Христос спускается в метро

Как сказал апостол Павел, если Бога нет, если Христос не воскрес, мы – несчастнейшие люди на свете. Феофан Грек. Апостол Павел. 1405. Цикл деталей икон деисусного чина иконостаса Благовещенского собора Московского Кремля

– Слава, в вашей новой книге ощущается явный интерес к религии. Скажите, откуда это взялось? Раньше в вашей прозе не было таких тенденций…

– Ну, почему не было... Еще в 2006 году в журнале «Континент» был опубликован мой рассказ «Лампада» о поездке в один из известнейших российских монастырей европейской части России и размышления о том, какое место занимала тогда церковь в нашей и лично моей жизни (рассказ вошел потом в мою третью книгу). Эта поездка произвела на меня очень большое впечатление, и, наверное, еще тогда я впервые задумался, как превратить эти впечатления в литературу. Подчеркиваю, литературу, а не теологию или религиозную публицистику. Так называемый жизненный опыт на эту тему пришел гораздо раньше, еще в середине 1980-х годов, в довольно мрачное время Черненко и Андропова… Но это отдельная большая тема. Потом был большой перерыв, и где-то годах в 2013–2014 я начал писать повесть «День святого Георгия» – об одном из протестных маршей 2011-2012 годов. Молодые герои этой повести, участники «белоленточного» марш, - верующие. Они пытаются рассказать о своих личных впечатлениях, впечатлениях верующих людей от происходящего, и сделать это максимально искренне… Вы можете соглашаться или не соглашаться с ними, это ваше дело, но они искренни. Когда я написал, я был не совсем уверен в результате и отдал текст одному известному московскому священнику – посмотреть. Как же я был удивлен, когда получил от него не просто отзыв, а одобрительный, почти лестный отзыв. Эта оценка подтолкнула меня к дальнейшей работе. Повесть «Дом Марии» и повесть «Путешествие Фомы», давшая название новой книге, были написаны в значительной степени благодаря этой оценке и даже не поддержке, а личному примеру священника, о котором я говорю. Примеру служения, веры, общения, отношения к людям. Кстати, я не единственный прихожанин-литератор у него. Есть и другие, некоторые очень известны.

– А зачем вообще религия вам, образованному, интеллектуальному человеку?

– Понимаете, вера – она про смысл жизни. Потому что Достоевский был прав: если Бога нет, то все позволено. Во всяком случае, эта цитата ему приписывается… И – тихо добавлю я – все бессмысленно. И все «религиозные» тексты в моей книге в целом – про это. Потому что, как сказал апостол Павел, он же Савл или Саул, если Бога нет, если Христос не воскрес – мы несчастнейшие люди на свете… Потому что тогда ответа на вопрос «зачем мы живем?» – нет. Кроме того, в той жизни, которую мы ведем, в той общественной, моральной, этической и политической ситуации, в которой мы все оказались, нужна какая-то опора. Для меня ею стало испытанное еще в советские годы средство – вера в Иисуса из Назарета. Я с большим уважением и интересом отношусь ко всем мировым религиям: иудаизму, буддизму, исламу, но только Иисус называл верующих своими друзьями.

– Священник, о котором вы говорите, – это отец Борисов?

– Да, хотя не только он. В Москве я знаю нескольких священников: отец Алексей Уминский, отец Михаил Ардов. Недавно я познакомился с замечательным белорусским священником отцом Саввой Мажуко. Они и некоторые другие, их личный пример лучше всяких слов убеждает в истинности того, что они проповедуют. Причем это люди разных политических взглядов, с разными личными качествами, но у них есть одно очень важное общее свойство – искренняя вера в Бога. Ведь в деятельности любого учителя важны не столько слова, сколько личный пример, правда? Так вот, деятельность отца Борисова как настоятеля храма, его вера, его общение с людьми – это все убеждает, что… знаете, что Христос действительно воскрес. Просто не мог не воскреснуть.

– Но ваша новая книга посвящена апостолу Фоме. Почему именно Фоме? Вы в чем-то сомневаетесь?

