Измерение вулкана

- Генрих Семенович, почему на Камчатке живут люди?

- Я на Камчатке жил потому, что там были вулканы и с ними была интересная жизнь. Скажу (вопреки расхожему мнению), что очень незначительный процент живет там только потому, что это экзотическая страна. Хотя, конечно, Петропавловск - особый, отдельный город. Это город с пейзажем. С одной стороны - океан, с другой - Козельская, Корякская и Авачинская сопки.

- С третьей - Вилючинский вулкан.

- Совершенно верно. И бухта. И ты выходишь и все это видишь. Но люди-то живут там все-таки потому, что исторически так сложилось.

- А не было ли ощущения, что от вулканов идут какие-то излучения, которые действуют на людей - улучшая их или ухудшая?

- Это скорее из области досужих рассуждений. Но когда попадаешь на извержение, впечатление ошеломляющее. Извержение - это самое замечательное действо, которое я когда-либо видел, и сравнить его не с чем. Возникает понимание полной ничтожности человека и вообще всего по сравнению с этим. В отличие от обычных гор, которые - мертвая природа, вулкан - природа живая. Он растет и дышит. Все это иногда происходит на твоих глазах - рождается, поднимается и хорошеет, затухает и умирает.

- Но если он живой, с ним можно общаться?

- Я уверен, что можно. Они несопоставимо сопоставимы с жизнью человека и человечества. Ты понимаешь, что вулкан был во времена палеолита, при Хеопсе, Рождестве Христовом, при всех войнах и революциях. И будет. Что такое выборы рядом с этим?

- И что, он что-то помнит?

- Он-то все помнит, но, может быть, не берет во внимание: "А Бог не то чтобы не слышит, не обращает Бог внимания". Вулканы родили во мне некоторое многобожие. Я уверен, у каждого места есть свой локальный дух и Бог, существующий вне и независимо от человечества. Все религии созданы (поскольку существуют люди) по образу и подобию. Этим и связаны между собой, похожи. Но если подходить к проблеме с точки зрения множественности миров (вулканы существуют везде - и на Марсе тоже), с ними - особый счет. Они знают себе цену и показывают тебе твое место. А все остальное просто горы. И с ними я даже и не пытаюсь разговаривать.

- И были такие случаи, когда наказывали за непослушание?

- Я с вулканами много раз попадал в сложные ситуации, но однажды чудом не погиб. На удивление всем, я выжил, хотя семь суток был без сознания и сутки без медпомощи. Тогда, мне кажется, мы сами нарушили правила. Все это произошло в октябре 1962 года, во время Карибского кризиса, и в самом Петропавловске-Камчатском было опасней, чем на вулкане.

- Там ведь через залив находится знаменитая военно-морская база - "гнездо Тихоокеанского флота".

- И это одна из тех точек, по которым ударили бы в первую очередь. Все военные тогда исчезли с улиц города. Наша группа работала на извержении Карымского вулкана, и мы с коллегой попали под бомбы (камни, вылетающие из жерла вулкана. - Е.В.).

Рассказывали, что когда меня притащили в лагерь, я повторял: "36-90". Это была наша частота на нашей старенькой станции. Нам удалось связаться с "большой землей", но на помощь никто не спешил - военные охраняли рубежи: "Если завтра война, если завтра в поход". На наше счастье, 29 октября был дан отбой, и вертолет противолодочного дозора пришел прямо с океана, и нас доставили в больницу.

- Все эти подвиги вы совершали для науки или для себя?

- Для науки или для себя - неразделимо. С женщиной, когда любовь, - детей, что ли, хотел завести? Вроде бы нет, но и детей, конечно, тоже. Иногда такой "для себя" элемент есть, но не для того, чтобы пройти экстремальную ситуацию. Скорее в этом некий экзамен временного характера - можешь ли ты в 40 сделать то, что делал в 25-30? И потом (и это точно), после таких проверок ярче воспринимается жизнь и все монотонное окружающее. Год-полтора без извержений и риска тускловато, даже несмотря на полученные важнейшие научные данные.

