Битва акварелей-2

Акварели Гитлера хранятся в недоступных армейских сейфах. Власти "чахнут" над ними, как пушкинский злой Кащей над златом. Я, естественно, не имел никакой возможности ознакомиться с работами фюрера в подлинниках. Я видел их только в газетных репродукциях довольно-таки неважного качества. Поэтому сказать об их художественной ценности ничего не могу. Да я и не специалист в области живописи, скорее любитель. Поэтому предоставляю слово эксперту-профессионалу, одному из немногих искусствоведов, которому было разрешено "пристально взглянуть" на гитлеровские акварели. Зовут его Даг Харви. Он художественный критик журнала "Л.-А. уикли" и соредактор журнала "Проблемы изобразительного искусства".

О своих впечатлениях Харви написал в "Нью-Йорк таймс" (13 мая 2001 года) под интригующим заголовком: "Что произошло бы, если бы война велась на маленьких холстах". Критик сразу же берет быка за рога. С первых же строк он пишет: "Как только жрецы начинают говорить о картинах Адольфа Гитлера, их тон становится пренебрежительным, словно признание его визуальных способностей могло бы оправдать Холокост". Харви подчеркивает инстинктивные попытки "жрецов" идентифицировать личность автора и его создания. С другой стороны, он признает трудность их разделения, ибо авторство акварелей как раз и вызывает к ним столь повышенный интерес. Но без этого разделения, добавляет он, невозможно дать объективную оценку Гитлеру как художнику. (Во время войны Гитлера часто называли "маляром, который возомнил себя художником", а его картины - "мазней".)

Натуру для работ Гитлера, пишет Харви, представляла, как правило, "архитектура" - старинные городские скверы, церкви и так далее. В его работах чувствуется большое влияние австрийского художника-акварелиста ХIХ века Рудольфа фон Альта. Гитлер перенял у него многие стилистические тропы, в частности "драматическое изображение неба". В работах Гитлера присутствует сильное ощущение перспективы и "незаинтересованность в человеческих фигурах". ("Ага!" - воскликнут здесь "жрецы"-политологи. - М.С.) По мнению критика, "в работах Гитлера имеется определенный успокоительный шарм, какое-то смирение, столь несвойственное его личности. Его работы выполнены с мастерством и энергией, и, обернись его судьба по-другому, он мог бы сделать весьма успешную карьеру художника".

Кстати, до того как ему исполнилось тридцать лет, Гитлер считал и называл себя "художником" (Ленин и Сталин в анкетах в графе "профессия" писали: "публицист", "журналист"). Подобно советским вождям, он уделял большое внимание искусству. Его фаворитами были кинорежиссер Лени Рифеншталь - нацистский Чиаурели и архитектор Альберт Шпеер - нацистский Посохин. По сути дела, Гитлер был поклонником "социалистического реализма". Он встретил в штыки знаменитую авангардистскую выставку немецких художников (1937 год), не менее яростно, чем Никита Хрущев - первую выставку нашего авангарда. Наш Никита Сергеевич обозвал художников-авангардистов "педерастами", а Гитлер заклеймил своих как "дегенератов". Любопытно, что художественные вкусы роднили наших вождей не только с фашистскими, но и с демократическими лидерами Запада. Мне довелось присутствовать на беседах Хрущева с Эйзенхауэром и Никсоном, в ходе которых "наш" и "ихние" в унисон поливали художников-абстракционистов.

Однако вернемся к статье Харви. Он пишет: "Сам Гитлер предпринимал огромные усилия для собирания коллекции своих картин. Он намеревался выставить их после победы в музее, который должен был быть построен специально для этой цели в его родном городке в Австрии". Конечно, замечает иронически автор, осуществлению его целей помешали другие "знаменитые художники" - Уинстон Черчилль и Дуайт Эйзенхауэр. Сталин в этом контексте не упоминается, поскольку он был поэтом, философом, кинокритиком, языковедом и даже лучшим другом физкультурников, но не художником. (Его отсутствие в этом ряду отнюдь не вызвано принижением нашей роли в победе над гитлеровской Германией.)

И тут-то Харви задает сакраментальный вопрос: "А что бы произошло, если бы судьбу войны решали художественные способности лидеров воюющих стран?" Эйзенхауэра он вообще сбрасывает со счетов как беспомощного любителя, который взял в руки кисть лишь после окончания войны под влиянием Черчилля. "Иное дело - Черчилль, - продолжает Харви. - Хотя он никогда не зарабатывал на жизнь как художник, страсть к живописи преследовала его всю жизнь. Он даже опубликовал небольшую книжку о терапевтической ценности рисования". Если Гитлера привлекала архитектурная натура, то Черчилля - природа. Однако их обоих сближал взгляд на живопись как на нечто "хорошее" и "милое", далекое от буйства человеческих и творческих страстей. "Их эстетика неамбициозна, - считает Харви. - Тем не менее если уж говорить об их месте в искусстве, то пальму первенства придется отдать Гитлеру, который относился к живописи более серьезно, чем Черчилль-любитель".

