"Мне предлагали место на кладбище"

- Внезапно ничего не начинается. Какие-то сигналы о грядущих событиях, конечно, были, но тогда они казались мне случайными. Например, в середине июня, накануне утверждения меня в должности председателя российского правительства, ночью мне позвонил Николай Иванович Рыжков и в категоричной форме потребовал, чтобы я снял свою кандидатуру. Я отказался. Затем, когда я уже начал работу в качестве главы кабинета, ко мне подошел заместитель Хасбулатова Юрий Воронин и тихим голосом сказал: "Иван Степанович, вам пора уходить из правительства. Это хороший совет". Я был возмущен и прямо на заседании правительства публично заявил о том, что на меня давят, назвал фамилии. Но откровеннее всех действовал союзный премьер Валентин Павлов. На одном из заседаний правительства СССР, обсуждавшем наш российский бюджет, где присутствовал Горбачев, он говорит мне: "А вы-то что, Иван Степанович, расстраиваетесь? Вам дорога на Новодевичье кладбище гарантирована". Я сначала растерялся, а потом ответил: "Ну Новодевичье - не самый плохой вариант". В тот же вечер Павлов позвонил мне по вертушке и сказал, что его намеки не случайны. "Приходи, - говорит, - завтра пораньше на заседание президентского совета, я тебе поточнее скажу, в том числе и кто в этом заинтересован". Но на следующий день он на заседание опоздал, и откровенного разговора у нас с ним не получилось. Опять позвонил вечером, спрашивает: "Ты догадался, кого я имею в виду?" "Нет, - отвечаю. - Таких врагов я, кажется, не имею". "Это твой первый зам", - говорит Павлов и кладет трубку. А замом моим был тогда Юрий Скоков, и я до сих пор не верю, что он мог что-то такое задумать или выполнять чье-то поручение. Хотя у нас с ним к тому времени сложились очень напряженные отношения.

- Совершенно верно. Скоков - человек серьезный. Поэтому я на другой день все же встретился к председателем КГБ Крючковым, с которым у меня был неплохой контакт еще с тех времен, когда я был союзным зампредом по машиностроению. Крючков сказал, что опасаться мне нечего.

- Рыжков, очевидно, просто лоббировал Воронина, а Воронин, наверное, как и Павлов, что-то знал о предстоящих событиях. Я полагаю, что импульсом к путчу стало утверждение нашего российского бюджета на 1991 год. Он предусматривал не только сокращение расходов на армию, но и значительное уменьшение союзных дотационных расходов. Ежегодно Россия выплачивала союзным республикам 46 миллиардов рублей, а если учесть, что один доллар тогда стоил 60 копеек, то это была гигантская сумма. Кроме России, республиками-донорами были Белоруссия и Латвия. Остальные все ходили в "нахлебниках", самым отчаянным из которых был Узбекистан. А мы тогда заложили в дотационный фонд только 10 российских миллиардов, да и то при условии, что та республика, которая берет из этого фонда средства, обязана заключить с нами соглашение о поставках нам своей продукции. Это решение так накалило обстановку, что и заседания союзного правительства, и заседания ВС СССР нередко заканчивались руганью и угрозами в наш адрес. Но мы стояли на своем. Бесправие России в этой "дружной семье народов" было столь очевидным, что даже Горбачев нам откровенно сочувствовал. Все это не нравилось республиканским лидерам. Они требовали поставить россиян на место. Так что за событиями августа они стоят "тенью".

- Думаю, что никто из выступавших на той знаменитой пресс-конференции на эту роль не тянул. Янаев, например, был вообще очень странным человеком. На заседаниях президентского совета он несколько раз подходил ко мне и повторял одну и ту же фразу: "Иван Степанович, нам бы встретиться надо, выпить по рюмке". В конце концов мне пришлось ему сказать, что я вообще не пью. Возможно, он тоже планировал поговорить начистоту. Тизяков был неплохим директором завода в Свердловске, где делали морские крылатые ракеты. Не самый сильный, но вполне крепкий директор, каких в стране тысячи. Не мог он быть вожаком. Другое дело - Анатолий Иванович Лукьянов. 20 августа Руцкой, Хасбулатов и я ездили к нему с петицией по поводу так называемого нездоровья Горбачева. Мы требовали, во-первых, допустить нас к президенту, чтобы самим убедиться, в каком он состоянии, а во-вторых, создать международную комиссию врачей для освидетельствования Горбачева. Лукьянов был абсолютно спокоен и заявил, что "слышал о ГКЧП", но должен сам разобраться, в чем тут дело. Мы поняли, что он все знал. К тому же буквально накануне событий состоялось закрытое, тайное заседание союзного правительства о поддержке ГКЧП, которое вел нетрезвый Павлов, и фамилия Лукьянова там звучала.

- Однозначно нет. Я в этом лично убедился, когда мы с Руцким летали за ним в Форос 21 августа. Он ведь не принял команду гэкачепистов, которая прилетела к нему раньше нас. Они сидели в "ЗИЛах" с закрытыми шторами и наблюдали за нами. Охрана провела нас с Горбачеву, и он встретил нас как родных. Обнялись, расцеловались, и тут он говорит: "Я вот собираюсь вечером в Москву лететь, за мной тут ребята приехали". "Да вы что, Михаил Сергеевич?! Какие ребята? - говорю я. - Вы полетите только с нами. И не вечером, а прямо сейчас, немедленно". У нас было подозрение, что они могут его ликвидировать. "Да, пожалуй, вы правы", - согласился Горбачев и дал команду жене и внучке собираться в дорогу. Когда привели Раису Максимовну, я окончательно убедился в том, что ГКЧП было полной неожиданностью и для нее, и для президента. Она выглядела совершенно больной, одна рука висела, как плеть - ее тогда парализовало, и взгляд какой-то растерянно-безумный. Сначала она меня даже не узнала, хотя до этого мы раз десять встречались. Так вот, если бы Горбачев был посвящен в планы ГКЧП, то об этом обязательно знала бы и Раиса Максимовна, ведь она не просто была его женой, но и другом, верным соратником. Когда сели в самолет, мы уговорили Горбачева пригласить на борт Крючкова, якобы для переговоров. На самом деле мы решили подстраховаться - чтобы наш самолет не сбили в воздухе. Тут Крючкова и арестовали. Кстати, с нами для подстраховки летал и пресс-атташе Франции. Еще в Москве мы предложили лететь в Форос нескольким западным дипломатам. Он оказался самым храбрым.

- Нет, тогда все было очень даже серьезно. Другое дело, что самим путчистам не хватило решимости выступить против собственного народа. И все же путч при всем его негативном замысле и вероломстве сыграл положительную роль в будущем развитии России. Если бы не было такого крутого перелома, все осталось бы по-старому. А сегодня меня радует тот факт, что президент России - почти ровесник моего старшего сына. Это та самая смена поколений, которая так необходима нашей стране. Следующее поколение обязательно будет рыночным, и реформы пойдут намного быстрее.

- Я буду праздновать десятилетие возвращения российского флага и уже направил в администрацию президента свои соображения по этому поводу. Предложил сделать 22 августа официальным Днем российского флага и организовать встречу Путина и Ельцина с основными действующими лицами того времени. Жаль только, что остальные символы государства у нас какие-то странные: герб династии Романовых и гимн СССР.