Главное – намечтать правильно

Дерево Литзакулисья...
Фото Людмилы Костиковой

Название цепляет, но роман «Сперматозоиды» («Юность», №№ 9-12) интересен не только тематически. Прозу Наталии Рубановой отличает стилистическое разнообразие и богатство формальных приемов. О сперматозоидах и текущем литературном процессе с Натальей РУБАНОВОЙ беседует Михаил БОЙКО.

– Наталья, в ваших текстах очень много курсивов, вставок, разрядок, иностранных словечек. Это способ разрушить стереотипность, автоматизм восприятия?

– Это естественная потребность высказываться так, а не иначе, не более. Иначе – скука, тоска, деградация: меня как автора – и вас как читателя. И если в «Сперматозоидах» и происходит пресловутое «разрушение стереотипов», то происходит само по себе, автономно, без прямого авторского участия: автор марает бумагу лишь потому, что иначе погибнет от словесного передоза. Вордовская «логорея»: диагноз, конечно, – но что не он? Вы оглядитесь.

– Как вы считаете, можно ли назвать вашу прозу «экспериментальной»?

– Двадцать первый век за углом – вон, видите? Какие эксперименты┘ «Сперматозоиды» – да, из серии «кино не для всех», но артхаус вовсе не юн, ну а ЦА его, она же «целевая аудитория» (на языке манагеров), весьма многочисленна.

– Мне кажется, на вас оказал влияние французский «новый роман». Это так?

– Натали Саррот. Бесценный опыт. Она, конечно, невероятна, просто ее нужно дозировать. Взять «Тропизмы» – текст ведь абсолютно современный┘ Над-, трансвременный: лишенный социалки и каких бы то ни было привязок к «простому чел-овечьему», он будоражит в душе те самые движения, без которых ей, аниме, взирать на этот мир с иронией было бы дьявольски больно.

– Прячете ли вы в «Сперматозоидах» какую-то травму?

– Каждый из нас травмирован фактом рождения: дважды два. И вы, и я, и читающий эти строки «аноним»: и чукча-писатель, и чукча-читатель. Что же касается сопоставлений автор–персонаж, то они более чем условны. Даже если мы косвенно и синхронизируемся с героиней, то «в реале» (есть ведь и реальность мыслеформ, абсолютная реальность персонажей) у нас не так много пересечений. Вкладывая в некий текст некий личный опыт, неизбежно изменяешь его – иначе опять же невозможно. Эмоциональный эксгибиционизм райтерству вредит. Как говорила Симона, «нагота начинается с лица, бесстыдство – со слов». Впрочем, в горы-то я на самом деле, как и Сана, ходила – только причина была иная.

– Какая же?

– Найти в себе то, что называется скрытыми ресурсами.

– Нашли?

– Пожалуй, да, так что теперь все больше в глушь, под пальмы.

– А вы увлекаетесь психоанализом?

– Уже нет. Но в институте от скуки специализировалась по такому предмету-экзоту, как музыкальная психология, – до сих пор вспоминаю невероятные лекции Аллы Тороповой. Потом, конечно, поняла, что «вся эта┘ -логия» не выход, а «все эти┘ -литики» никогда не дадут ответа на единственно важный вопрос.

– Какой?

– «Для чего ты здесь?», разумеется. А у вас есть другой?

– Вас привлекают феминистки вроде Валери Соланас?

– Нет. И Фанни Каплан тоже, если вы имеете в виду пальбу из пушек по воробьям. Феминизм мне малоинтересен. Человек шире, многограннее, нежели его четвертование на М, Ж да таких же примерно «сословий» третий пол. Человек будущего, уверена, андрогин: от чего ушли, к тому и придем┘ Если же говорить о книгах, написанных феминистками, то в какой-то момент эссе Моник Виттиг казались любопытными, однако впускать в себя такого рода тексты не считаю теперь обязательным.

– В романе «Сперматозоиды» встречаются эзотерические мотивы. Чем это вызвано?

– Тем, что в трехмерке, кроме искусства и любви, «ловить» людям с определенной нервной организацией попросту нечего, и главная героиня моего текста Сана – бывший врач, переводчица – относится именно «к группе лиц, занимающихся практиками». Все самое интересное не здесь┘ вы разве не замечаете преследующих повторов, дублей, дежавю?.. То-то и оно. Духовная, эзотерическая литература может, конечно, имеющих души «вытянуть». Как ни крути, с утилитарной точки зрения прием в мозг того же Кастанеды в чем-то (пусть до поры┘ переболеть – и пойти дальше) «полезнее» Бродского, но без Бродского и Кастанеда не нужен┘ Все идет в связке, в очень крутой связке┘ Ошо называл искусство «высшим из низших» – нет причин не согласиться. Худлит в массе своей «отдыхает», если говорить о пресловутом «душеспасении»: у него изначально иная задача, хотя, разумеется, некий катарсис он читателю и обеспечивает.

