Призвание Юрия-заточника

- Юрий, как вам удалось сменить профессию?

- Я считался фартовым вором. Есть такой фарт: когда многие трудяги по десяточке только вытаскивали, я очень большие кошельки утягивал - по 300, 500 рублей. За мной следили очень, и вот когда однажды взяли за карман, кармана не было (за предыдущие подвиги взяли - понятно), не было преступления. И на второй срок меня, как я понимаю, осудили неправильно, потому что в тот раз не было состава преступления. Я ехал на суд и был уверен, что суд будет правильный и меня освободят, а мне говорят: четыре года. Всякого от суда ожидал, но такого не ожидал. Приезжаю в тюрьму, пишу жалобу - жалуюсь, какой суд был несправедливый, и детство даже вспомнил. Пишу день, пишу два, пишу три. В общем, я увлекся и за неделю написал целую тетрадку. Перечитал и чувствую, что это уже не жалоба, а повесть получается. Взял небольшой фрагмент (две странички) и переделал в жалобу. Но после этого у меня какая-то тяга появилась - высказываться, даже так - решиться сказать. Именно в то время захотелось поведать о какой-то душе┘

Кстати, мать в Москву ездила с жалобами, и потом решение суда было отменено, но два года я все-таки отсидел. Это 1987 год был, и не было такой свободы. Но желание писать не пропало. Но когда в тот раз отпустили, я еще не понял, что должен принадлежать литературе, а не тюрьме, и через пять месяцев опять сел. Старое еще тянуло, но увлекся новым уже вполне серьезно. Ведь это долгая история - стать писателем. Сам стал читать книги, хотя раньше смеялся - чего люди читают книги, на фиг они нужны. А тут Достоевский, Чехов, Гоголь - собственно, в тюрьме других книг и нет, только классика и еще какие-то переводы. Я стал читать, чтобы понять, как правильно составить предложение, фразу, понимаешь. Ведь я раньше сочинял-излагал, как жалобы, как письма, но понимал, что это неправильно, и задумался, как правильно преподнести по-литературному. Читал, перечитывал, обдумывал, прикидывал. Сколько я пережег, перервал своих рукописей. Ой! Они никуда не годные были вообще-то. Смех - да и только.

И вот в 1990 году я освободился, и все - с тех пор на свободе. Впервые в 1992-м я пришел в литературный кружок, когда понял, что то, что сочинил, хоть на что-то похоже, понимаешь. Свой первый роман "Родимое пятно" я принес в кружок, а там одни поэты. У нас в Тольятти вообще одни поэты. Они предложили отправить текст в Самару. И на следующий год меня пригласили на областной семинар. Похвалили. И вообще я заметил, что меня почему-то больше хвалят, когда есть за что ругать. Даже подозрение возникло - может быть, потому, что я уголовник в прошлом.

- Боялись?

- Да нет. (Смеется.) Хотя внешность у меня, по-моему, уголовная осталась. Тюрьма ведь - как шрам на лице. Видно.

- Я не замечала.

- А я вот все время хожу и думаю, что люди замечают. Но разговор о том, что в 94-м из Самары направили меня в Москву. И там тоже похвалили. Посоветовали искать деньги и издавать. И в том же году я издал первую книгу "Записки арестанта". Мне помог завод "Тольяттиазот", где я тогда работал. Спасибо директору Владимиру Николаевичу Махлаю. Я к нему пришел и сказал, что пишу книги, работаю у него плотником, а в прошлом сидел. Он растерялся. (Смеется.) И писатель, и плотник, и сидел. Но сказал, чтобы я принес рукопись посмотреть. Я дал. И он подписал письмо в бухгалтерию. Пять тысяч тираж. И по правде я не знал, что с книгой делать. Писатель вообще не может (и не нужно) этим заниматься - продавать.

