Новые технологии Кремля

Фото Романа Мухаметжанова (НГ-фото)

Российская среда политтехнологов – закрытая тусовка для всех, кроме «своих», и известно о ней не так уж много. Учитывая жесточайшую конкуренцию между ними, легко предположить, что и «свои» осведомлены об успехах коллег не так уж сильно. Если же кто-то из этой среды рассказывает о своей работе, то мы вполне обоснованно сомневаемся в правдивости предоставляемой информации – все-таки имеем дело со специалистами по медиавбросам. Сомнения вселяет не столько вероятность лжи, сколько очевидность значимых умолчаний, искажающих картину. На этот случай есть отличные слова советского шпиона Кима Филби: «Я установил, что на работников рекламы можно полагаться лишь в двух вопросах: во-первых, когда они предостерегают вас от этого занятия и, во-вторых, когда они самым подробным образом распространяются о грязных методах своей работы». Рекламу вполне можно заменить на политический пиар.

Где собака, а где хвост

На самом деле основополагающими в нашем случае являются вопросы: кого именно считать политтехнологом и что именно считать политтехнологиями? В глазах общественности политтехнологи – это либо консультанты, либо руководители фондов и аналитических центров, постоянно выступающие в СМИ с экспертными мнениями.

Однако те же эксперты почему-то полагают, что функционеры, ответственные за внутреннюю политику, а значит, за имидж главы государства, партий, власти как таковой – с не меньшей степенью справедливости могут называться политтехнологами. По крайней мере первый замглавы администрации президента Вячеслав Володин, а до него Владислав Сурков, ныне помощник президента, не один раз занимали почетные первые места в рейтингах политтехнологов в самых различных СМИ.

И все же подобная широкая трактовка чревата рядом изъянов, схожих по своей сути с рейтингами лоббистов, где, допустим, лидерство отводится главе администрации президента Сергею Иванову, а второе место – президенту «Роснефти» Игорю Сечину. Если использовать еще более широкий – и потому абсурдный – подход, то пальма первенства что в лоббизме, что в политтехнологиях принадлежала бы несменяемому лидеру любого рейтинга – Владимиру Путину.

Подобно Филби, который сомневался в престиже и действенности разведывательного сообщества между двумя мировыми войнами, мы вправе сомневаться и в мифологии, окутывающей работу политтехнологов. Этому способствуют и заявления самих видных участников процесса. Так, по словам председателя совета директоров компании «Никколо М» Игоря Минтусова, «хвост давно не виляет собакой», то есть влияние политических технологов за последнее время уменьшилось пропорционально сокращению объемов публичной политики.

Расцвет политконсультантов пришелся на 90-е и первую половину нулевых. В 90-е для российского избирателя слово «плюрализм» значило не слишком много – инерция выкристаллизовалась в менталитете классовой идеологией, сохранив пережиток советских времен из разряда «свой–чужой».

Политтехнологии тогда сводились к методам проб, ошибок и заимствований – сказывалась эпоха романтических отношений России и Запада. Но в СССР не существовало политологии, а теоретический базис в виде научного коммунизма не имел под собой прикладной почвы. Все это выливалось в анекдотические случаи. Примером может служить одна предвыборная кампания (речь идет о рассказах, приближенных к мифам), во время которой работа политтехнологов главным образом свелась к обзвону избирателей с целью заставить их запомнить фамилию «своего» кандидата. Когда должное количество людей смогли ее вспомнить, было решено, что работа закончена.

Долгое время – поразив 90-е, заглянув в нулевые, подмигивая порой и сегодня – в ходу был и так называемый черный PR. Согласованные с нанимателями – то есть с политиками, бизнесменами и теми, кто принадлежал к обеим ипостасям, – грязные технологии использовались повсеместно. Один известный политтехнолог как-то имел неосторожность публично вспомнить, как в 1996 году во время президентской кампании он с коллегами, изрядно выжатые интеллектуально, начали размышлять о том, что надо бы поджечь продовольственный ларек, а потом заявить, что это сделали коммунисты. Сейчас мы наблюдаем явное снижение этой тенденции: дихотомия «власть – несистемная оппозиция» вытеснила межклановые войны из эфира телеканалов и с полос печатных СМИ.

В 90-х и даже в нулевые с построением вертикали власти политтехнологи с успехом использовали советскую инерцию мышления основной части избирателей – потребность людей в крепких хозяйственниках, управленцах, в противопоставлении «свой–чужой». Сами эксперты при этом постепенно впадали в зависимость от государственных нанимателей: престиж обеспечивался госзаказами, к примеру, из администрации президента. А еще лучше – работой на государство и партию власти, но с оплатой от крупнейших компаний.

Роль политтехнологов тогда была еще значима и сказывалась на внутренней политике. Недоверие со стороны общественности вызывали финансовые вопросы – говоря проще, ежегодный оборот в миллиарды рублей (на этих суммах сходятся  разные эксперты) не подразумевал чистых схем.

До середины нулевых отличные, очень хорошие и даже просто хорошие политтехнологи были в принципе обеспечены работой сполна – выборы самых разных форматов проводились постоянно. Эксперты приходили и уходили, некоторые, впрочем, оставались всегда на виду. Но профессия процветала, о чем свидетельствуют и приводимые графики упоминаемости из исследования, подготовленного для «НГ-политики» аналитическим агентством «Медиалогия».

