Санкт-Петербург. Сенатская площадь 14 декабря 1825 года. Рисунок Кольмана из кабинета графа Бенкендорфа.
190-летие восстания декабристов было отмечено десятками статей. Увы, в них ничего нового. Одни проклинают декабристов, другие ими восхищаются – «Ах, какой момент был упущен!» А между тем дедушка Толстой нам поведал, как князь Андрей Болконский много месяцев корпел над разделом «Права лиц», но, когда приехал в деревню и примерил оные права к богучарским мужикам, «ему стало удивительно, как он так долго мог заниматься такой праздной работой».
Захват декабристами власти вызвал бы хаос в России. Беда не в том, что Николай I «сто двадцать человек тотчас в Сибирь сослал, да пятерых повесил». Во Франции после аналогичного военного бунта репрессированных было б куда больше. Другой вопрос, что во Франции власти даже не обратили бы внимания на переезд жен осужденных поближе к местам заключения их мужей. А если бы монарх начал лично решать, что из нижнего белья брать с собой женам заключенных, то он бы пожизненно стал посмешищем всей Франции.
Беда в том, что Николай I вместо того, чтобы начать реформы в экономике, военном деле и т.д., «заготовил дураков на сто лет вперед». Россия получила храбрых, но неспособных мыслить офицеров. А кто с этим не согласен, пусть откроет учебник истории.
До 1825 года русская армия регулярно била поляков, шведов, немцев, французов и других, брала Париж, дважды – Берлин. При матушке Екатерине «ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без согласия России». А кого мы победили после 1825 года? Турок да «халатников» в Туркестанском крае. Единственным конфликтом с серьезным противником в XIX веке была Крымская война 1854–1855 годов, когда англичане с французами накостыляли Николаю I на Черном, Балтийском и Белом морях, «и на Тихом океане свой закончили поход».
В начале ХХ века русское офицерство ухитрилось всего за 15 лет проиграть три большие войны: с японцами, немцами и с собственным народом. И при этом попасть в пантеон славы, топя собственные корабли («Сами взорвали «Корейца», нами потоплен «Варяг»), ходя в психические атаки на неподавленные пулеметы и проч. и проч...
1(13) сентября 1854 года союзники высадились у Евпатории и захватили город. Там их добычей стали тысячи лошадей, арб, телег и колясок, без которых союзная армия не смогла бы совершить переход к Балаклаве и Камышовой бухте. У Евпатории не было защищенной стоянки кораблей, и вскоре пришлось бы драпать. Кроме того, в Евпатории было захвачено продовольствие, которым союзники кормились четыре месяца.
Внезапной высадка не была, о ней западные СМИ писали много месяцев. Предположим, что на месте командующего русской армией в Крыму князя Александра Сергеевича Меншикова оказался Суворов. Через 24 часа союзники купались бы в море.
Ладно, Суворовых мало. Но спалить Евпаторию с транспортными средствами и складами продовольствия догадался бы и гимназист. Дед Александра Сергеевича Александр Данилович Меншиков в свое время устроил выжженную зону перед армией Карла XII, наступавшей на Смоленск. В итоге великий полководец вынужден был повернуть в Малороссию и пошел к Полтаве.
В январе 1878 года русские войска подошли на 10 верст к Константинополю, после чего началась дискуссия. Генералы запрашивали Петербург: «Что делать?» А Александр II мудро отвечал: «Вы ближе и на месте сами чего-нибудь придумайте». Риторический вопрос: как бы в этом случае поступили Суворов, Румянцев и Потемкин?
8 февраля 1904 года четыре старых японских крейсера (с вооружением канонерок) начали выгружать десант в Чемульпо. Командир стационера «Варяг» Руднев, имея полное превосходство в артиллерии, с интересом наблюдал за десантом. «Ах, он не мог первым открыть огонь!» – стенают наши мудрые историки. Между тем с 1805 по 1905 год командиры стационеров Англии, Франции и США открывали огонь в инициативном порядке не менее 100 раз. Нетрудно догадаться, как бы на месте Руднева поступили Алексашка Меншиков, бомбардир Петр Михайлов, Алексей Орлов, русский контр-адмирал Пол Джонс и майор Ламброс Качонис.
8 марта 1888 года Александр III изволил лично пострелять из привезенного в Россию пулемета «Максим». Императору пулемет понравился, а его генералам – нет, и они всячески тормозили массовое производство пулеметов целых 25 лет. Главный русский военный теоретик генерал от инфантерии Михаил Драгомилов писал, что пулемет – «нелепость в полевой армии нормального состава».
В феврале 1904 года в русской армии в Маньчжурии состояло аж восемь (!) пулеметов «Максим». Ни в Японскую, ни в мировую войну господа офицеры не догадались поставить «Максим» на тачанку. Это сделали лишь в 1918 году пьяные махновцы и независимо от них луганский слесарь Клим Ворошилов. И понеслись по всей России боевые колесницы.
После восстания декабристов в офицерском корпусе Алексашек Меншиковых, братьев Орловых, Потемкиных, Суворовых, Денисов Давыдовых сменил Алексей Вронский. Он описан Толстым как лучший представитель русской гвардии: «Милый, добрый малый... Он образован и очень умен». Круг интересов – фрунт, лошади, женщины, балы, театр, офицерские попойки. И все!
Да и кто из гвардейских офицеров читал по ночам Руссо, штудировал кодекс Юстиниана, писал трактаты по баллистике? Да за это не то что из гвардии, из армии бы поперли!
Прикажут Вронскому изучить новое наставление по тактике, новую винтовку, тот же «Максим» – выучит досконально, не прикажут – никогда не поинтересуется.
После гибели Анны Вронский в 1876 году едет добровольцем в Сербию воевать с турками. Через два года он вернется увешанным орденами. 9 января 1905 года на Дворцовой площади граф Вронский прикажет стрелять в демонстрантов из магазинных винтовок. В марте 1905 года он уложит дивизию под Мукденом, а в августе 1914-го – корпус под Танненбергом. В июле (не в октябре!) 1917 года графа поднимут на штыки его собственные солдаты.