Вторая книга вышла через несколько лет - в 2000 году. Много всего приключилось за эти годы. Я и из тюрьмы вышел инвалидом - язва, туберкулез, гепатит. Потом еще попал в аварию, была серьезная травма, почти парализован. И даже не думал, что опять буду писать. Плохо было с головой. И поднялся опять благодаря литературе. (Смеется.) Когда начинаешь думать, что нужно писать, у меня ни голова не кружится и ничего меня не берет. И уж точно в тюрьму не пойду, потому что нужно это другое дело делать. Я от того отказываюсь. Утром встал - надо страничку написать. И все остальное отпадает - дела-проблемы. Я думаю только о литературе.

- Что такое для вас литература?

- Литература для меня - это святое. Что у меня есть в жизни, то я и пишу.

- А вы для кого пишете?

- Ну, не для себя. (Смеется.) Вот сейчас для себя напишу и поставлю в полочку. Для людей, конечно. И мне кажется, что это им надо знать. Я сейчас и ночью просыпаюсь, сажусь, пишу. И мне уже ничего не надо. Только попытаться донести. И надо знать, для кого пишешь. Я часто слышу, что для себя пишут. Да врут все. На самом деле хотят, чтобы прочли. Не для себя, а чтобы людям показать, чтобы люди это приняли. И здесь не надо лицемерить - чтобы опубликовалось, прочиталось и оценка была. Литература - это слово, согласна? И нужно говорить о хорошем. Мне часто говорят - напиши о тюрьме. А честно сказать, о тюрьме писать неинтересно. Мне охота писать о душе, о том, что человек переживает - пусть в тюрьме. Не о быте тюремном, понимаешь, об изменении души, как она это переживает - в холоде, в голоде, но душа и сердце. Я думаю о сердечности, и кажется в моих произведениях она есть, о нравственности. Да, уголовник в прошлом - хочу писать о нравственности. Не надо, чтоб кто-то попал, куда я попал. Хотя я уголовный мир люблю, между прочим, не такего понял.

- А что там хорошего?

- Больше мне нравилось в изоляторе. Сидишь 10 суток - день ешь, день не ешь. Хлеб, кипяток - и все. Конечно, в карцер всех сажать не нужно, ни в коем случае, но мне чем понравилось? (Смеется.) Я стал очищаться, мысли стали появляться, мысли чистые. Полуголодные мысли, кстати, всегда отличные. Я вот сейчас мало ем (не потому что нечего), и мне так лучше. Насиловать нельзя - кто не хочет, пусть не голодает. Но мне тогда в тюрьме было хорошо, так получилось. (Смеется.)

И еще я заметил. После 1985 года водки, кто помнит, не было. А я сидел второй срок в Сызрани, и тюрьма была полупустая. Не было водки - не было преступлений. Это по моему наблюдению, может, меня кто и поправит (смеется), но это абсолютный факт.

- А вы сами выпиваете?

- Такой грех случается. Но я тихий, никого не трогаю, начинаю копаться в своих рукописях. Но трезвый я больше делаю. Пьянство и курение - это не дело. Никаких дел в таких состояниях делать не надо, ничего не выходит хорошего - ни по литературе, ни по жизни. И для семейной жизни нужна трезвая жизнь.

Кстати, я очень любил коноплю покурить. Покуришь, и такие мысли - опа! И вот пишу, записываю - вознесся уже куда не знаю. Потом же прочитать невозможно, и не из-за плохого почерка, а понять нельзя, о чем это ты... Покурил, и дурак дураком делаешься - это вот точно. Это такое измерение ненормальное. И очень обманчивое. И решил, что литература важнее, и сжег все запасы. Тоже была история. Приехал друг и привез очень много конопли, и мы с ним курнули. И он говорит: я вот рубаху продал, купил, к тебе приехал. Я говорю: ну и хорошо, давай сожжем. Он подумал, что я шучу, как обычный обкуренный. А я действительно сжег, и он очень обиделся. Но с того раза я больше к этому не притрагивался. (Смеется.)

- Вы часто общаетесь со своими старыми друзьями?

- Встречаюсь. Здорово-здорово - и пошел. Знаешь, поговорить не о чем. Только мы вспоминаем прошлое: как мы сидели, как клопы жрали, чифирили, а нельзя было. Раньше ведь за чифирь - сразу в карцер. Говорят, что сейчас и магнитофоны в камерах, и телевизоры - пожалуйста. Я вообще диву даюсь, что в тюрьме делается. Что это за тюрьма?