– Апостол Фома в обиходе считается символом сомнения, но это только в обиходе, а по Евангелию это единственный из апостолов, который не испугался в финале идти с Христом в Иерусалим. Ведь даже святой Петр отговаривал Иисуса от этого шага. Кроме того, например, покойный отец Александр Мень еще 30 с лишним лет назад писал, что он не может постичь чудо Вознесения, но что это не важно… Пусть будут сомнения, лишь бы не равнодушие. В Иерусалиме я был в Лифостротоне. Это место, где проходил суд над Христом, где сидел Пилат и «оскорбленные в своих чувствах» верующие того времени кричали «распни». Это небольшое здание, теперь там католическая церковь, в ее зале поместятся от силы человек 200–300. От силы… Это примерно одна трехсотая или даже четырехсотая часть жителей города в то время, если верить Иосифу Флавию. Остальным было все равно. И Его распяли. Опасны не сомнения, а равнодушие. Иногда, кстати, оно прячется под маской железной уверенности.

– Это верно, но не смущает ли вас тот общественный «ореол», которым сейчас окружена Церковь? Есть такая точка зрения: верю в Бога, но в церковь не хожу.

– Смущает… Но к христианству в целом эта точка зрения и этот «ореол», или скорее имидж, не имеют отношения. Понимаешь, в Церкви есть мистическая сторона, ее таинства. Например, причастие. Как без него? Еще Лев Толстой в старости написал, на мой взгляд, с провокативными целями, что это просто хлеб и просто вино, и это вызвало грандиозный скандал. Но ведь не просто… Наша вера превращает это вино в кровь. Вера. А Иисус сказал, и не раз: имеющий веру с горчичное зерно сдвинет горы… Мне близка точка зрения русского философа Хомякова: взятые по отдельности верующие могут ошибаться, но все вместе они обладают Истиной. Снова тихо добавлю: которую очень трудно вербализировать, но можно почувствовать. Причем, если вы ее не чувствуете, лично для меня это ваша беда, а не вина – вот что важно. Поэтому я иногда с душевной болью, но чаще с грустью слушаю разнообразные атеистические высказывания... Вообще про отношение к Церкви мне замечательно сказал отец Иоанн Гуайта, итальянский переводчик с русского, знаток и любитель русской культуры, ставший православным священником. Я ему как-то пожаловался на то, что вы называете «общественным ореолом», и он сказал: «Когда вы едете в поезде, вы обращаете внимание на попутчиков? Конечно, но вам важнее – доехать…» Немного расширю метафору: нам всем важно «доехать», понимаете?..

– На обложке книги ваш фотоколлаж – Христос спускается в метро. Что это означает?

– У меня есть целая серия таких работ, где ивановский Христос появляется в современном московском пейзаже: в метро, на улице, у Вечного огня, у памятного Лубянского камня... Задача этих картинок – приблизить, снова «явить» Христа народу, то есть нам с вами, и задать себе, глядя на Него, несколько вопросов, главный из которых – как мы живем? Где мы? Вроде бы христианство открыто проповедуется, его много, но вот вопрос: я, мы, общество живем по его заповедям или нет? Мы имеем эти заповеди в виду хотя бы отчасти? Иисус ведь не только на Небе, то есть довольно далеко. Он здесь, как возглашается в некоторых церковных службах – «среди нас»… Кстати, цель «религиозных» повестей книги – кроме рассказа о пути героев к вере – в том, чтобы показать, что верующими могут быть не только консервативные или агрессивные, не принимающие меняющийся мир люди, а вполне современные, активно использующие все достижения цивилизации. Ведь вера, грубо говоря, не противоречит компьютеру, и верующий человек необязательно должен передвигаться только пешком или ездить на черном «Гелендсвагене», носить все темное и сильно ниже колен, не любить искусство и не иметь чувства юмора, в том числе и над собой. Вера – это не синоним консерватизма, хотя последние годы нас зачем-то активно убеждали именно в этом… Кстати, и в советские годы ее сохранили для нас не только «бабушки», но и кандидаты физико-математических наук, интеллигенция вообще.

– Как у вас писалась эта книга? Год назад, когда мы разговаривали о ней, вы сказали, что некоторые повести шли тяжело.

