И снег три месяца в году

В южной ссылке Пушкин часто сравнивал себя с Овидием. Эжен Делакруа. Овидий среди скифов. 1862. Музей Метрополитен (Нью-Йорк, США)

Если искать в Кишиневе дом, в котором прожил Пушкин первые годы своей южной ссылки, то это легко – в городе есть улица его имени, а на улице главный ориентир – торговый центр, там рядом беленький одноэтажный домик с окошками у самой земли, бывший дом купца Наумова. В нем и жил человек, имя которого чуть позднее назовут «синонимом русской поэзии».

В южной ссылке Пушкин часто сравнивал себя с Овидием, однако же, заметим, обстоятельства изгнания у них были совершенно разные: по словам царя Александра I, Пушкин «наводнил Россию возмутительными стихами», Овидий же, по существу, стал жертвой государственной кампании по борьбе за чистоту нравов. Времени прошло много, и деталей уже не разберешь, но, как говорят историки Рима, Овидий был сослан за «недонесение»: став свидетелем (или участником?) неких предосудительных развлечений внучки римского императора Августа, Юлии (начало I века н.э.), он… не доложил об этом «куда следует».

Что это были за развлечения, осталось неизвестным, но скандал разразился очень большой: Август выслал не только поэта, но и собственную внучку Юлию. Она, кстати, повторила судьбу матери, которую Август тоже отправил в ссылку и тоже за так называемое «оскорбление нравов»: Юлия-старшая якобы предавалась любовным утехам в тогдашнем Овальном кабинете – на римском Форуме!.. Впрочем, по другой версии, блестяще излагаемой будущим академиком Михаилом Гаспаровым в послесловии к книге переводов Овидия, вышедшей в СССР еще в далеком 1979 году, все было гораздо проще, и в «дело Овидия», как и в «дело Пушкина», тоже вмешалась политика. Были, как всегда, споры за место наследника, к которым оказался каким-то образом причастен Овидий и в которых партия Юлии проиграла партии третьей жены Августа, Ливии. Ливия выдвигала в наследники Августа своего сына Тиберия, известного в основном тем, что именно в его правление в далекой восточной провинции Иудея казнили малоизвестного тогда галилейского проповедника Иешуа из Назарета, позднее ставшего известным всему миру под именем Иисуса Христа.

Так или иначе, в 8 году н.э. Овидий выехал из вечнозеленого, мраморного, полного искусства, развлечений и политики Рима в далекий греческий городок Томы (нынешняя Констанца) на берегу Понта Эвксинского, с ледяными ветрами, дующими с моря осенью и зимой, скифскими и сарматскими набегами, отсутствием приличных собеседников и снегом два-три месяца в году. «Два-три месяца всего!» – воскликнем мы из сold & snow Moscow, но для жителя Рима это было очень много. Если искать аналог произошедшему сегодня, то его трудно подобрать – разве что представим себе, что знаменитого театрального режиссера не посадили бы два года назад под домашний арест в его московской квартире, а не дай бог отправили в какой-нибудь поселок под Анадырь, Чукотская автономная область, причем реально без Интернета, телефона и права легального выезда даже в областной центр… И то аналогия будет неполной.

Система русского самодержавия была не сахар, но относительно честной. Вот царь, а вот подданные. «Я начальник – ты дурак». Система императорской власти Рима в I веке нашей эры была куда лицемернее и, можно сказать, современнее: при внешнем функционировании демократических институтов, сената, суда, консулов все важные решения принимал только Август, именовавшийся «отцом отечества», ни больше ни меньше. Овидия, впрочем, эта система не смущала, он развлекался, писал стихи, предавался любви и даже гордился знакомством со многими власть имущими. Что ему, увы, не помогло.