Харви заканчивает свое эссе на шутливой ноте: "Как хорошо, что существуют пределы влияния воображения и фантазии художника на жизненные реалии. А то, представьте, что бы произошло, если бы в голове Пикассо возникли бредовые идеи мирового господства?!"

История с гитлеровскими акварелями не только увлекательна, но и поучительна. Она - еще одно свидетельство сложности человеческого характера и опасности упрощенческого отношения к нему даже в "благородных" или пропагандистских целях. Знаменитая пушкинская басня о сапожнике, дававшем советы художнику, с ее известной моралью: "Суди, дружок, не свыше сапога", иногда претерпевает весьма любопытные метаморфозы. Некоторых людей необходимо судить именно выше сапога, даже если он кованый - фашистский или большевистский. Видеть выше этого сапога еще один сапог - значит, упрощать действительность в ущерб ей, в ущерб истории, в ущерб коллективному опыту человечества. А это не только неправильно, но и опасно. И может отомстить за себя, как мина замедленного действия.

Римский император Нерон был плохим поэтом не потому, что сжег Вечный город, дабы дать простор своей фантазии, а просто потому, что он был плохим поэтом. Но, будь он даже величайшим поэтом, как Данте, мы бы не простили ему разрушение Рима. Более того, его поэтическое величие лишь усугубило бы тяжесть совершенного им преступления. Недаром в цивилизованных странах умственно неполноценных не казнят. Называя Гитлера маньяком или Сталина шизофреником, мы не увеличиваем их вину, как нам иногда кажется, а уменьшаем.

Скрывая акварели Гитлера в подземных сейфах, американские власти уподобляются страусу, прячущему голову в песок. Интересно, как поступили бы нынешние обитатели Кремля, обнаружив в "Особой папке" Сталина гениальные стихи, написанные той же самой рукой, которая подписывала смертные приговоры тысячам людей? И как оценили бы их литературные критики-либералы? Как бумагомарание по аналогии с гитлеровской "мазней" или?..

Тут мне вспоминается история, рассказанная моему отцу академиком Шалвой Нуцубидзе, автором фундаментального и наиболее аутентичного перевода поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре". Нуцубидзе арестовали как врага народа в тридцатых годах, когда он только-только приступил к переводу "Витязя". Из тюрьмы он несколько раз писал на имя Сталина письма, в которых содержалась просьба дать ему возможность продолжить работу над переводом в тюремной камере. Неожиданно такое высочайшее разрешение последовало. "Когда мне впервые за много лет дали бумагу и карандаш, я исписал несколько листов моими именем и фамилией Шалва Нуцубидзе, - рассказывал ученый и поэт. Каждый вечер все, написанное им за день, куда-то забирали и возвращали наутро.

Перевод "Витязя..." помог Нуцубидзе выйти из тюрьмы. Более того, он был принят Сталиным, который несколько часов обсуждал с ним текст перевода, делая по ходу замечания. Сталин "скромно" предложил автору заменить две строфы, которые ему не понравились, своим вариантом. Первая строфа была из главы о взятии Каджетской крепости. В оригинале великий Шота, как бы воссоздавая шум битвы, строит аллитерационную гамму на букве "Р". Вот этой-то темы не было в переводе Нуцубидзе. В предложенном Сталиным варианте строфа выглядела так:

Вторая строфа, предложенная Сталиным, была из главы, в которой повествуется о схватке Тариэля с тигрицей. Вождя в переводе Нуцубидзе не устроила бедная рифмовка. Вариант Сталина выглядел так:

Нуцубидзе, разумеется, согласился на сталинские замены. Обе строфы были включены в текст перевода. Человек, вышедший чудом из сталинских застенков, согласился бы, конечно, на любую белиберду, освященную именем Вождя. Но в данном случае Нуцубидзе повезло вдвойне: он получил и свободу, и добротные поэтические строфы...

Ненависть ослепляет. Даже святая. Но над слепой ненавистью всегда висит угроза превращения в злобу, уже лишенную всякой святости. Ненависть к кремлевскому тирану настолько свята, что ее деградация до уровня звериной злобы становится грехом и даже преступлением, ибо она не только девальвирует справедливость приговора Истории, но и сеет ядовитые семена возрождения сталинского культа и просто духа противоречия. Я уже не говорю об абсолютно неуместных физиологизмах вроде "он был рябым", "у него левая рука отсохла" и так далее. А если бы он был прекрасен, как Аполлон? Что тогда? Простили бы ему 37-й год и ГУЛАГ? Когда огонь ведется мимо цели, его жертвами становятся свои.

И Сталина, и Гитлера следует судить выше их сапог, которыми они попирали свои и чужие народы. В противном случае история превратится в сапожную мастерскую или в обувной магазин. А с такой историей вполне можно вновь угодить под новые сапоги новых Сталиных или Гитлеров. Мысль, надеюсь, вполне прозрачная. Как переводы вождя. Или акварели фюрера...