Прощай, Беловежье!

Демократы размахивают руками после драки.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

В эти дни новое меньшинство российской интеллигенции переживает шок, схожий с тем, который прежнее (ее же) меньшинство испытало 7 декабря 1991 года при подписании Беловежского протокола: происходит нечто непоправимое, от тебя оно уже не зависит и не будет изменено. Личный жест неприятия бесцелен, ибо никем не запрещен. В дни беловежского юбилея, как придира, замечу: пресса игнорировала сей день плача впервые за 9 лет, думаю, не случайно.

Давно уже мы столько не высказывали один другому. Наблюдателю лицемерия и перекошенных лиц русских политиков есть чем поживиться. Самые неистовые из ругателей советского гимна, едва не обвинившие Путина в том, что тот лично пытал Михоэлса, аккуратно обходят вопрос о красном знамени: нельзя. Военные, понимаете ли, с ними поаккуратней.

Никогда повторение слов "Византия", "Империя" и т.п. не имело так мало смысла. Орел и триколор для московских политиков - это указы Бориса Ельцина, и ничего больше. Даже красное знамя вне дискуссии, в частности потому, что Ельцин же его полувосстановил. Однако ни один из правых не объяснит вам, чем ему важна Византия и что демократического и правозащитного было в Российской империи. Как и ни один правозащитник не припомнит, как пытались (почти преуспев) выбросить Ельцина из Кремля на потеху разоренным бюджетникам.

Гнев, вызванный словами Путина - "мы с народом", объясним: это крик ярости конкурентов, у которых увели брэнд демократии.

Здесь я вынужден напомнить, что реальное демократическое большинство 1990-1991 года - а никакого другого и не было - было красно-белым большинством. На президентских выборах 1991-го коммунисты не выдвинули своего кандидата и фактически голосовали за Ельцина. Беловежские соглашения были приняты, в частности, голосами коммунистов, за них голосовал Зюганов. Лозунгом демократии-91 - той, из которой вновь возникла Россия, единственно легитимной, - было "Реформы и советская власть! Вся власть Совету России!"

Никто не мешал нам тогда вместо отвратительной надменности опередить события и учесть привычки большинства в символике нового строя. Инкорпорировать левый протест, погасив в зародыше неизбежное будущее сопротивление. Может быть, под гимн Александрова прошли бы и некоторые из тогдашних наиболее радикальных законопроектов? Скорее всего - да. Собственно говоря, все самые радикальные решения 1991-1992 гг., включая свободу слова, торговли и собственности, были приняты политическим тандемом Гайдар-Хасбулатов.

Тогдашнее демократическое "беловежское большинство" отринули от себя его же лидеры. Едва получив ключи от Кремля, они выставили свою группу поддержки на улицу. Тому, кто трижды голосовал за Ельцина и за упразднение Союза, сказали: хам, ступай откуда пришел! Затем оставшиеся назвали друг друга "демократами". Группа демократов была создана не путем самоопределения на основе принципиальной платформы, а методом вычитания с добавлением административных пинков. Вот единственная шокотерапия, которую перенесло общество. Либеральная шокотерапия после этого стала немыслима - вы сядете в кресло к дантисту, плюнувшему вам в лицо?

Иными словами, слово "демократы" принадлежит нынешней, так самоназванной группе политиков, как имя "большевиков" - сталинской группе, оставшейся в руководстве партии после уничтожения конкурентов. Демократией стали называть то, что московской группе лидеров благоугодно было сохранить от разгромленного ими демократического движения 1989-1991 гг. При всей разнице административных мер Вячеслава Молотова и Сергея Филатова оба делали ставку на аппаратную политику. Неудивительно, что слово "демократ" в России стало бранным, как слово "начальник", до последнего времени и обозначая примерно одно и то же.

Провозглашение России упразднило СССР, не создав нового государства. Возникший вакуум суверенитета заполнился пиром хищников. Они праздновали и праздновали что-то, транслируя на всю страну свои фраки и марки шампанского. Не создав реальной легальной власти, начальники награждали друг друга орлами, безвкусно злоупотребляя трехцветной гаммой. Страна выместила злость на гимне, который нельзя напеть, злорадно отмечая в нем бессловесность. Сама она, правда, менялась, но уже без слов и без песен.

Беловежскую Россию никто не ниспровергал, ее сняли с телеэфира за ничтожностью аудитории и повальным бегством рекламодателя. Это всего лишь крах слабого шоу.