Пушкин тоже страдал в ссылке – после Петербурга и Москвы это была глушь, дыра. Но он находился под присмотром участника войны с Наполеоном, славившегося своей порядочностью и честностью генерала Ивана Никитича Инзова, бессарабского наместника (так называлась недавно отвоеванная у турок Молдова и часть Румынии в начале ХIХ века) – человека, далекого от либеральных идей, но имевшего то, что называется интуитивным чувством добра и зла, понимавшего, кто перед ним и почему Пушкин оказался в Кишиневе, старавшегося опекать поэта и позволявшего ему, мягко говоря, не очень усердно исполнять службу. Кроме того, среди офицеров русской армии, расквартированной в Бессарабии, были образованные люди, знавшие и любившие стихи Пушкина… Впрочем, впоследствии выяснилось, что любовь к поэту не мешала некоторым из них писать донесения о нем в Петербург – но это, как говорится, отдельная большая тема.

И все равно, учитывая то, что ждало поэта впереди: ссылка в родовое поместье под надзор собственного отца, разгром декабристского восстания, арест и каторга многих друзей, «личный цензор» в виде царя Николая I Романова, постоянная пожизненная слежка (при этом ложь властей, что ее нет), непонимание самых близких людей, включая жену… Можно сказать, что Кишинев и Крым – это было не самое плохое время для него.

Более того, если перелистать историю русской литературы даже «вегетарианских» конца ХVIII и XIX века, где Радищев отправился в десятилетнюю ссылку за невиннейшее «Путешествие из Петербурга в Москву», а Достоевский стоял под дулами расстрельного взвода за публичное чтение письма (всего лишь письма!) Белинского к Гоголю, то Пушкин «легко отделался». После стихотворений «К Чаадаеву», после оды «Вольность», где поэт вспомнил чрезвычайно болезненные для всего дома Романовых обстоятельства государственного переворота 1801 года и убийства императора Павла I, и прямо, хотя мы уверены, невольно, угрожал (и предсказывал) убийством царской семье, речь шла о ссылке в Сибирь или минимум на Соловецкие острова. И только вмешательство высокопоставленных почитателей его таланта (тогдашнего министра иностранных дел графа Иоанна Каподистриа, близкого ко двору Василия Жуковского и даже недолюбливавшего Пушкина Карамзина), неоднократно писавших царю личные письма (вы можете сегодня представить себе такое?), спасло Пушкина от реального повторения судьбы Овидия…

Чего нельзя сказать про самого автора «Науки любви» и «Метаморфоз»: несмотря на его многочисленные стихотворные жалобы и ходатайства друзей, Август остался глух к ним, и Овидий так и умер в черноморской ссылке, правда, пережив самого Августа на несколько лет.

Но если история чему-нибудь кого-нибудь учит, то для потомков забавно и, может быть, любопытно вот что: ссылки и преследования Овидия и Пушкина не принесли никакой пользы ни римским, ни российским императорским властям. Рвение российских жандармов и их начальников, господ Аракчеева и Бенкендорфа, как всегда, интересовавшихся сочинениями и разговорами тогдашних интеллектуалов, выглядело красиво и умно, но для государства и династии бесполезно – Тайные общества и мятежное каре на Сенатской площади 14 декабря 1825 года они просто «проспали», хотя, по словам Пушкина, о них говорили все московские и петербургские переулки… А ведь действуй мятежники решительнее – государственный строй был бы изменен, тогда как от стихов и прозы он никогда сильно не страдает: ура или увы…

Финал же великого Августа, по его словам, «принявшего Рим кирпичным, а передавшего мраморным», при внешнем благополучии куда более трагичен, потому что важный вопрос «кому передавшим?..» остался тогда за кадром. Собственные придворные, особенно ближнего круга, куда опаснее безобидных поэтов, и намерение Августа передать должность сначала мужу дочери (права наследования трона в Древнем Риме того времени не было), а потом собственным внукам не увенчалось успехом. Более того, оно закончилось трагически – дочь и внучка погибли в ссылке, а оба мальчика «внезапно» умерли с промежутком в два года, во 2 и 4 году н.э. Мы, конечно, не можем утверждать, что их убили, и лондонского коронера, дающего ныне ответы на подобные вопросы, тогда не было, но принцип «кому это выгодно?» работал в Риме I века не хуже, чем в недавней истории две тысячи с лишним лет спустя.

Когда Август умирал, по словам Светония, он спросил у придворных, «хорошо ли он сыграл комедию жизни». Надо полагать, что ему ответили: конечно, ваше величество!.. И никто не вспомнил про Овидия.