– Да, я говорил про повесть о Бутовском полигоне, она называется «Гнев». Это было очень тяжело – потому что страшно. Когда мои герои оказались на месте полигона, я испытывал настоящую душевную боль и был вынужден уходить писать в кафе, чтобы быть на людях – там было легче. Можно было поднять глаза и посмотреть на вечный Цветной бульвар в снегу или весенней листве, на стойку с напитками со всей Европы или симпатичную посетительницу и подумать: ну, я в другом времени. То, слава богу, кончилось. Но – время кончилось, а братские могилы невинных жертв остались! Они за каждым углом, в каждом городе! Повесть – об этом.

– А почему такое название – «Гнев», а не «Боль», например? 

– Потому что я, как автор, как alter ego моих героев, я испытывал «гнев». Как это могло происходить, происходить в стране Льва Толстого, Чайковского и Достоевского, и главное, почему никто не понес ответственность за эти массовые убийства наших сограждан, убийства и преследования ни в чем не повинных людей? Ведь были дни, когда там убивали по 400–500 человек в день! Ни в 1956 году, после ХХ съезда правящей тогда Компартии, где ее Первый секретарь Никита Хрущев назвал Сталина преступником, ни в 1990-е годы, когда Советский Союз кончился… Я говорю о суде. Суда над сталинскими преступниками не было. Более того, в обществе до сих пор не поставлены нравственные оценки этому времени и его главным действующим лицам. «Пепел Клааса» почему-то не бьется в русскую грудь. Более того, иногда людей пытаются направить по ложному следу, объявить ответственными за преступления того времени отдельные социальные и даже национальные группы, а не бесчеловечную систему в целом. Я повторю банальность: отсутствие внятной оценки сталинским временам плохо потому, что не дает нормально развиваться обществу – этот неотреагированный ужас живет в коллективном подсознании, и нынешняя ситуация «общественного молчания» и разобщенности корнями уходит в то время…

– А как вы думаете, почему люди молчат?

– Ну, если мы неявно вспоминаем «Бориса Годунова», то уместен уточняющий вопрос: молчит или безмолвствует кто? Народ, так называемые «простые люди». Понимаете, когда-то я подумал, что революция 1917 года и все, что за ней последовало, – это месть за века крепостного рабства. Месть русских рабочих и крестьян – аристократии и буржуазии. У меня однажды возник спор с писателем Леонидом Юзефовичем на эту тему, и он достаточно энергично мне возражал. Даже экспрессивно, хотя человек он очень мягкий и интеллигентный… Я подумал: нет, наверное, я не прав. Но недавно я прочел эту же мысль в статье философа Георгия Федотова 1930-х годов – это месть. Еще в начале нулевых я брал интервью у поэта Геннадия Айги? Гениальный поэт, на мой взгляд… И он сказал: народ – как дети, быстро схватывает все плохое. Я стал спорить, привел какую-то ерунду о «мудрости народной», а-ля советские «деревенщики». А теперь понимаю, Геннадий Николаевич был прав. Вот как я отвечу на этот вопрос: века бесправия, плюс десятилетия советского страха, плюс вытекающая отсюда детскость, инфантильность народного сознания. «О чем там плачут?» – «Как нам знать? То ведают бояре./ Не нам чета…» И мы видим результат – причем видим в начале ХХI века. Но не нужно обманываться этой детскостью, этим молчанием и тишиной – увы, русская история учит тому, что они продолжаются до поры.

– Грустно это все слушать.

– Грустно… Но, во-первых, как говорится, все проходит. После 1991 года это стало абсолютно ясно… А во-вторых, лично я могу сказать: слава Богу за все. Мы обсуждаем мою пятую книгу. Недавно я брал какую-то бумажку, справицу в Литинституте. Спустя 20 лет после моего ухода оттуда она понадобилась. Когда шел по их садику, вспомнил себя в позднесоветские годы и в середине 1990-х. Про СССР я даже не говорю, тут все ясно – легально реализоваться честному писателю в то время было очень трудно, почти невозможно, а в 1990-е… Тяжелое время было для меня как для писателя, хотя общественная атмосфера тогда была легче. Я не мог нащупать свой стиль, не мог понять, как описывать новую реальность. И если бы мне кто-то сказал тогда, что у меня выйдут пять книг и будет готовиться шестая, я бы, наверное, не очень поверил… А надо верить. Именно верить. С верой – легче.