Беловежские соглашения не создавали России, а ограничивали ее, как территорию безудержной революции. Санитарным кордоном из параллельных суверенитетов республики бывшего СССР оградили себя от неостановимой, тогда казалось, московской революционной перестройки.

Но часто повторяя "постсоветское пространство", российская политическая элита привыкла не замечать, что оно означает несущественность России. Потому что с Россией надо считаться, а Постсоветье достаточно лишь контролировать. Еще два года тому многие печатно обдумывали, как мог бы выглядеть "мир без России", - теперь их поезд ушел.

Беловежье - это больше не "распад СССР", потому что СССР для России больше неактуален. СССР это просто невыгодная для России сделка, обернувшаяся для нас плохим управлением. Россия отказывается быть постсоветским (либо антисоветским) государством. Россия - это просто Россия, с которой необходимо считаться.

Индифферентность, на которую нехотя соглашаются элементы страны, - признак непартийного и неидеологического государства - вещи на Руси небывалой. Единовременность геральдики, превращение президентов из вечно подследственных в ожидании военно-исторического трибунала в просто недовольных пенсионеров, и только, - элементы одной последовательности. Возникая, государство Российское ускользает от партийного вопрошания. Оно не может стать темой публичного самоопределения - только частного! Уезжать вам отсюда или не уезжать, вставать - не вставать, дело настолько партикулярное и лично ваше, что у других скулы сводит: ну, езжай. Ну, не вставай...

Оппозиция в России отделяется от борьбы с государственным строем. Тем самым только теперь в России становится возможной оппозиция, заслуживающая этого имени, то есть стоящая на конституционной почве. Теперь коммунисты могут быть примиримой или непримиримой оппозицией - и это не может быть основанием для оценки их антигосударственности. За или против Чубайс, за или против чего-либо Зюганов - это важные, но вполне партикулярные российские новости.

Вы ждали от Путина новой власти? И Путин вводит в России государство, как вводили картошку триста лет тому - рядом малозаметных, до обидного мелкотравчатых шагов в правильном направлении. Обдуманно? Как хотите, так и считайте, дело ваше. Еще обидней для некоторых, что всякий раз у них есть возможность не только спорить, но даже противиться. Не исключено даже, что, обнаружив реальное сопротивление, Путин отступит; он так уже делал несколько раз. Но отступив - использует ваш жим в своих целях, ведь сопротивляющиеся материалы зачастую перспективней, чем послушание исполнителей.

Президентская победа сокрушительна, поскольку лишена уязвимых точек. В защите Путина нет позиций, по которым можно ударить в лоб или с флангов. Путину невозможно противостоять.

И это никакая не "диктатура", разумеется (правые не только для "Патриотической песни" не находят слов. Вербальная скудость "демократов", увы, аспект интеллектуальной эмбриональности русской демократии). Это уж скорее доминирование - в смысле, о котором говорил Антонио Грамши: среда новых фактов, легко подхватываемых слов и бесспорных преимуществ, пропитывающая собой все и вся.

Россия бесповоротно вылупилась из СССР. Кричать о реставрации столь же умно и уместно, как срывать введенные в Красной Армии погоны. Кремль взят. Смольный взят. Взяты Охотный Ряд, Лубянка и Старая площадь. "Мост", Останкино и банки под контролем России. Чего же вы ждете? Что победитель уйдет, передав вам ключи от вышеперечисленных помещений?

Конец революции похож на нее саму, иногда получая имя "второй революции". Но есть признак, по которому их различают: остановленная страна обнаруживает, что за ней никто больше не гонится. Все виды погонь отстали и разошлись по домам, чего и нам желают. Государство подступает к горлу мятежников неумолимо, как уровень воды, без эффектных киношных штурмов. Путин упорно действует в пользу снижения неясности и непредсказуемости. Сам он при этом по-прежнему остается непредсказуем.

Что дальше? Что теперь? Вот главный вопрос меньшинства - к большинству, большинства - к победителям, а победителей - к лидеру, то есть к самим себе. Это же и вопрос всего остального мира к восстанавливаемой России: из Беловежья с государством, но куда? Бессмысленные победы не вечны, ведь от капитуляций победителю достаются в наследство капитулянты. Они уже стоят за кулисами, с любопытством заглядывая в зал.