Дедушкин дом

-Никита Сергеевич, чем для вас интересен художник Кончаловский?

- Петр Петрович Кончаловский, как один из основоположников "Бубнового валета", был художником, который в разные периоды жизни открывал для себя и других совершенно новые для своего времени манеры живописного письма. Я думаю, что наиболее ярким периодом его творчества можно считать период с 1908 по 1915 год. Работы, выполненные тогда, совершенно авангардные, с большим влиянием Сезанна, но тем не менее в русской традиции. Полагаю, что именно эти его произведения как раз и будут пользоваться наибольшим интересом публики, ибо они практически неизвестны нашим любителям живописи.

- Участие Кончаловского в группе "Бубновый валет", может быть, показывало его, скажем так, игровое настроение в жизни и ее организации?

- Петр Петрович был человек абсолютно возрожденческого дарования - он наизусть читал десятки страниц Пушкина, пел Моцарта. Все это происходило легко и изящно во время работы. Весь строй дома Кончаловских в Буграх был наполнен постоянной живой энергией, куда входило чтение вслух, охота, приготовление окороков, изготовление испанских ножей наваха для того, чтобы тонко резать эти окорока; приготовление своей водки, эпикурейство и всегда фантастический стол. И все это было окрашено потрясающим жизнелюбием и мощью Петра Петровича. Я думаю, что в определенном смысле - это в какой-то степени игра. Но существует, по-моему, и другая сторона. Петр Петрович был, мягко говоря, в стороне от соцреализма, и поэтому у него были весьма сложные взаимоотношения со многими коллегами, в отношениях же с властью он всегда старался быть в стороне. Думаю, что вообще его идеей было по возможности оторваться и взлететь. Именно в начале века, когда пришло новое возрождение в живопись, литературу, театр, вероятно, он был одним из первых, кто со своими друзьями решил и предпринял попытку оторваться от того, что было привычным.

- Считается, что талант, способности передаются не от отца к сыну, а от деда к внуку. Вы не рисуете?

- (Смеется.) Нет. Я абсолютный топографический идиот. Честно говоря, когда мне приносят планы декораций, я прошу, чтобы сделали макет. В макете, в трехмерном измерении, я легко себя чувствую. Немного рисует Андрон. Но то есть как рисует? Он может выразить свою мысль в чертеже, на бумаге.

- Никита Сергеевич, вы вообще хорошо помните Петра Петровича?

- Прекрасно помню. Я помню его на уровне ощущения, ощущения от его огромной ладони, на которой я весь умещался, когда был маленький, а он был настолько большой. И мы с двоюродным братом Лаврушкой бились за то, чтобы мыть ему кисти в теплой воде, в которую был опущен кусок хозяйственного мыла, и был сказочный запах, томящий запах масляных красок. Это все вместе было, конечно, восхитительно.

Больше того, как ни странно, первый загородный дом в моей жизни, в моей памяти был в Буграх, поэтому все мои дальнейшие отношения с этим бытом - дачно-усадебным, загородно-дворянским, будем так говорить, они все зиждились на этих детских воспоминаниях. Мало того, даже декорации, которые строили для моих картин (будь то "Неоконченная пьеса для механического пианино" или "Обломов"), всегда очень походили на бугровские. Я подсознательно приводил художников к необходимости планировать так, как это было в доме Кончаловских. Только потом я это понял, когда значительно позже вдруг сам увидел, что декорации в разных картинах практически построены по одной схеме.

- А что Петр Петрович любил?

- Он любил жизнь. Бесконечно любил и даже обожал застолья. Причем не быстрые и мрачные, а растянутые во времени и пространстве, с потрясающими воспоминаниями, которые совершенно естественно возникали за столом. Он никогда не общался с теми, кто ему был неинтересен. Как-то Господь его миловал от того, чтобы дружить с нужными людьми. Он был в этом смысле абсолютно свободным человеком. И все, что было связано с ним, было всегда связано именно с его индивидуальностью, умноженной, конечно, на жесткий сибирский характер бабушки Ольги Васильевны Суриковой, которая держала на себе дом, в принципе как и моя мама Наталья Петровна Кончаловская держала в результате наш дом.

- Итак, у Кончаловских предпочиталось застолье. Кто же был за столом и кто был интересен?

- Были люди его круга и приближенные к его возрасту и его мироощущению. Когда я бывал в Буграх, как правило, это была семья, кто-нибудь из приехавших гостей и кто-нибудь из соседей. Понимаете, это был как бы абсолютно усадебный быт и милые сердцу соседи. В то время ведь не было нагромождения дачных скворечников одного на другой. От дома до дома - сотни метров, а иногда и километрами исчислялось пространство. Кстати говоря, до сих пор в Буграх нет электричества, причем абсолютно принципиально. Потому что тот быт как бы продолжался с тем ритмом, в котором жили там те, кто родился в позапрошлом веке. Это керосиновые лампы. Это рано ложиться спать. Это очень рано вставать. То есть все это вместе взятое рождало ритм, который и можно было назвать ритмом жизни дома Кончаловских.

- А какое самое трогательное воспоминание связано с вашим дедом?

- Самые горячие воспоминания, которые я ощущаю кожей, - это его руки фантастические. И помню, как он пел Моцарта, прикладывая ладонь к уху, чтобы не мешали другие голоса. Пел замечательно, чисто и негромко. И в этом смысле ощущение дома, того, что живут все вместе - с распорядком дня, временем для гуляния и временем для занятий, оно, конечно, родилось там и воспитано там. А еще большим наслаждением было посещение мастерской, и я до сих пор помню, как возбуждает атмосфера мастерской художника, со скипидаром, с маслом, с кистями. И даже сейчас, когда вдруг попадаю в такую обстановку, буквально волной накрывают меня все те ощущения, которые были в Буграх, в доме Кончаловских.