Человек большого пространства

- Евгений, вы из Кемерова или из Калининграда?

- Родился в городе Кемерове, а сейчас живу в Калининграде, который Кенигсберг. Там я не работаю, там я только живу. В какой-то момент мне стали невозможны, неинтересны, невыносимы и т.д. мои обстоятельства жизни в городе Кемерове. И я решил сменить эти обстоятельства. Причем выбирал город Калининград так, что не было никаких видимых обстоятельств, по которым я предпочел именно этот город. Я приехал, там живу, и мне очень нравится.

Если ты живешь и работаешь в каком-то городе, то тебе приходится ходить по нему маршрутами, которые не очень нравятся: ездить в метро или посещать отдаленные уголки города, тебе не очень приятные. А в Калининграде я живу в красивом месте и хожу там, где мне нравится. Я мало общаюсь и только с теми, кто мне интересен и приятен, и кому интересен я. Мне приятно туда возвращаться.

А кемеровчанин я или калининградец? Наверное, я из Сибири все-таки, из того большого пространства. Когда бываю в Европе (сейчас это часто случается), всегда удивляюсь: такое все маленькое - домики, улочки. Как же там можно существовать без воздуха?

- Много разговоров, что русская культура вышла из провинции. Ваш пример подтверждает это. Как творческому человеку пробиться здесь, в Москве?

- Я не пробивался. И момент пробивания, по-моему, бесполезен. Хотя я довольно много вижу людей, которые пробиваются, и на занятие пробивания уходят все силы. И что значит пробиваться? Если сделано какое-то произведение искусства - роман, повесть, пьеса - и потом человек пробивает, то есть носит его и предлагает? Мне кажется, что невозможно и бессмысленно этим заниматься. Этого момента пробивания у меня не было. Я все больше уверен, что это такое мое счастливое стечение обстоятельств и, в общем, я не суетился нисколько. Это само собой все происходит.

- И как же так вышло, что буквально в один день вы стали одним из самых модных драматургов в Москве?

- Вот это удивительно. Но это все-таки не так, вернее, совсем не так, как об этом говорит Иосиф Райхельгауз, который рассказал такую симпатичную историю, как я принес ему листочки с пьесой. И пусть это остается в виде такого рассказа. Но все-таки до этого был мой театр "Ложа" в городе Кемерове и были постановки. Мы показывали их на фестивалях. Там меня увидела молодая московская критика. Когда я приехал в столицу, были люди, которые могли рекомендовать меня, были люди, которые пригласили меня на фестиваль NET. В конце концов были люди, которые потребовали от меня, чтобы я начал писать пьесы.

- А как Райхельгауз рассказывает историю, когда вы пришли к нему с листочками?

- Он рассказывает, что я пришел в театр, встретился с ним, сказал, что у меня есть пьеса и я не знаю, что с этим делать. Собственно, после этого и получился спектакль. Он рассказывает ее очень интересно, и мне нравится история, которую он рассказывает. Я слушаю ее не как про себя. На самом деле все было совершенно по-другому. Хотя момент прихода и листочков был. Но ко времени, когда мы с ним встретились и познакомились, он уже прочитал пьесу. (Смеется.) А эти листочки лежали у него на столе, а у меня их с собой не было. (Смеется.) Если сейчас вспомнить все подробности, то вообще получится какой-то роман с этими листочками. Ну, пусть будет и такой хрестоматийный и классический рассказ. В общем, он мне нравится.

- Евгений, а кто те люди, которые заставили вас записать пьесы?

- В Кемеровском университете, где я учился, я написал один рассказ, который мне не нравится, и несколько стихов - плохих, которые, благо, я не могу найти, они куда-то канули. Заставил меня написать пьесу как таковую художник Павел Каплевич, который пришел на спектакль "Как я съел собаку". Сразу после этого он стал меня представлять всем как драматурга и говорил, чтобы я не объяснял никому, что у меня ничего не написано. Нельзя сказать, что он усадил меня за стол, но он настолько сильно меня встревожил и настолько сильно обнажил невозможность моего общения и контакта с театральными деятелями и театром без материала, который может быть мной оформлен в виде чего-то. И я сделал это в виде "Диалогов к пьесе "Записки русского путешественника". И таким образом сразу определился жанр.

- До этого вы играли по памяти?

- Я не то чтобы помнил эти тексты, это просто мои тексты. Мне не нужно даже и вспоминать, и если я что-то вдруг забыл или не воспроизвел в каком-то спектакле, там появилось что-то другое.

- Часты ли отступления от основного текста?

- Не отступления. Ведь анекдот, рассказанный при детях, не такой, что рассказан в кругу друзей. Есть некая тема, и каждый раз это новый спектакль. Всякий раз текст уточняется, именно уточняется. Акценты меняются, и главное для меня - найти более точные слова по поводу того, что говорю.

- Записанный на бумагу, можно ли читать ваш текст или это история болезни?

- Читать, конечно, можно. Потому что он пишется, а не обрабатывается, как расшифровка с диктофона. Он построен и записан по законам текста.