– А как насчет замечаний, касающихся «жесткости», «неженскости» или «гиперинтеллектуальности» некоторых ваших текстов? Не жесткость ли отдельных мест романа «Сперматозоиды» осложнила его публикацию?

– Один уважаемый редактор сказал: «Мне-то ваш роман нравится, но вы же понимаете, это┘» (далее следовало название уважаемого журнала); другой, не менее уважаемый, – так: «Написано талантливо, но печатать мы вас не будем»; ну а третий многоуважаемый вагоноуважатый – вот так: «После дождичка в четверг». Впрочем, грех жаловаться на «толстейших из толстых»: публикаций немало, ну а нюансы есть всегда. Журнал «Дети Ра», скажем, номинировал «Сперматозоиды» на «Биг-бук» – и не суть, что не добежали: не скачки, так ведь? Да и сам процесс формирования лонг- и шорт-листов – дело скользкое: понимаешь, как непросто «жюрить», лишь побывав в шкуре «жюриста».

Но после того как «Сперматозоиды» вышли в финал «Нонконформизма», мне позвонил Валерий Дударев и сделал «предложение»: вот так, с легкой руки Ex-libris’a, роман и выходит в четырех последних номерах «Юности» уходящего года.

– И каков же главный его посыл? И почему все-таки такое название?

– Все люди – и мы с вами, и президент какой-нибудь, и посудомойка любая – суть добежавшие сперматозоиды. На самом деле это просто история сильной личности: женщины (хотя Саной мог бы легко быть и мужчина), которая, несмотря на трагизм преследующих ее сюжетов, делает свое «солнышко», меняя жизнь в нужном ключе. О «цене вопроса» умолчим┘

– «Сперматозоиды» – ваш первый роман: вы ведь любите короткий жанр. Легко ли было лепить крупную форму?

– Во время работы я просто говорила себе, будто пишу «длинный рассказ». Или «большую такую новеллу». Если бы думала о, прости господи, сочинении романа, никакого романа не было бы.

– Что вам больше всего не нравится в текущем литпроцессе?

– Литпроцесс – кариатида, без которой литдом уж всяко не рухнет, потому как применительно к словесности кариатида эта – лишь элемент декора, но никак не опора балки┘ Есть, и нечего огород городить, собственно искусство – и есть некий сфабрикованный процесс: словечко, которое «околокреативные» персоны пытаются, дабы убить время чем-то «великим», подверстать под «что-то большее». Помните, у БГ? Сны о чем-то большем┘ Если же серьезно о несерьезном┘ Ну то есть если все-таки допустить, будто бы в фуэте фуэт – не все фуэта┘ Будто литпроцесс материален, будто он – виленинская реальность, данная нам в ощущениях, то претит, разумеется, катастрофически высокий, зашкаливающий, просто убойный процент текстов, которые «на выходе» по умолчанию ни прозой, ни поэзией называться не могут; публика же – в том числе профессиональная, «продвинутая» – взыскательные художники – ест.

Один из фосфоресцирующих примеров – тексты, представленные на «Нацбесте» в 2010-м: среди таких глыб, как «Т» Пелевина или «Перс» Иличевского, среди таких суперfish’ек, как «Прощание в Стамбуле» г-на Лорченкова или «Сказки не про людей» Андрея Степанова, попадались и номинанты-мутанты – все размышления на тему, впрочем, вывешены на сайте премии natsbest.ru, и добавить к тому нечего┘ Кроме того разве, что зря, быть может, не Лорченкову, а Пелевину, три балла-то мои – тройка, семерка, упс... – отданы. Виктору Олеговичу в каком-то смысле «все равно», да простит меня обласканный тиражами писатель, а вот Лорченков мог бы и «знаменитым проснуться», хотя быть таковым и «некрасиво». Что еще┘