Вот 16 августа 1961 года (больше 40 лет назад) осуществлен первый в Советском Союзе спуск в кратер действующего вулкана - я спускался в Авачу. Этот спуск - не знаю, делался ли он только для науки?

- Ну, теперь на Авачинский вулкан экскурсии ходят и мамы водят туда малышей дошкольного возраста.

- Сейчас - да. Я и сам всех потом водил в середине 70-х.

- Я слышала, что на Камчатке, в районе Толбачика (там ландшафт похож на лунный), испытывали луноход. Рассказывали, что кто-то его как-то не так запрограммировал, и луноход потерялся.

- Вопрос по адресу. Вы этого не знали, потому что программа была секретная, и фамилии не разглашались, но именно к испытаниям луноходов я имел непосредственное отношение. Камчатский ландшафт действительно похож на лунный, и сам для себя я занимался этим вопросом давно - Луна для меня была хобби. Даже в 65-м году опубликовал статью о Луне в журнале "Доклады Академии наук" по представлению главного космического человека Сергея Павловича Королева.

Первую испытательную площадку организовали в 1969 году на вулкане Шевелуч - в районе поселка Ключи. Были и три дополнительных определены - на Толбачике, на Крашенинникове, на Ключевском. Луноход привезли с опозданием - в августе. Ну и начались неприятности. Разбился один из наших вертолетов, все этим озабочены. Луноход где-то сам по себе стоит никому не нужный, никто его не терял. Главный конструктор Александр Леонович Кемурджиан за неисполнение грозит разборами в госкомиссии, административной, партийной и уголовной ответственностью. Начались проблемы с горючим - бензин должен был появиться только в начале сентября, а вулкан в это время часто уже уходит под снег. В октябре же луноход должен лететь в космос. Для решения любых проблем нельзя было даже говорить слово "луноход" - совсекретно. Крутились, как могли, - договаривались, платили наличными. (Потом из этого выросло целое уголовное дело.) Ну, словом, луноход запустили вовремя, но разбили при посадке на Луну.

- Не потеряли-таки луноход?

- Нет, история с "потерей" случилась на следующий год, когда испытывали новый - уже на Толбачике.

- Ну все, как я вам рассказывала.

- Не все. Прилетел самолет с грузом "Луноход". Разгружают - нет двух ящиков. Совсекретный груз из Ленинграда вылетел, но были посадки, и долетело не все. Искали-переискали, и через неделю я уже собрался сдаваться в КГБ, хотя должен был сдаться сразу. Зашел на склад - на самый последний случай. Груз нашелся в Магадане┘ Больше луноход не терялся.

- Это все ваши приключения с Луной и космосом?

- Почему же? Меня еще готовили в космонавты. В 1968 году шел набор научного состава на станцию "Салют", и (в частной беседе) предложили написать заявление. Куда, на чье имя? На имя Келдыша. Но я написал вице-президенту Академии наук Виноградову, который знал меня по работам. И отправил. Через три месяца пришел вызов. Поехал, почти прошел медкомиссию. И в какой-то момент начал беспокоиться. У меня же были переломы черепа после того случая на Карымском вулкане. И рентгеноскопия черепа, которую должны были делать, показала бы все. Друзья-врачи посоветовали сказать, что что-то случилось в грудном возрасте, но только от родителей и слышал. Ну, в общем, прошел - доктора решили не портить мне карьеру. Сенкевич тогда тоже проходил комиссию, я с ним там познакомился.

Тут оказалось еще, что в партию вступать надо. Я начал отговариваться, что, мол, ответственность большая и вообще научный состав мало принимают. Ни в какую - партийность обязательна. Решил посоветоваться с двумя весьма аполитичными приятелями. Поднимающаяся надежда русской литературы Битов вступить посоветовал. "Ты же не человек идеологического фронта, - сказал он, - и в твоем деле мешать тебе это не должно". Второй был Иосиф Бродский. Он среагировал так же, но с большим юмором прокомментировал: "Давай-давай, и ты будешь первым евреем, которого поцелует Подгорный". (Смеется.) Пока я размышлял и советовался, вероятно, прошла информация сверху, и меня приняли в партию через две недели.