- Ваши зрители удивляются, как вам удается зафиксировать эту рваность мысли и движения души?

- Так вот удается. Здесь нет момента "удавания". Это такой способ, который для меня является очень естественным.

- Откуда вы берете слова?

- Я их знаю. Я живу в этой стране, в этом времени и очень остро его чувствую. И стараюсь сохранить такой способ восприятия.

- Как человек творческий, вы особо чувствующий?

- Я не считаю себя таким экзальтированным персонажем - ах, палочка! ах, веточка! Вовсе нет. Чувствительность настроена на восприятие жизни, но таким вот моим способом. Я совсем не экзальтированный, не нервный и не нервозный.

- И как бы вы себя определили?

- В свое время я определил себя как нового сентименталиста. Но потом не то чтобы пожалел об этом, но решил, что не нужно себя как бы то ни было определять. Хотя мое самоопределение нашли удачным. Новый сентиментализм и все, что из этого следует.

- Один из ваших читателей назвал то, что вы делаете, новой формой литературного текста. Так ли это?

- Ну конечно, я могу с этим согласиться. Это один из способов существования литературы. Про жанр мне трудно говорить, потому что сразу же нужно договориться о терминах и потом только определять. А текст, который я записываю в виде текста, на всех уровнях сильно отличается от того, каким образом я его воспроизвожу в спектакле. И понятно, что тот текст, который существует в живом спектакле, он более ценный для меня и более адекватен замыслу. Вообще записываю я его из-за понимания, что не могу до бесконечности играть спектакли. А мне хочется так или иначе поделиться с людьми - в моем ли родном Кемерове и других городах, куда я доехать не могу, а в виде книжки или текста в интернете это может туда попасть.

- Нравится ли вам, как артисты играют ваши тексты?

- Мне нравится, что это происходит. Сейчас это делают либо актеры, которые существенно меня постарше, либо существенно меня помладше. И то и другое вызывает у меня удивление. То, что это так в них отзывается. И чувство, которое вызывает у меня это зрелище, намного более сложное, чем нравится или не нравится.

- Но вам важно это переживать?

- Разумеется. Это еще не пережито и находится в процессе.

- Раньше вы озвучивали собственные идеи. А теперь (видим по "Дредноутам") пересказываете факты, и их невозможно изменить.

- Пересказываю факт и создаю вокруг него собственный текст. Повторю, что говорил перед спектаклем, - к сожалению, никто из журналистов этого не услышал. Но я настаиваю, потому что очень это важно, - текст, который существует в "Дредноутах" (хотя я рассказываю исторический факт), отделяется от меня гораздо меньше, чем моя собственная биография. Если мою биографию я могу обрабатывать, выделяя важное событие и расставляя акценты как угодно, то когда работаю с фактом, я не могу его обрабатывать. Но могу сколько угодно вокруг него комментировать, а он является незыблемой вещью. Механизм текста спектакля устроен точно, как часы. В часах какую-то важную роль играют рубины - эти камни, которые в него вставлены. И качество часов определяется количеством этих камней внутри механизма. А что они там делают, я не понимаю. В моем тексте факт является чем-то определяющим, как вот этот камень в механизме. А все остальное - шестеренки, которые двигаются, это вот тот текст и есть. И я сам.

Это вообще довольно новая форма и почти даже лекция. Представление совпадает со многими историческими и историографическими передачами, которые делают очень серьезные и классные рассказчики. И в то же время это не то же самое. Я не буду этим заниматься, как неким направлением, но пока пытаюсь разобраться, что делать некоему человеку с фактом, который он получает. Более того, у этого спектакля есть определенный адрес - я называю его спектаклем для женщин, что можно услышать.

- Некоторые поняли "Дредноутов" как спектакль для мужчин.

- Да и написали, что женщинам это не понравилось. Ну, может быть, двум женщинам - знакомым тех людей. Женщинам это понравилось. Только они услышали свое.

Я не люблю вообще комментировать отзывы критиков, но сейчас скажу. Прозвучало (было написано), что в спектакле осталась та же самая интонация. Да ни хрена той же самой не осталось. Текст совершенно иного свойства, а интонация и голос у меня может быть только тот, который есть. Как мой физический рост, который уже прекратился, и я не стану выше 172 сантиметров. А текст этот настолько тотально другой - другой способ существования другого персонажа, что не увидеть этого нельзя. А интонация та же самая, потому что все равно продолжается моя жизнь и это мой мегатекст. Смотрите, все крупные артисты (я ни в коем разе не причисляю себя к ним) все время играли какую-то мегароль. Евгений Леонов играл мегароль, Евгений Евстигнеев играл мегароль. Хотя им случалось исполнять разные роли, но все равно они делали все с какой-то одной невероятной интонацией, которая все-таки так или иначе повторялась. Актеры, которые являются крупными и любимыми, имеют такую интонацию, и мы ее всегда хотим слышать. И я буду стараться говорить с такой интонацией. А то, о чем я буду говорить, конечно, все время будет разным. Как только я почувствую, что начинаю тиражировать, перестану говорить.