Нет большей пошлости, конечно, нежели непрофессионализм: неряшливое отношение к слову и/или «стертый», «никакой» язык – а именно осетриной второй свежести и кормится большей частью г-н Литпроцесс – имею в виду эгрегор – породивший в т.ч. и сиротский новый реализм (крайне бедный словарный запас подающих большие надежды «писателей», которых с маниакальным упорством выставляют на литвитрину, – за бортом всяческих комментариев). Что же касается Литзакулисья («крупнейшие», «именитые», «имеющие вес» – может, на диету кого?..), то его эгрегор в Процессе над Искусством играет чаще всего роль либо ката, либо гаера, либо манипулятора – в зависимости от того, кого Значительное Лицо «сегодня танцует». Как это там?.. «Я не печатаю книги, я печатаю деньги». Исключений нет: книжный бизнес в первую очередь бизнес. Народившегося ненароком «нового Гоголя» закопать живьем не составит труда. Разумеется, книги должны продаваться. Ну а нет – «фтопку»: туда-то и отправляются нереализованные тиражи. Издателю порой легче сжечь, сдать на макулатуру, нежели отвезти в какой-нибудь интернат, библиотеку или спустить «в слив».

– В слив?..

– На лоточки. «Все по 50 рэ». Кстати, господа сливщики далеко не все сливают: то обложка им не ко двору (слишком мягкая, слишком жесткая), то название «непродажное»...

– А чем вы объясните тот факт, что в современной русской прозе «голимый реализм» выиграл вчистую?

– Ересь. Что такое «выиграл», «проиграл»┘ Мы разве на ипподроме? Или речь о массовке? Массовку обнуляем: интереса не представляет. И что ставится на кон? Если речь идет о ставках, искусство слова «отдыхает». Каждому писателю нужно знать, когда перестать писать, причем некоторым даже не начав: Ежи Лец – «победителям»-индульгентам.

– Какую сторону вы занимаете в противостоянии фрагментарность/сюжетность?

– Сюжет – подпорки для букв: для меня-то важно прежде всего не «что», но «как». А вот у тех же Пелевина – или Уэльбека – или Сорокина – на первом месте «что», и, несмотря на «прокольчик», перед ребятами этими шляпу снимаю уже потому, что им безо всяких какоff удалось сделать с далеко не примитивной читательской массой невозможное (аудитория Сорокина и какой-нибудь дамы, вяжущей – накид, две изнаночные – так называемые стори, как вы понимаете, разнится). А именно: содрать с нее, массы, шкуру, а потом – голышом, без кожи, – заставить прийти за следующей книгой. Если посмотреть на проблему «из космоса», то никакого противостояния между фрагментарностью и сюжетом – при талантливой подаче материала – нет. Каждый пишет тем грифелем, который дан ему от рождения, и спорить о том, кто «главней» – Шукшин или Кундера, – смешно.

– Кому-то из молодых писателей удалось органично совместить «что» и «как»? Кого вы читаете?

– Уф┘ ну что такое «молодой писатель», как не ангажированная мистификация, удобный пиар-ход? Есть писатели – и не. Но вот Анастасии Гостевой все удалось – ее даже перечитывала: в начале 2000-х она выстрелила такими ярчайшими романами, как «Притон просветленных» и «Travel агнец». Увы, потом надолго замолчала, хотя ее тексты талантливы, талантливы по-настоящему┘ Хочется читать еще и еще. Настя, пишите, ок?

– Над чем сейчас работаете, есть ли перспективы «в виде книг»?

– Готовы четыре сборника прозы (один давно сверстан – имею в виду зависшую на два года в «Олимпе» книгу «Короткометражные чувства»┘ Там, кстати, целая серия заморожена; авторский договор – лакмусовая бумажка буквопечатальщика), ну а пятый сборник – «убойная» стихопроза и «безумные» верлибры.

– Что говорят издатели?..

– Они вежливы.

– Будем надеяться, что книги все-таки выйдут┘ Ну а о чем мечтаете, чего вообще хотите добиться в литературе?

– Мечты имеют свойство сбываться, поэтому главное – намечтать правильно. «Неореалистичного» продюсера, скажем. Есть у меня некая «Штуковина» – пьеса для актуального (есть такой? Нет? Пусть будет) театра. Есть и сценарии. Но и СПЕКТАКЛЬ, и КИНО состоятся лишь с режиссером, влюбленным в моих персонажей, – иначе зачем?.. «Фильм – это не сосиски, которые можно производить серийно»: де Лаурентис, подмигивая, машет мне рукой, и уезжает вместе с Феллини┘ Нужно просто «поставить» сон иначе.