Предчувствие снега

В снеге, засыпающем город, есть романтическое очарование.
Фото Reuters

Но снег в декабре - это не опостылевшая январская стужа, не противная февральская поземка пополам с изморосью, это - почти праздник, это - смена сезона и гардероба, это - ожидание Нового года и Рождества. А значит, шампанского и елочных светящихся разноцветно гирлянд, сдачи годовых бухгалтерских отчетов, приятных подарков вам и нам, рождественского гуся и, возможно, продления годового контракта.

Незаметно для себя после того, как выпадет первый снег, мы принимаемся жить иначе. Одни впадают в задумчивость и меланхолию, другие, напротив, оживают и стряхивают дремоту. Меняется жизнь, и преображается город. Можно выглянуть во двор из окна без опаски: так и не убранный ни летом, ни осенью мусор скрыт теперь под снежным покровом, и можно поздравить себя, что некоторое время проживем чистенько┘

Без снега не было бы русских поэтов и многих их стихов. Кажется, Мише Бергу, питерскому писателю и философу, принадлежит термин "поколение дворников". Речь идет о начале 80-х, когда многие и многие непечатающиеся сочинители и невыставляющиеся художники обретались на всяких простых работах, не требующих нервного напряжения и растраты духовных сил. Служили сторожами, лифтерами, смотрителями в бойлерных - и дворниками. И, знаете, те, кто в качестве дворника сгребал снег, становились, как правило, поэтами. Скажем, мой товарищ Алеша Парщиков по окончании института вовсю греб снег на пару со своей тогдашней женой Ольгой Свибловой, выпускницей университетского факультета психологии, - греб где-то в районе Теплого Стана. В те годы считалось - так и должен жить Поэт. Сегодня Ольга догребла до Парижа, а Алеша - до международной известности, стал знаменитым поэтом, живет в Германии, читает лекции в Стэнфорде. И кто усомнится, что именно обильные московские снегопады способствовали их успеху?

А в пьесе дело обстояло вот как. В подсобном помещении при одной из московских высоток обреталась довольно странная компания: две дворничихи, одна из которых крутила роман с участковым милиционером, а другая ждала возлюбленного-француза. И приходящие люди: платонический друг героини, милиционер - любовник ее простоватой товарки, а там появлялся и Ангел, который оказался на поверку вокзальным вором. И, натурально, на улице, не прекращая, валил снег, и французская невеста откупалась от коллеги мылом и духами, а та гребла снег и за нее. Короче, это была пьеса о лимитчиках. О том уголке жизни, в который не заглядывает "чистая публика". Пьеса актуальна и сегодня: лимитчиков, ввозившихся в столицу по разнарядке государства, теперь нет, но зато есть нелегалы, которых нанимают частные структуры.

Социализма больше нет, но снег остался. Вот только в Москве снег стал как будто пожиже, снежинки не звездочками - кляксами, он уже никогда не скрипит на морозе под подошвами башмаков, он уже не блестит под ярким солнцем: нет больше солнца и нет мороза, одна слякоть и смог. Отчего-то это у нас называют "глобальным потеплением" - у нас все глобальное, - тогда как это всего-навсего результат астматического и гнилостного дыхания донельзя грязного и безобразно раздавшегося мегаполиса: отъезжайте от Москвы километров на сорок - будет вам и мороз, и солнце, и день чудесный.

Но главная задача, самый сокровенный смысл русского нежданного-жданного снегопада - оттенять тепло камелька, усиливать отсветы любви озябших на морозе и согревшихся в комнатах людей и даже контрастировать с огнем страсти. Что может быть уютнее золотого отблеска освещенного окна дачной гостиной на искрящемся под луной снегу, которым завалило опустелый сад. Лень цитировать Пастернака, ведь эти стихи несколько поколений советских интеллигентных обывателей знало лучше, чем "Отче наш", каковую молитву, впрочем, они как раз не знали┘

Но вот представим себе на миг: нас переселили, как всегда, без предупреждения, ну, не в пустыню, а в какую-нибудь приличную погоду, ближе к теплому морю, под пальмы и лавры, хоть в Грецию, что ли, или там Турцию, поближе к Константинополю. Там не знают, что такое валенки и варежки, сезонные ОРЗ и ангины, полозья, санки, а лыжи распространены только водные. Но где же свидания под фонарем, в свете которого кружат снежинки? Где девичьи щеки, румяные, как спелое яблоко?

Кто знает, не живи мы в заснеженной, заметенной стране - и наш национальный характер был бы иным. Мы меньше бы полагались на авось и не были бы такими фаталистами. Нам не надо было бы готовить сани с лета. И муравью не за что было бы упрекать не без злорадства нашу русскую стрекозу. Мы ели бы мандарины прямо с дерева, пристрастились вместо "столичной" к кокосовому молоку и весь год ходили загорелыми.

Но мы не хотим.

Мы хотим задубеть и пострадать. Хоть за демократию. Вдарьте нам мороза градусов за двадцать и принесите триста пятьдесят в графине. Подбавьте снежку с ветерком и засоленного на зиму огурца. Нам и больно и смешно. И мы - никуда не уедем. Не нужен нам берег турецкий. Подайте греческую шубу и тройку к крыльцу. С бубенцами.