- Ну, так почему ж не полетели?

- 1 октября 1971 года я должен был прибыть в Центр подготовки. Космонавты-исследователи в отряд попадали только после включения в состав экипажа, примерно за год до старта. Меня включили, по-моему, к Быковскому и Рукавишникову. Но в июне 71-го года погибли Добровольский, Волков и Пацаев. Они были без скафандров, потому что в той модификации корабля или два человека в скафандрах предусмотрено было, или три - без них. После этой трагедии третье кресло - космонавта-исследователя было снято с корабля, и до 80-го года не было ни одного старта на троих - летали в скафандрах только командир и бортинженер. Потом пошла серия "Союз-ТМ", что и сейчас, и стали летать втроем.

- В космонавты ведь брали только летчиков. И где вы летать научились?

- Практически - на Камчатке. Курсы летчиков-наблюдателей я окончил раньше и с парашютом прыгал еще в институте.

- То есть как - сели и полетели?

- Вообще всему можно научиться, не оканчивая курсов. Сначала у меня была штурманская работа. Но если ты сидишь рядом с командиром, то освоение техники пилотирования - это вопрос отношений с этим командиром.

- Летное свидетельство есть?

- Штурманское.

- Вы расстроились, что не полетели в космос?

- В какой-то момент было немножко. Но потом пошли истории с уголовным делом. В 71-м мною начали интересоваться в ОБХСС. Вспомнили про Ключи, где испытывали луноход, и что бензин по документам не проходил. Я не напугался - благодарность от Келдыша у меня была за выполнение секретного задания. Подключились люди, которые знали многие подробности. Главный конструктор Кемурджиан и академик Флеров написали в МВД. Но из партии исключили, и пошло дело по инстанциям. Потом даже писал апелляцию на съезд. Статья висела сначала расстрельная - хищение в особо крупных размерах, потом начали менять статьи на более гуманные. В 1973 году дело закрыли. В институте же задвинули на самую маленькую должность - младший научный сотрудник - хотя кандидат, потом уволили. Пошел работать в котельную электриком. Тепло эту работу вспоминаю: смена - сутки через трое. Стал ударником коммунистического труда. В то время занялся наукой, писал диссертацию. Опубликовал за рубежом работ больше, чем за все 15 лет до этого. Летом котельные не работали, и я ездил на вулканы, наблюдал. В какой-то момент кагэбэшники включились - вел зарубежную переписку, получал книги из-за границы. И в 1975 году вынесли мне официальное предупреждение об ответственности за передачу на Запад информации, которая могла использоваться в антисоветской пропаганде. По запросу из котельной делали экспертизу моих работ на несекретность.

- Генрих Семенович, в нашей беседе вы упомянули весьма известные фамилии. Как вы познакомились с этими именитыми людьми?

- Со всеми по-разному. Так получилось, что многие из нынешних приятелей в родном Питере были детьми архитекторов, и мы ездили в один пионерский лагерь "Архитектор" начиная с 45-го и по 51-й год. Он находился на Карельском перешейке - в Териоках (Зеленогорск). Там было много примечательных мальчишек - Женя Рейн, Артур Чилингаров, Андрюша Битов, Толя Милославский (замечательный композитор, которого уже нет). Сережа Юрский жил рядышком на даче. Но все тот же круг. Причем нельзя сказать, что это были творческие союзы малолетних. Мы занимались тем, чем обычно занимаются ребята, - просто играли в футбол (спорт номер один был в те времена). Собственно, у меня с детства рейтинг во всех сообществах был очень высокий, потому что я был очень сильный футболист. В детстве играл в "Локомотиве", в юношестве - за сборную Ленинграда, потом в классе А за "Трудовые резервы" и "Зенит".

- А Рейн с Битовым во что играли?

