, то ли подбадривает. Полыхнувшая молния мазнула фиолетово-белым пламенем, и тут же протяжно загрохотал гром – с таким треском, будто решил разворотить крышу. Нет, кот не ринулся под диван, как в ранней юности. Он лишь прижал уши, не спуская с меня горящих в сумерках глаз.

И как всегда в грозу на подстанции отключили электричество. Теперь вся деревня без света. Наш шумно работающий холодильник «ЗиЛ», справивший недавно свое 50-летие, крякнул и затих. Снимаю со шкафа масляную лампу, чиркаю спичкой. Кот оказывается в кружке света – прыгнул на стул, разглядывает за ее стеклом язычок огня. Поворачивает ко мне голову, будто хочет сказать: «Ну вот, все не так плохо, как кажется. Главное – быть вместе». И тут стал стихать за окном шум воды и ветра.

Я вышел на крыльцо – да, туча уползала за реку, размахивая серебристыми полотнищами иссякающего дождя, оставив после себя сломанные ветки, бегущие ручьи и обширные лужи. Обувшись в резиновые сапоги, я спустился с крыльца, вышел на улицу, где уже появились всполошенные жители. Кто-то уже звонил по мобильнику на подстанцию – нужен был свет, иначе «потекут холодильники». Кот ждет на крыльце, будто хочет спросить: «Ну, что, скоро дадут свет?» Интересно, если бы спросил, какой у него был бы голос: дискант? Тенор? Нет, скорее – баритон. С легкой хрипотцой, соответствующей возрасту.

А через полчаса дали свет. Старенький «ЗиЛ» вздрогнул и загудел, прямо как самолет на взлете. Мы с котом поужинали, прибрались, вылив воду из тазов и развесив на перилах крыльца мокрые тряпки. День был беспокойный, и мы стали укладываться. Но я все-таки раскрыл томик Толстого, прочитав перед сном страницу из «Хаджи-Мурата». 

Кот в это время, запрыгнув на диван, топтался в ногах, укладываясь поудобнее. А потом громко вздохнул и затих. Видно, очень устал. И если бы в этот момент он произнес, дискантом или баритоном, фразу вроде: «Ну и денек у нас выдался!» – я бы совершенно не удивился.