Ян Шенкман Центральный персонаж этого номера - Витольд Гомбрович, автор классических уже романов "Фердыдурке", "Космос" и "Порнография". "Иностранка" публикует фрагменты из его "Дневника" 1957-1961 годов и несколько эссе о нем - нобелевского лауреата Чеслава Милоша, американского культуролога Сьюзен Сонтаг, скандального режиссера Паоло Пазолини...
Лично мне текст Гомбровича не показался ни высоко художественным, ни пронзительно искренним, хотя среди польских интеллектуалов он и считается культовой книгой. Дневник Славомира Мрожека выигрывает при сравнении с записями Гомбровича. Он менее эзотеричен, более насыщен и открыт для читателя. Там находится место для юмора и мрачноватых, но точных суждений о современном обществе.
Здесь же перед нами обычный писательский дневник, не предназначавшийся для публикации. Несколько сумбурные заметки о жизни в Аргентине, где Гомбрович провел 24 года, рассуждения о Юге и Севере, о наготе и эротизме, о болезнях и метафизике... Все это работает лишь в общем контексте книг Гомбровича и его биографии.
Писательские дневники вообще крайне редко становятся самостоятельным литературным явлением. Примеров таких немного. Чаще же дневник - своего рода нагрузка, необязательное дополнение к основному корпусу прозы или стихов.
Другое дело романы. Слава богу, судить о них можно не умозрительно, а вполне предметно и обоснованно. Гомбрович - один из самых издаваемых в России польских писателей. Так что каждый при желании может сверить свои ощущения от его прозы с ощущениями умных и известных людей.
Все эссеисты относятся к польскому классику, родившемуся сто лет назад и умершему на исходе шестидесятых, с подчеркнутым уважением и пиететом. Но у каждого - свой Гомбрович. И свое личное объяснение его творчества.
Так, Милош видит подоплеку центробежности и экзистенциальности его прозы в дворянском происхождении. "Гомбрович был баричем из польского помещичьего дома в то историческое время, когда этот "нормальный" общественный институт превратился в нечто постыдное и смешное". Ощущение зыбкости своего преимущества над окружающими присутствует чуть ли не в каждом тексте Гомбровича. Низшее и высшее в его прозе ежесекундно готовы поменяться местами. Вот как видит эту коллизию Милош: "Барин лишь до тех пор барин, пока его отделяет от мужика физическое пространство. Стоит мужику дотронуться до барина, и тот теряет свою господскую сущность, свою голубую кровь, которая тотчас вытекает у него из жил".
Добавлю от себя: это относится не только к благородным особам. У каждого из нас есть так называемая зона допустимой физической близости. Если грубо ее нарушить, человек теряет не только чувство собственной безопасности. Необратимо изменяется его "я". По психике наносится удар такой силы, после которого уже не оправиться. А вторгнуться в эту зону очень и очень просто. Хоп - и по воле первого встречного хама ты уже другой человек...
У Сьюзен Сонтаг несколько другая концепция. Она рассматривает "Фердыдурке", один из главных романов Гомбровича, чуть ли не с фрейдистских позиций. Сонтаг восхищается эгоцентристским зачином знаменитого "Дневника": "Понедельник. Я. Вторник. Я. Среда. Я. Четверг. Я". А в "Фердыдурке" видит "высокое издевательство над любыми попытками приструнить желание... и достигнуть литературного величия".
Беда лишь в том, и это тоже вынуждена констатировать объективная Сонтаг, что основные мишени Гомбровича - коллективизм, искусственно сдерживаемый эротизм, элитарность, исконно польский романтизм и другие - оказались на сегодняшний день поражены самой историей. Услуги литературы не то чтобы не востребованы, но, так сказать, запоздалы. "Заботливо ухоженные мнения, против которых бунтовал в свое время Гомбрович, лишились сегодня всякого ухода".
Эта история - не специфически польская. И в России не самые плохие писатели - Рыбаков, Гранин, Приставкин, Айтматов - стремительно устарели после смены общественных ценностей. Ту правду, которую они отважно вкладывали в свои книги, чуть позже можно было прочесть в газетах, а затем она и вовсе потеряла всякую актуальность. Стала само собой разумеющейся, общим местом, от которого уже немного воротит. Устарел и бунтарь Зиновьев, автор "Зияющих высот", очень сильного текста. Страшно сказать: местами устарел Солженицын...
Пазолини же восхваляет "Дневник" Гомбровича, так сказать, от противного. Его похвалы напоминают анамнез. "Он серьезно болел ангиной, практически боялся задохнуться, страдал клаустрофобией и, по-видимому, вуайеризмом... Кругозор автора "Дневника" ненормально узок по сравнению с кругозором современного писателя. Возможно, оригинальность Гомбровича как сочинителя и объясняется этим огромным пробелом (Фрейд и Маркс), именно этой операцией вычитания, благодаря которой его фантазия обретает необходимое отсутствие связей". Вот это пиар! Он действительно может раскачать современного читателя, которого трудно чем-нибудь удивить. Убедить его в том, что Гомбрович - по-настоящему актуальное чтение. Клаустрофоб, вуайерист да к тому же еще и невежда! Таков интересный человек и большой писатель Витольд Гомбрович. Вернее, таким ему придется, видимо, стать, чтобы сохранить статус современного классика. Жизнь показывает, что мертвые писатели превосходным образом сохраняют способность мутировать.
Дарья Гармоненко