- Рейн был защитник неважный. А Битов тогда вообще ни в какие ворота не входил, уж в детскую элитарную верхушку 45-46-х годов - точно. У меня и Андрея - два года разницы в возрасте. Это вчера и сегодня ничего не значит. А когда тебе 12 и 10 лет - это большая разница, это 20 процентов жизни. По масштабу прожитого сейчас это составило бы 15 лет.

- А Женя Рейн стихи тогда писал?

- С Женей мы были знакомы очень близко. И не только в лагере, и именно на почве стихов. А сошлись близко с 13 лет в 48-м году. У моего отца была хорошая библиотека, и я тогда открыл для себя поэзию через Багрицкого. Женя начал писать стихи с 49-го года, мы их активно обсуждали, он даже меня заставлял писать.

- Получалось?

- Получалось. Я исполнял его указания просто как техническое задание, когда заданы, например, четыре рифмы. А в 53-м году мы с ним начали сотрудничать с газетами и печататься в "Вечернем Ленинграде". И один из первых материалов был подписан "Е. Решетников" - по первым буквам наших фамилий. Мы были такими "джентльменами в поисках десятки". (Смеется.)

- Это Рейн вас с Бродским познакомил?

- В общем, да. Но это сейчас так звучит - познакомил. А тогда я пришел к Жене, там сидел Иосиф, и мы познакомились. Это произошло примерно в 58-м, Иосифу было 18. Я на пять лет старше, уже заканчивал институт. Иосиф окончил только 8 классов и работал фрезеровщиком. Первые годы - примерно до 62-го - я к нему никак не относился. Знакомых сочинителей было вокруг пруд пруди. В те времена существовало очень сильное литобъединение в Горном институте - там были Горбовский, Кушнер, Городницкий, Битов. Рядом Витя Соснора. Крепкое объединение в Политехническом институте. В Технологическом институте, хотя не было там никакого объединения, были Рейн, Бобышев и Найман. Был университет - Уфлянд, Виноградов, Еремин, Лифшиц (Лосев), позднее - Сергей Довлатов. Я литературой в прямом смысле не занимался никогда, и такого желания не было, потому, наверное, что был неплохо литературно образован. Сразу понял все про себя. Многими начинающими движет энергия незнания. Я знал. Но, смотрите, выросли же мастера.

- А приезжали ли ваши прославленные друзья навестить вас в Петропавловске?

- В 1963 году приехали молодые литераторы Битов и Горбовский. (А у нас на Камчатке тогда не было ни одного писателя.) Они отправились на телевидение выступать, будучи, как теперь говорят, немного усталыми. И Горбовский прочел, как сам сказал, свое любимое стихотворение - "Прощай, немытая Россия". Трансляцию отключили, а их попросили покинуть полуостров в 24 часа. Дело потом, слава Богу, замяли.

В 57-м вытащил в экспедицию Рейна. Тогда закрыли газету "Культура", и был разгром, его выгнали из института, и он мог загреметь в армию.

Вот с Бродским была отдельная история. В 1961 году пришел Иосиф и попросил, чтобы я его взял в экспедицию на Камчатку. Я знал, что он уже ездил и из экспедиции удрал. Я его не взял и сказал: "Иосиф, ты уехал с середины сезона, а мне нужны очень надежные люди". В те времена еще нельзя было сказать, что я был дружен с ним. Как поэт, он начался для меня с 62-го года. Позже, когда он вернулся из ссылки, уже сложились близкие отношения с ним. И вот почему. Когда я приезжал в Ленинград из Петропавловска, у меня не было времени ждать общих собраний, чтобы повидаться. Я просто звонил и приходил в гости. И почти всегда это были вечера один на один. Правда, до моего отъезда, в 50-е годы, центром сбора обычно была наша квартира - трехкомнатная в центре - это ж находка для молодежи. Из Москвы тоже наезжали - художник Миша Кулаков (уже 25 лет в Италии), Петя Фоменко, Андрей Сергеев.