- А нет ли идеи заняться кинематографом?

- Очень хочу. Я очень люблю кино, но пока не знаю, как это делается. Очень заманчиво (мне предложили) попробовать поработать в кино с Андреем Битовым. Я в восторге от этой идеи, но пока только думаю, но не говорю.

- Вы суеверный?

- Не то чтобы я сильно верю, но стараюсь соблюдать собственные маленькие ритуалы.

- Ну, если бы вставать каждое утро с левой ноги?

- Это же надо было бы контролировать и находиться в этом процессе постоянно - с какой ноги. Ведь это ужас. Но у меня есть очень хорошая ручка, которую подарил мне отец. Я ей пишу, потому что не знаю другого способа. И вот после того, как я записал "Собаку" и "Одновременно", она сломалась. А ручка дорогая, и, чтобы ее починить, надо было отправить ее на родину, в Европу. Пока она путешествовала, прошло несколько месяцев. И знаете, я ничего за то время не написал. Когда она опять оказалась у меня, сразу была написана пьеса "Город".

- Когда вы стали известным, что-то изменилось в вашей жизни?

- Когда я приехал в Москву, меня не тревожил вопрос, кто я такой. Ну, Гришковец Евгений - кто такой? Но я стал известен театральным людям, мне стало не нужно долго объяснять, кто я, что упростило мою жизнь. Просто изменились обстоятельства.

- А как ваша семья реагирует на ваше отсутствие дома?

- Похоже, с пониманием, что это необходимо, и не ставит ультиматум, что этого не может быть. Моя семья мною гордится. Я каждый день звоню домой, и когда возникает возможность хотя бы на пару дней поехать повидаться, я сразу же ею пользуюсь. И еще. Мы семья. Вот в чем дело. Просто такое состояние сейчас.

- Не хотите ли вы забрать дочь и жену с собой и более четко определить то место, где вы живете реально?

- Не хочу и не могу привезти Наташу и Лену в эту слякотную Москву. Калининград гораздо более приятное место для жизни, и в частности - для детского существования. И им там больше нравится. Да и себя я не хочу лишать возможности возвращаться в Калининград как можно чаще. Но я люблю привозить их в Москву на шумные и радостные мероприятия. Вот сейчас они будут на премьере.

- Скажете несколько слов о премьере?

- Скажу. Спектаклем "Планета" я тотально занимаюсь в течение последнего полугода. Впервые был приглашен художник - Лариса Ломакина. Она мои идеи и воплотила в свои сценографические, создала все пространство спектакля, весь его мир. Потом пришла художник по костюмам - модельер из Риги Василиса (Юля Васильева). Она сделала костюмы для сцены, как для жизни, и в них я уже хожу. Обнашиваю, привыкаю. Костюм не должен быть наглаженным и отутюженным, когда видно, что он хранится в костюмерной. Он обмятый, мой костюм. И женский костюм для актрисы Анны Дубровской такой же. (Актриса Анна Дубровская три дня назад получила молодежный поощрительный грант фонда "Триумф". - Ред.) Все тексты, которые Аня будет говорить на сцене, она сама сочинила и создала. Все. Получилось блестяще.

- Это первый случай, когда вы играете спектакль не один - с актером (актрисой).

- Да. И весь коллектив там женский, что было сделано намеренно. Я имею дело с женским миром, пространством и вообще с планетой. И женщины все делали сами: сами создавали текст, сами определяли те пространства, в которых будет существовать женщина, сами делали костюмы и находили необходимые средства, чтобы это осуществить. И главное - они находили смысл в этом участвовать. Свой собственный.

- И вам комфортно в этом женском пространстве?

- Комфортно очень. Здесь много специфики по сравнению с мужской. Женщины, казалось бы, не очень инициативны, но в этом и есть своеобразная инициатива - в том, что внимательно слушают. А ты потрудись точно сформулировать задачу. И это очень сложно делать. Но я испытываю радость - они меня слышат. И слышат подробно. Они открыты.

- А вы закрыты?

- Нет. И сейчас, поскольку общение с людьми многократно увеличилось, я, к сожалению, очень устаю от этого. И потом я часто не знаю, как себя вести в разных ситуациях. Чаще я просто улыбаюсь и, когда ухожу, потом, через полчаса, обнаруживаю, что эта дурацкая улыбка еще на лице и ее надо убрать куда-то.

- Евгений, вы о чем-то думаете, кроме того, что потом мы видим в ваших произведениях?

- Да обо всем. У меня есть мнение по поводу политической ситуации в стране. У меня есть мнение, какое пиво хорошее, какое нехорошее, что дорого, что нет. Я о многих вещах думаю. И мне кажется, что вообще я интересный собеседник. Со мной приятно провести время. Вместе пообедать и, может быть, выпить по кружке пива. Или еще лучше по бокалу хорошего вина и поговорить. Людям, с которыми я попадаю в поезде в одно купе, приятно со мной ехать┘

- У меня ощущение, что я последние три минуты стала персонажем вашей новой пьесы. Нет?

- Да? (Смеется.) Я только по-честному отвечал на вопрос.