СМИ «похоронили» профессию политтехнолога к 2005 году. Решающим моментом стала отмена прямых выборов губернаторов, что оставило без работы большую часть специалистов. Однако как раз в этом году выборы в Мосгордуму, по мнению журналистов, вдохнули в политтехнологии новую жизнь – обновились инструменты, образ «чужого» обновил смыслы (национальный и идеологический признаки), пышным цветом расцвел черный пиар. Однако судя по всему это было нечто вроде конвульсий. Многие из бывших «первыми скрипками» в оркестре политтехнологий сегодня выпали из него, возможно, навсегда. Финансовые обороты этой специфической отрасли значительно потеряли в объемах и скоростях. На то есть несколько причин, которые мы можем сложить в более чем условную теорию.

Принято считать, что с конца 90-х в российскую власть стали массированно идти представители лагеря силовиков. Причем лагерь в данном случае – понятие умозрительное, так как он не консолидирован (весьма показательны тут конфликты между Следственным комитетом и Генпрокуратурой). Альтернативой и соответственно конкурентами им служили либералы, поддерживаемые крупным бизнесом. Речь могла идти как о независимых политиках, аффилированных с крупными спонсорами, так и, собственно, о креатурах российских компаний. Причем лагерь бизнеса, разумеется, тоже никогда не был един – каждый сам за себя.

Таким образом, и простора для политтехнологов было больше. Сегодня, скажем, немногие рискнут работать на представителей несистемной оппозиции, в то время как системная давно лишилась былых интеллектуальных сил. Вероятно, удар по ЮКОСу в 2003-м был первым, как принято говорить, тревожным звоночком. Нелишним будет упомянуть, что глава компании Михаил Ходорковский диверсифицировал свои «вложения» в политические силы, помогая как партии власти, так и коммунистам и «Яблоку», за что, по мнению экс-премьера Михаила Касьянова, и получил тюремный срок. Мы не обязаны придерживаться этой точки зрения, но вполне можем допустить, что атака на главу ЮКОСа задела, припугнула и предостерегла от излишнего свободолюбия в распределении ресурсов все бизнес-сообщество.

Кураторы политического процесса: какая же демократия нужна россиянам? Фото РИА Новости

В 2004 году после теракта в Беслане последовала отмена прямых выборов губернаторов. Места в Госдуме лишились одномандатники. Все это крайне сузило диапазон одного из направлений GR-кампаний российского бизнеса – введения собственных креатур в большую политику.

Одновременно это сказалось и на среде политтехнологов. Со сворачиванием GR-программ они банально стали лишаться мест заработка. По некоторым данным, доходы политконсультантов в 2005-м упали в среднем на 50% по сравнению с предыдущим годом. Некоторые эксперты переориентировались на бизнес-сегмент, кто-то ушел в социологию. В 2011 году, как писали СМИ, Фонд эффективной политики Глеба Павловского, бессменно консультировавший администрацию президента, фактически оказался заморожен. Частичное возвращение выборов губернаторов в 2012 году делу не очень помогло – в единый день голосования можно заработать лишь на одном кандидате.

Приход Вячеслава Володина на должность куратора внутренней политики – ранее эту позицию занимал Владислав Сурков – в том же 2012 году, по мнению наблюдателей, ознаменовался изменением отношений с экспертной средой. Регионы оказались втиснуты в многоуровневую систему контроля, включающую  кураторов, аналитиков, социологов, партию власти, полпредов и различные управления администрации президента. Места для независимых политэкспертов стало совсем мало.

С праздником, но без единства

Впрочем, места было мало и раньше. Ходят слухи – неизвестно, насколько достоверные, – что сильные политического мира сего давно начали навязывать регионам на выборах своих протеже-политтехнологов. Причем действовали в этом направлении очень жестко. Получается, что рынок политтехнологий к сегодняшнему дню оказался крайне узок. Некоторые компании пытаются переориентироваться на области, близкие к теоретическому направлению, – анонсируют работу по развитию демократии в стране, анализируют иностранные практики, развенчивают мифы вокруг политтехнологий, порой самым подробным образом распространяясь о методах своей работы. 

Оставшиеся делятся на два условных лагеря. 

Одни работают над практическим применением идеологических указаний федерального Центра. Вряд ли можно говорить о том, что Кремль выбрал какую-то определенную идеологическую установку – конкурирующих групп во властной среде, пожалуй, по-прежнему достаточно. В общих чертах национальная идея представляется сейчас смесью, вобравшей черты панславянизма и советской эстетики в противопоставление западным либеральным ценностям. Говорить о единстве самих политических пиарщиков также не приходится, несмотря на то, что во вторые выходные мая празднуется профессиональный праздник политтехнологов, а эксперты разных уровней участвуют в различных слетах и конференциях, и у них даже есть собственные группы в социальных сетях. В противовес идее политтехнологического единения говорит хотя бы то, что, по данным «НГ-политики», одна из компаний, занимающихся пиаром российских госкорпораций, параллельно работала над имиджем украинского майдана.

Второй условный лагерь – эксперты, лишившиеся госзаказов и перешедшие в лучшем случае в более или менее оппозиционную, а в худшем – откровенно враждебную власти среду. Их выступления в либеральных СМИ кое-как поддерживают иллюзию плюрализма.

Однако все это подводит к одному очень простому вопросу о мотивации большинства политтехнологов. Вряд ли она идеологически заключается (или заключалась) в изменении политической ситуации к лучшему – просветительский порыв в данном случае сочетается с личным разочарованием и обидой. С другой стороны, 15, а может, и больше лет страна движется по инерции, при которой благие личные мотивы приходится подгонять под объективную реальность. 85 лет назад философ Бертран Рассел написал: «Работа интеллектуалов заказывается и оплачивается правительствами или богатыми людьми, чьи цели, возможно, кажутся абсурдными, если не пагубными, для работающих на них интеллектуалов. Но захлестнувший их цинизм позволяет им приспособить свои взгляды к ситуации». Это верно и сейчас.