Вторым касанием и третьим

Увековеченная Уорхолом реклама томатного супа – не что иное, как комментарий к жизни общества потребления.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Впрочем, это уже было на нашей эстраде. Популярнейший пародист поэтов покойный Александр Иванов выдавал пародийные тексты, которые были много популярнее самих стихотворных источников его вдохновения. А поскольку зачастую он брал на прицел довольно замшелых сочинителей, то получалось и вовсе уморительно. Помню, был такой восторженный поэт Урин, которого угораздило сочинить стихи о том, как он хотел бы сжечь все деньги мира, чтобы его, мир, согреть. Иванов откликнулся так: «Вчера я уже сжег четыре сотни,/ которые был должен Доризо»┘

То же и в политике: в похеренной цензурой (каковой у нас нет) передаче «Куклы» на НТВ, тексты для которой писал, кажется, Шендерович, многие пародийные кукольные персонажи становились много популярнее реальных политиков, которых они изображали. Впрочем, чтобы достичь комического эффекта, достаточно политических деятелей просто цитировать, и юмористические тексты за них писать не надо: так поступают в Америке, с упоением цитируя своего президента.

На самом деле и в высокой культуре жанр повторного комментирования едва ли не популярнее написания оригинальных текстов. Горы богословской литературы, особенно в католической традиции, есть комментарии комментариев комментариев. Речь идет не о полемике или о простом цитировании, и даже не о новых толкованиях, а именно об удвоении и утроении комментирования, когда сами тексты Священного Писания считаются известными по умолчанию. По-видимому, этот же принцип лежит в основе талмудистики.

Это как бы сцена на сцене, галерея зеркал, и это, собственно, и есть современная культура. Роман Набокова «Бледный огонь» сочинен как комментарии к поэме, которую написал герой. Так вот, на комментировании этих комментариев написана не одна диссертация. Это же относится и к толкованию набоковских комментариев к «Онегину». В литературе этот не прием даже, этот метод лег в основу постмодернизма, который отнюдь не сводился к коллажированию цитат, но строил свои произведения именно по принципу аллюзий, каковые и есть, так сказать, художественные комментарии. Этот эффект многократного эха был подхвачен кинематографом, и, скажем, «Убить Билла» Тарантино – это энциклопедия кинематографических аллюзий, то есть своеобразных пародий и комментариев.

Жанр коллажа в поп-арте – этого же ряда. В конце концов реклама томатного супа в банках «Кэмпбелл», которую Уорхол сделал художественным объектом, тоже есть комментарий к жизни общества потребления. Этих примеров сколько угодно в музыке, высокой моде, архитектуре, дизайне. На самом деле в потоке повторных комментариев рядовой потребитель, зритель или слушатель, конечно же, теряет первоначальные объекты комментирования. Более того, он вполне может их и не знать вовсе. То есть игра, в которую он вовлечен, становится для него ценной сама по себе (если она его занимает), хотя, конечно, сами основные правила должны быть ему ясны. Можно сказать, что оригинальные изначальные объекты делаются вообще неинтересны, подобно тому, как эссе Борхеса о самых разных культурных объектах интереснее, чем и сами объекты, и образцы оригинального творчества Борхеса. А пересказ и комментарии его эссе, если они выполнены на хорошем уровне, могут оказаться интереснее самих этих эссе.

Впору задаться вопросом: не живем ли мы вообще в мире отражений и фикций, ведь все эрзацы и муляжи, которые мы потребляем, есть в известном смысле комментарии к базовым, основным вещам мира, вкус которых нам уже неведом, да и само их существование вызывает сомнения, а при столкновении с натуральным зачастую имеет место эффект отторжения. Скажем, как тушеное мясо относится к сырому куску говядины: как пародия на натуральное мясо, как комментарий к нему? А рыба, приготовленная китайским поваром таким способом, что мы принимаем ее за курицу, – это как? Или пример из абсолютно другой сферы: в любой стране есть свод базовых законов, а есть так называемые подзаконные акты. Более того, во многих странах судопроизводство строится на прецедентах, которые и есть суть интерпретации и комментарии к закону. Эти примеры легко умножить.

Нельзя сказать, чтобы мы всего этого не осознавали. И также нельзя сказать, чтобы не чувствовали усталости от этого мира, наполненного изображениями, пародиями, намеками, аллюзиями неведомо на что и комментариями к неведомо чему. То есть от современной цивилизации. Ведь не так уж уютно жить в мире, в котором карманная электронная фиговина под названием «покемон» заменяет живого щенка. Другое дело, что скоро вырастут поколения, которые никаких щенков отродясь не видели. И они уже никогда не узнают, что белье можно полоскать в реке, а не в стиральной машине, и не будут знать, как пахнет клубника, только что сорванная с грядки.

Эту усталость чувствовал Руссо с его «голым человеком на голой земле», чувствовал Торо с его «Жизнью в лесу», чувствовал Толстой, ходивший без сапог, но ход цивилизации фикций это не остановило, даже не замедлило. Призывы к упрощению, «назад к природе», любовь к примитиву, эстетизация наскальной живописи, мода на натуральные ткани, защита животных – все это так, рябь на поверхности мира, давно ставшего искусственным. И в конце концов усилия всяческих экологических движений, партий «зеленых» и обществ по борьбе за искусственные меха – не есть ли лишь современный комментарий к природе, от которой мы удаляемся так неотвратимо.