Не надо печалиться

Не мемуары

Книга Романа Смирнова "Люди, львы, орлы и куропатки" читается на раз, два, три и четыре. Именно столько часов в зале ожидания Киевского вокзала я потратил на то, чтобы из трубадура, любовника и не наблюдающего часов счастливца превратиться обратно в среднестатистического пассажира, пышущего здоровой зевотой.

Книга состоит из нескольких эпизодов, соответствующих трем смыслообразующим десятилетиям: вот так мы пили в семидесятые (за Бога, народ и Отечество), вот так - в восьмидесятые (с песней протеста), вот так - в девяностые (не абы что и на свои). Тридцать лет - жизнь поколения, которому мы обязаны всем, что имеем, не исключая хорошее.

Роман Смирнов успел побывать хулиганом, студентом, актером, режиссером, диссидентом, неофитом, рокером, эмигрантом, столичным плейбоем и доблестным ландскнехтом-фрилансером. Но все эти эпизоды (любого из которых хватило бы на букеровский роман) не складываются в мемуарную "книгу жизни": из каждой новой купели Смирнов ухитряется выбраться неизменным, как положено автору, а не мемуаристу. Никакая "диалектика души" не мешает читателю заново отождествляться с героем (не лирическим, а эпическим) в каждом из предложенных занимательных обстоятельств. "Главный вопрос: извлечем ли мы уроки из пережитого? Главный ответ: нет".

Однако книга, появившаяся на полках в конце весны, не стала литературным событием, хотя и была номинирована (без последствий) на премию "Национальный бестселлер". Редкие рецензенты, отдав должное "живости языка", с неудовольствием отметили фривольность, с какой автор якобы отнесся к своим персонажам, а ведь среди них встречаются такие священные коровы мемуарного жанра, как Высоцкий, Товстоногов, Ефремов (и "Сережа Курехин", и "Витя Цой", и еще человек пятьдесят сплошь священных).

Рецензенты неверно определили эту книгу как мемуары, главное правило которых - "не навреди". Хотя Смирнов не чужд некоторых ухваток мемуаристики (например, в любой ситуации выставлять себя в выгодном свете), у него получилось нечто большее, чем "автопортрет на фоне эпохи". Его книга стала одним из эволюционных звеньев, по которым грядущие исследователи будут реконструировать "русскую литературу на рубеже веков".

Вау-фактор

Пожалуй, лучше всех это почувствовал несостоявшийся смирновский издатель, к которому будущий автор "┘Куропаток" заявился однажды со своей женой Татьяной Щербиной. Издатель был большим поклонником ее поэзии, но издавать любимые стихи отказался: "Кушать люблю, а так нет". Зато в черновики Смирнова вцепился, как бульдог в пятку. Можно лишь гадать, насколько те черновики отличались от получившейся книги, но, думается, он изошел слюной не на "соцветие имен": просто всякий издатель всегда мечтает продавать нечто большее, чем литература.

В роли чего-то большего обычно выступают скандал, мода, репутация, рецепты самоидентификации и общественный статус. Скажем, произведения современного изобразительного искусства хорошо продаются не потому, что уровень этого искусства высок, а потому, что в него принято вкладывать деньги. "Вкладывание денег" здесь - экономическая абстракция. Покупатель знает, что по прошествии некоторого времени его покупка будет стоить еще дороже. На сколько - зависит от того, как много он заплатит за нее сейчас (и ни от чего больше: институт экспертов не диктует своих правил, а лишь обслуживает потребительские амбиции). Таким образом, объектом торговли является не феномен искусства, а "вау-фактор" - символический статус Универсального потребителя. Проще говоря, объектом торговли является сам покупатель.

Теперь ты в армии

Идеальный издатель (галерейщик, продюсер) мечтает торговать не "текстом", а затекстовой "референциальной действительностью". Идеальный писатель стремится примерно к тому же - творить не искусство, а саму жизнь. Наконец, идеальный читатель (о чем мне доводилось говорить неоднократно) подобен розановскому почтмейстеру Шпекину, предпочитавшему книжкам чужие письма. Подсматривать интереснее, чем смотреть: не случайно "важнейшим из искусств" являются Новости. На этом же основан успех телевизионных "реальных шоу", которые вылупились из "Догмы" Ларса фон Триера, как целая эпоха модерна вылупилась в свое время из урока живописи, данного Гогеном будущим участникам группы Наби.

Что бы там ни говорили недалекие публицисты (и еще более недалекие "критики"), будущее искусства кроется "За стеклом". Это не жизнь сводится к способам ее трансляции, как полагали теоретики различных форм "тотального искусства" - от романтиков до Маклюэна и Бодрийяра. Это всего лишь искусство свелось к способам трансляции жизни - после недолгого перерыва.

Буквы о чем-то большем

Перемены, ожидающие нашу литературу под знаменем постинтеллектуализма, вовсе не так страшны и радикальны, как кажется мягкоголовым "критикам", поленившимся в свое время пройти интенсивный курс домотканого постмодернизма. Наивно полагая себя поборниками и продолжателями традиций (будь то "реализм", "просто литература", "хорошая литература" или еще какая угодно не поддающаяся определению ерунда), они не подозревают, что погрязли в постмодернизме всем своим Букеровским списком. Предназначенные для инсайдерского интеллектуального и эстетического пользования игры ума имеют меньше отношения к традиционной литературе, чем инквизиторские амбиции "идущего" г-на Якеменко. Тот по крайней мере полагает художественное слово стимулом к действию, а "традиционалистам" не по зубам даже понимание того простого факта, что критерии оценки литературы находятся вне пределов литературы.

Пусть бы они еще могли противопоставить этому пониманию что-либо - кроме пресловутого качества письма! А то - Проханов пишет нехорошо, и точка (раньше сие преступление вменяли Пелевину).

Достоевский хорошо писал, как же. Язык не имеет значения для читателя так же, как для зрителя телевизионного "застекла" не имеет значения интеллектуально-нравственный облик его участников. Зрителю важно ощущать, что действие, пусть и задуманное как шоу, происходит на самом деле. Читателю важно воспринимать текст не как "объект наслаждения", а как эталон опыта. "Анну Каренину" читают в поисках душевной опоры женщины, собирающиеся изменить мужу. "Преступление и наказание" - про то, как убивать старушек, бояться следователя, и еще про то, как воняет в петербургских парадных. Личный опыт автора должен раствориться в коллективном опыте потенциальных читателей, о которых (а не для которых) он пишет.

* * *

Литература - это не текст. Это один из аспектов жизни. Ее предметом является социально значимый опыт, а не взыскующая социализации через "признание" субъективность автора. Литература - это не "буквы", как писал Слава Курицын вчера и как думают его вчерашние хулители сегодня. Роману Смирнову это известно так же хорошо, как сороконожке - с какой ноги начинать движение. Именно поэтому он - настоящая находка для издателя, мечтающего о чем-то получше букв.