Время Фирса

Вадим Фадин. Нить бытия: Стихи. – СПб.: Алетейя, 2006, 256 с. (Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы)

«Образы времени┘» Это звучало бы по отношению к творчеству Вадима Фадина, который достойно продолжает в русской поэзии традиции русской философской лирики, как-то избито. Тем не менее основной материал бытия, с которым работает поэт Вадим Фадин, – время. Может быть, в эту материю он оказался погружен основательней, чем кто бы то ни было сейчас.

Фадин создает разные ощущения времени – и большого, исторического, и микроскопического, глубоко интимного.

До всякой свадьбы заживают
раны,
никто не верит в нового тирана,
неблагодарен труд начальной
школы –
да есть ли в мире благодарный
труд?
Вползут века и письмена сотрут,
погибнут приговоры, протоколы,
восстанет раб под звуки новых
труб.

Невольно вспоминается державинское «А если что и остается┘». Потом из Маяковского: «Наш бог бег». «Вползут века» – в этом ряду. При том, что это качественно иная поэтическая формула «медленной истории». Вряд ли она порождена штудированием трудов основоположника концепции такой истории Фердинанда Броделя. «Ход времени таков, что не догнать улитку». Это написано в 1990 году, а опубликовано сейчас, когда после некоторого пространственно-временного обвала улитка вернулась на круги своя. Автор повсеместно расставил своеобразные времяулавливатели собственного, штучного производства, или «силки» – в смысле сильные, улавливающие истинное, органичное время, а не официальное физическое, сочетания слов и образов. Они продуцируют вокруг свой временной ритм, который порождает особую временную музыку. Возникают настоящие частные симфонические темпорогидроэлектростанции.

Как курильщик лелеет отцовскую
трубку,
берегу свое время. Капризно
и хрупко,
истекает оно в незаметные щели;
можно пальцы сомкнуть –
и польет напролом.
Можно судьбы чужие решать
за столом,
только глаз не спускать, чтобы
видимость цели
календарь тормозила, число
за числом.

В свое время Освальд Шпенглер связал вступление человечества в Новое время и появление на центральной башне городов часов. ХХ век начался с появлением наручных часов, впервые появившихся у военных ≈ участников Англо-бурской войны (1899–1902), для синхронизации действий подразделений. У Фадина образы общественных и частных часов накладываются друг на друга по-своему интересно.

┘мне только случайно судьба
указала столицу,
где скрыта пружина, где скоро
парад состоится
и стрелки часов направляют
движенье на площадь,
а каждый прохожий несет
на запястье часы –
грохочут колесики, тьма, выводя
из дурной полосы
туда, где осталась забытая белая
лошадь
на мягкой лужайке, не знавшей
доселе косы.

Возникают своеобразные пейзажи текущей временной пространственности, в чем поэзия сливается с таким искусством, как кино, и не только тематически, а вполне материально.

Калитка времени занесена
сугробом.
Монахи в белом расположены
за гробом
послушным строем; я привык –
охрана,
к свободной жизни вовсе не готов.
Феллина так расположил шутов
на благодарной плоскости экрана.
Молчаний столько, сколько
вижу – ртов.

Экологический временной настой Фадина напоминает мне философский «настой на снах в пустынном Судаке» Бориса Чичибабина.

Много лет утекло, и пора
ликвидировать течи.
Разоряя округу, держали
заздравные речи,
растащили словарь, а теперь
спохватились – и немы,
и особенно слышно: опять
утекает вода,
где-то каплет, внезапного
не причиняя вреда;
перекрыть магистраль
невозможно, не зная системы,
а ремонтных рабочих сюда
не зазвать никогда.

Природная водная стихия наиболее близка ментальной временной. Постоянно бороздит их наперерез у Фадина образ «философского парохода», Ноева ковчега ХХ века.

Меня тревожит полоумье вод,
Понятное крестьянину в апреле,
Я в городе спасаюсь еле-еле;
Но что же – философский
пароход?
А он, ковчег единственного рейса,
Пристал к горе и дальше
не плывет.
Мой бедный ум выдумывает
рельсы┘

«Когда болеют русские равнины┘» Болезнь пространства ведет к болезни времени, разрушению пространственно-временной структуры, иерархии ценностей, несмотря на то что «Сын плотника и плотник – несравнимы». В результате «плотников и тех – наперечет».

Сколько букв, сколько станций,
а можно писать – номера
там, где не было только вчера
ни кола, ни двора;
забивается кол, на ветру
развеваются флаги,
путешественник рад, что
движенья закончился срок,
он уже подсчитал
протяженность железных дорог,
завершившихся в точке, где им
разбивается лагерь –
не последний, однако, затем, что
не кончен урок.

Фадин противопоставляет такой географической карте России вертикальную (темпоральную) карту.

Ну что там глобус с двойнею Америк?
Как перебраться с берега на берег
реки – на том сошелся космос
клином
при немоте доступных смертным
карт.
Написан Вертер и изучен Кант,
но нет проводника по нашим
глинам...

«Лишь чувство такта» временного музыканта может приостановить «зряшный бег» маршевой музыки. «Лира и труба» разводятся Фадиным по разные стороны.

В свое время русский философ Николай Федоров поставил перед человечеством задачу буквального воскресения всех когда-либо реально живших на земле людей. Фадин же предлагает «начать спектакль с освобожденья Фирса», вымышленного персонажа последней пьесы Чехова, которому автор поручил дать диагноз прочим героям: «Недотепы┘» При этом сам современный Фирс, монах времени, больших надежд на собственное «освобождение» не возлагает.

...В последнем театре открыт
репетициям зал,
Проверена пьеса и сделан
пристрелочный залп,
Но мне в контрамарке последний
актер отказал,
И я одинок во степи с ароматом
полыни.

В ситуации такой «забытости» поэт видит свою цель в том, чтобы возвращать истинное значение слов. «Алфавит существует, чтобы отправлять поезда». Эти поезда должны прибыть вовремя и по назначению.