И вот сейчас ищу деньги на книгу. Пришел к своим старым друзьям - как принято говорить, к бандитам. А мы лет 10 не виделись. Книжки им подарил. Потолковали. Говорю: ну что, братва, надо книгу. Они: запросто. И прямо дают деньги наличкой. Я говорю: мне так не надо, я не хочу так брать деньги. Я так рассуждаю - ведь они завтра могут воли лишиться за эти же самые деньги, которые мне на книгу отстегивают. Не надо, говорю, вы за эти деньги свою свободу подставляете. Я лучше приду к вам с письмом от Союза писателей с просьбой дать деньги на книгу, как положено. А так не хочу, потому что это их собственные деньги, а когда официально - это деньги другие.

- А в дело не зовут?

- Не-а. Они же знают, что я писатель. И потом я уже отстал от жизни. (Смеется.) И о бандитах - вот тоже интересно. Их предприятие в городе считается бандитским. Вот я к ним пришел, а они знаешь чем занимаются? Сидят и разбирают, чтобы их столовая, где обедают рабочие, была лучше, чем у соседей. Не идут туда, не поджигают, а думают, что нужно сменить повара и дать ему большую зарплату, чтобы соседи к ним ходили, потому что кормить должны лучше. И это бандиты нашего города. А может, они и не бандиты уже вовсе? И мне их жалко стало, потому что им бандитское клеймо поставили. И они меня не тянут никуда, а наоборот, говорят: пиши, хорошее дело делаешь, и чтобы был на воле. Но денег все-таки дали - на мелкие расходы. Я на такси тогда проехал первый раз за последние пять лет. Чипсов купил дочери. (Смеется.) "Оку" предложили. Зачем мне? Чтоб я разбился? И потом, ведь надо будет общаться. Постоянно же надоедим друг другу.

- Трудно живете?

- Живу в малосемейке с женой и дочерью - 13,6 квадратных метра. Подрабатываю сторожем. У меня инвалидность и пенсия - 702 рубля. Трудно. Но семья поддерживает.

Я как откинулся (освободился), решил, что буду только литературой заниматься. И понял, что один могу жить. Я в то время Евангелие читал, размышлял о Боге. Я даже было собрался в монахи. И вдруг такая появилась. Татьяна. Ей было 19 лет, а мне 31. Вот это, я считаю, - любовь! А вообще весь мир был против - и ее родители, и мои. Я же все о высоком думал. И ее вроде мягко отталкивал, вроде не надо мне этого было. А она мне сказала такие слова: а где же твоя любовь, о которой ты говоришь? И так сразу поставила меня на место, укорила. Эта девчонка призвала меня к истинной любви, пока я все как бы о главном размышлял. И задумался: сможем ли мы жить семьей? А тут она мне еще говорит, что у нас ребенок будет. И я совершенно опешил, потому что даже не мог такого предположить. Ведь во мне столько плохого, и ничего хорошего, светлого я в мир принести не могу - так думал. И начал говорить про дочку, дочка и родилась - такая замечательная красавица. Я вообще от себя ничего не ожидал, что от меня польза какая-то будет. А тут и любовь, и дочка. Это счастье. Вот она истина - в любви.

И свою мать, пока сидел, сколько я втягивал. Она все лагеря объездила - Сызрань, Самару, Челябинск. И не только передачи возила, а записки (это же преступление) от воров в законе с указаниями. Я был с крутыми ворами близок. Святая женщина, и нельзя этого с любимыми людьми делать, и пусть она поживет спокойно. Я сказал, что в тюрьму больше не пойду и воровать не буду. Сколько же можно издеваться над своими ближними? Возлюбить ближнего надо. Настало время осознания. Нечего там делать, в этой тюрьме. Есть свобода, которой надо дорожить. И она прекрасна. Как красивая женщина, которую надо любить. Покаянием заканчивается и мой последний роман "Побег".

Тольятти-Москва