Цензура и стиль

И осталось слово, печатное и эфирное, без цензурного попечения.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

А ведь какие неподражаемо артистические были эти цензурные времена для авторов и издателей любого жанра – ностальгия душит, зависть к самим себе гложет. Потому что с цензурой было принято играть: цензуру было хорошо попробовать обвести вокруг пальца, подразнить, обманом что-то протащить, с ней должно было торговаться и было принято притворяться, держа при этом фигу в кармане. Да и она сама была игрива, снисходительно смотрела на все эти наивные фокусы, чиновные цензоры и сами почитывали с удовольствием, что в руки приплыло, делали, небось, для родных и близких копии чего-нибудь такого интересненького, что сами же только что запретили.

И вот случилось, чего не ждали, – демократия, гласность, свобода слова, как и было записано издавна в Конституции, но ведь никто ж ее дословно не читал, разве что академик Сахаров. Вдруг как корова языком слизнула – и вся эта цензурная культура, веками в России наращивавшаяся, накопившая пленительные образцы многообразных почти любовных отношений, имевшая своих классиков вроде цензора Никитенко с его знаменитыми мемуарами или куратора репертуара императорских театров писателя-историка Загоскина, рухнула в одночасье и, увы, кажется, бесповоротно. Потому как интернет, цифра и все такое. Авторы и редакторы осиротели. Что делать, куда плыть?

А растерянность была вызвана вот чем. При цензуре чистилось ведь не только идеологически неверное содержание, нет – подвергался исправлению стиль! Помните Синявского, у которого с советской властью, как он говорил, были не идеологические, но стилистические расхождения. Так вот, когда Главлит разогнали, возникло стилистическое зияние. И в брешь хлынуло черт знает что: от волапюка художественного подполья до площадной лексики, от словечек из диссидентского обихода до оккультного бормотанья. Телевизионные ведущие стали гнать околесицу и говорить на несусветно безграмотном языке, потому что вслед за цензурой рухнула и редактура, ибо и она, бедная, как выяснилось, покушалась на свободу слова. В речи возник тот самый базар, который в экономике возник вместо рынка. Иначе говоря, стройный единый стиль имперской речи стал корежиться и расслаиваться.

Возник, скажем, специальный важный милицейский язык. Например, в ГАИ-ГИБДД никогда не скажут затор, но – заторовая ситуация. Высокий чин говорит на ТВ, что он часто интересовался на эту проблематику, хотя дома наверняка скажет мягче. Человек на грани конца жизни – это уже говорит врач. И уж вовсе хорошо звучит милицейское причинение смерти, хоть ставь названием публицистической статьи. Но это ладно, это было всегда, в конце концов, это профессиональная лексика, интеллигенция тоже говорит между собой на таком языке, что простой народ чешет в затылке. Помню, как надо мной потешались рабочие в экспедиции, когда я выразился в том смысле, что надо бы на веревке прищепкой прикрепить постиранную рубашку, иначе она имеет тенденцию падать┘

Новое, что внесло в стилистику бесцензурье, так это решительное размежевание стилей по-разному политически ориентированных групп. Нет, конечно, «Блокнот агитатора» и «Новый мир» и при цензуре говорили на разных языках. Но невозможно было представить себе в государственных «Известиях», чтобы кому-нибудь позволили говорить языком Александра Лившица, который свои экономические заметки пишет телеграфным стилем, как Дос Пассос. Кстати, в позапрошлом веке был фельетонист Дорошевич, который этот стиль и изобрел.

В противовес этим либеральным стилистическим изыскам в противоположном лагере пишут велеречиво и темновато. Вот пример навскидку: «Пагубные реформы вздыбили Россию, но, с позволения сказать, конь волюнтаризма не удержал устойчивость, ослеп от неразумного управления, не опустил твердо копыта на естественную почву, а нелепо, грубо упал, ослабленный, брюхом на землю и, тяжело дыша, не делает спасительных усилий подняться». Нет, это не Солженицын в «Красном колесе», это из текущей газетной публицистики. Такого в славные цензурные времена вы и в «Правде» не прочли бы.

Конечно, пусть расцветают сто цветов, и нынешнее разностилье – что разнотравье. Но я все-таки ратую если не за цензуру, так хоть за редактуру. Потому как негоже, чтобы в Кремле, в сердце, так сказать, Третьего Рима, перед руководством великой, как говорят патриоты, страны звучали слова такой песни:

Они, конечно, хорошо отражают дух времени, но место им все-таки в подвале, в ночном клубе для малолеток, наглотавшихся экстази. Потому что это и есть проникновение дворового стиля на тот этаж, где ему не место. И надо сказать, что этот не стиль даже, так, стилек, проявляет способность проникать, как любой сорняк, в любые отверстия и поры. И когда в открытом эфире пахнет на тебя неким запашком параши от случайно пойманной волны «Радио Шансон», то и о цензуре возопиешь. Вспомнишь о песнях Пахмутовой в исполнении певца Кобзона. Ох, не знали мы тогда, что «А у нас во дворе есть девчонка одна» – это высокий стиль. Хоть и пропущенный через цензуру.