Ну, в общем, я Бродского тогда в экспедицию не взял, а он, вероятно, и не рассчитывал. Но уже с 65-го года я сам Иосифа пытался вытащить к себе четыре раза. Составлялись все документы, а ему не давали пропуск (Камчатка была погранзоной). В 68-м году произошла анекдотичная история. Тогда (до 1972 года) билет в Аэрофлоте брался без паспорта и на контроле проверяли только билет. А паспорт показывали при въезде в погранзону. Я предложил сделать документы на нашего друга Мишу Мейлаха. "Когда прилетишь в Елизово (главный камчатский аэропорт. - Е.В.), там я с пограничниками тебя встречу". Так и решили. И вот получаю телеграмму, что вылетел таким-то рейсом. Я перелетел из Халактырки (небольшой аэропорт в Петропавловске-Камчатском. - Е.В.) в Елизово (пять минут лету. - Е.В.). Связались с бортом и сказали, что Мейлаха уже ждет научный самолет и чтобы он первым незамедлительно шел к выходу. Подали трап, открывается дверь, и выходит┘ Миша Мейлах. Оказалось, что в последний момент Иосиф решил, что за ним проследят и обязательно подловят. Так что Бродский так до меня и не долетел.

И кстати, примерно в то время, в 68-м, был момент, когда Иосиф впервые серьезно рассматривал вариант ухода на Запад. И он со мной вполне серьезно обсуждал возможность ухода с рыболовного судна, на которое предполагал наняться в Ленинграде. А в Балтийском море в одном месте есть очень узенькие проливчики в районе Дании и Скандинавии. "А что если сигануть за борт и проплыть два километра?" - фантазировал он. Я тогда ему сразу сказал, что это дохлый номер - или со своего борта уложат, или не доплывешь.

Последний раз в России я его видел в марте 72-го и потом уже встретился в 89-м году. Я прилетел в Америку, но до меня дошли слухи (не помню от кого, может быть, от той эмиграции), что вроде Иосиф дистанцируется и мало с кем встречается. Приехал, позвонил, он сразу объяснил, как добраться. Пришел, вижу, стоит Иосиф и говорит: "Ты вполне узнаваем". И я как-то совершенно не заметил изменений. Поразительно, 17 лет прошло, столько событий, а я абсолютно не почувствовал расстояния. Я его, кстати, спросил про эти слухи, и он сказал, что встречается только с теми, с кем ему интересно.

Я сейчас не пытаюсь давать ему каких-либо характеристик - столько уже написано и сказано. Он был достойный человек. Что поразительно - он сам всегда держался на одном, своем уровне, несмотря на разнообразнейшие уровни своих собеседников. Я и сам себя часто ловлю на том, что десятка два разных личин существует: в школе - как папа, с инспектором ГАИ - как водитель, где-то - как начальник. В нем этого не было. Он всегда был Иосифом Бродским. Он всегда разговаривал┘

- ┘или не разговаривал┘

- Или не разговаривал, да. Он был легкий человек в беседе, веселый человек. С ним было просто.

Потом я навестил его в 94-м году. Мы встретились в начале мая. Весь день мы гуляли по Нью-Йорку и пришли домой пораньше. Он очень хотел показать мне маленькую дочку. Потом сидели часа три разговаривали наверху у него в кабинете, там, где он и умер. Я впервые услышал перевод "Медеи", который он делал для спектакля Любимова. Сигареты быстро заканчивались, и он несколько раз отправлял меня вниз, где у него был загашник, - чтобы жена не заметила. Он меня пригласил приехать на свой день рождения в конце мая. У меня уже был билет в Москву, и я пообещал его поменять, но не вышло. Позвонил, извинился. "Не последний год живем, еще встретимся", - сказал он.

А в декабре 95-го, работая на Гавайях, я звонил и никак не мог ему дозвониться. Приехал в январе в Москву, пришел к Жене Рейну, и он сказал мне, что у Иосифа новый номер. И тут раздался звонок из Штатов - Рейн поменялся лицом. Через день мы вылетели на похороны┘