Уроки лит-ры

Главное, чтобы детей не кормили книгами насильно, как рыбьим жиром.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

Мы все учились понемногу. Сбегали с уроков, прогуливали занятия, пили пиво и т.д. (а что «д» – не скажу, бумага не стерпит). Причем, ужас, не только с уроков химии или ботаники, но и с этой самой лит-ры. Я, скажем, так никогда и прочел своевременную книгу «Мать», равно как и «Молодую гвардию» мужа артистки МХАТа Степановой товарища Фадеева. Не то чтобы мы лит-ру не любили, но нам вливали ее насильственно, как касторовое масло, вкус уроков был такой, что впору возненавидеть не только ни в чем не повинного настоящего безногого человека, но даже Катюшу Маслову, которая, как было принято в классической русской лит-ре, хоть и проститутка, но социально обиженная и угнетенная посткрепостническим строем, а потому святее и безгрешнее всех святых. К тому же Лев Николаевич Толстой тогда еще служил зеркалом, и вовсе не одной Софье Андреевне, но еще и Софье Власьевне в лице русской революции, причем неизвестно – первой или второй. Скорее всего обеих.

Вообще учиться читать, чтобы познавать новое, – одно удовольствие. Откупори шампанского бутылку и перечти трилогию Максима Горького, там сказано. И не только читать. Помнится, меня насильственно обучали естественным наукам, да так усердно, что я на всю жизнь возненавидел такой невинный и полезный прибор, как осциллограф. Хоть и одерживал на математических олимпиадах победы локального значения. Но однажды, будучи никем не понукаем, взял в руки учебник по дифференциальному исчислению пера профессора Бунимовича, родителя нашего поэта и культуртрегера, милейшего человека, – и зачитался, так складно у Лейбница, кажется, все это некогда получилось. Помнится и другой эстетический урок, преподнесенный мне учебником по квантовой механике. Нанес мне это наслаждение Нильс Бор, принцип дополнительности которого облек в изящнейшую форму знаменитого неравенства его коллега Гейзенберг. Прав был, кажется, Дирак, критерий истинности уравнения – его красота. Вот если бы такие ребята преподавали мне в седьмом классе русскую лит-ру, я, быть может, и «Клима Самгина» прочел бы до конца, хоть он и не удостоился места в школьной программе.

Но все-таки я лично сторонник гуманных форм внедрения знаний, а именно – факультативных. Ну ладно, географию преподавайте в массово-насильственном порядке, наука не дворянская, но Пушкина-то оставьте, не отправляйте на растерзание. Ведь если найдется ученик, которому «Чудное мгновение» по барабану, так не заставляйте его читать «Евгения Онегина». К чему? Что ему письмо Татьяны, которое он всю жизнь будет числить четвертым сном Веры Павловны? Что пристали, зачем мучаете? Быть может, из него выйдет отличный дилер или киллер, а вы губите талант на корню. И не заставляйте его писать ваши сочинения на заданную тему.

То же и с девочками. Ну, нравится ей какой-нибудь Пол Маккартни, он же в нынешнем здешнем изводе лидер группы «Фрикадельки». Ну и не лезьте к ней с несжатой полоской и русскими женщинами, транспортирующими на перекладных в Сибирь белый рояль.

Не надо преподавать лит-ру. Вообще не надо. Только в очень узком кругу шепотом можно о ней говорить, а громко и во всеуслышанье – неприлично. Создайте кружок. Факультатив. Секту, ложу, как угодно. Пусть войдут избранные. Добровольно. Самоопределившиеся. Не важно, кто у них папа – дворник или директор РАО. Пусть делятся впечатлениями хоть от Акутагавы, хоть от Мисимы. Да хоть и от Мураками. А что до русской литературы, пусть читают Тютчева. Переписку Чехова с дамами. Статьи Блока. И побольше воспоминаний свидетелей. Это приобщает, прививает, как ни страшно это слово – воспитывает. Такт, вкус, ритм. Но не заставляйте никого, ничего не выйдет. И нет дурного в том, что до седых волос кто-то ничего не ведает о судьбе Муму. Вон показывают различные высокие собрания, ни один из участвующих в коих Библию никогда в руках не держал. И это совершенно не мешает им делиться друг с другом законодательными инициативами┘

И на этом слове меня посетило видение. Я представил себе дивный миг, когда некоему человеку, никогда не учившемуся в школе и не сидевшему на уроках лит-ры, вообще не державшему до того в руках книгу, а только газету «На свободу с чистой совестью», вдруг подарили ЕЕ. Ну, на день рождения, что ли. И вот он благоговейно раскрывает эту вещь. Принюхивается. Пусть это будет настоящий длинный роман, хоть Диккенс, хоть Дефо, а пусть бы и «Сага о Форсайтах». Пусть это случится хоть перед самой смертью новоявленного читателя. Он заворожен уже первой строкой, уже первым абзацем, за которым маячит новый мир. И я завидую ему в это его мгновение, потому что теперь ему не страшно и помереть.