Против стиля

-ЧТО ЕСТЬ для писателя оценка его литературного труда?

- Моя шутка по этому поводу известна, и ее мне не обойти: премия - это когда писатели, которые давным-давно не пишут, дают деньги писателю, который бросил писать только что. Она достаточно зла, конечно, но и не слишком справедлива. Во всяком случае, я продолжаю писать и этой шуткой теперь крайне недоволен.

Если говорить всерьез об оценке, она довольно уместна как факт. Сейчас время отсутствия иных критериев. И в этом случае выступают деньги как мировой эквивалент.

В России в последние годы, после перестройки еще, возникла определенная пустота - эстетически оценочная, и, пока она не заполнилась ничем иным, в первую очередь такую роль исполняют денежные премии - всем понятный знак на всем понятном языке. И я рад существованию хотя бы этих оценок. Даже не столько в связи с моими достижениями, а в связи с будущим. Премии сейчас как бы добирают нас, последних могикан из прошлого, а затем наступит черед молодых. Тогда поощрения разного рода станут радовать еще больше. Ведь молодежи сделать себе имя сейчас чрезвычайно трудно, гораздо труднее, чем это было нам. Не секрет, что литература сегодня лишилась того эха, которое имела в былые годы. Тогда она была не столько писанием, сколько движением общественной мысли.

Сейчас литература вступила в свой новый период развития, когда важна именно литература. Но отсутствие эха затрудняет создание внешнего литературного образа для авторов, хотя интересных писателей много, а сама литература сейчас на большом подъеме.

- Отмечено, что большинство признанных писателей не имеют литературного и просто филологического образования. В элите, скажем, выпускники Горного института. А вы, например, закончили мехмат...

- Сначала я собирался быть шахматистом. Увлечение переросло в занятие точными науками. Потом кино, потом литература. Я не берусь припомнить сейчас даже того внутреннего толчка, с которого все это началось. Так случилось. Просто в какой-то момент я обнаружил, что я пишу.

- Многие главным в литературном творчестве считают умение красиво складывать слова во фразы - литературный стиль, а также придумать историю - сюжет. Может быть, техническим людям, умеющим просчитывать, легче придумывать интересные ходы?

- Что касается просчитывания, известно, что даже в шахматах силен не всегда тот, кто умеет просчитывать ходы, а тот, кто верно оценит общую позицию, то есть человек, у которого интуиция сильнее. Кто просчитывает, всегда проиграет тому, кто чувствует. Это общеизвестно.

А стиль, на мой взгляд, не всегда умение строить слова в ритмическую фразу. Стиль ХХ и, может быть, ХХI века - это система образов. Есть у меня такая повесть "Утрата", где главный герой копает подкоп, есть повесть "Лаз", в которой существует дыра сквозь землю, роман "Андерграунд" - это все система образов, мышления. А то, что называют стилем литературоведы, - это просто гладкопись, которая говорит только о навыке. Она не является сущностью литературы. Гладкопись, как автобан, погружает человека в сонливое состояние, он едет и не понимает, где едет, а иногда и зачем. Зато жесткая фраза, даже с некоторой корявостью, поначалу как бы даже мешает, неудобна. Но она заставляет человека вглядеться, вслушаться и потом уже не забывается. Это манера.

Когда я начинал, то делал очень гладко написанные вещи, но вскоре понял, что это неинтересно и тупиково. Рост останавливается, а в нем все дело. Ведь дерево, выбросив ветки, должно дальше давать ствол.

- Считаете ли вы писательство профессией или это любительство?

- Я считаю писательство потребностью. Потребностью душевного устройства человека. Вот раньше писатель сочинял рассказ или повесть, придумывал историю только для того, чтобы в конце текста выдать два-три абзаца, в которых концентрировал свою мысль. И все говорили: "Ты читал? Ты помнишь? Ах..." По всем кухням это раздавалось. Сейчас такое невозможно и ненужно. Ведь эти два-три абзаца можно в любой газете поместить или выступить по телевидению. Но иногда хочется написать то, чему нет эквивалента в виде этих абзацев, этого нет природе. Если получается - ты художник. Срабатывает внутренняя система образов. Вот это потребность души.

Я, вероятно, счастливый человек, это приходит само и в большом количестве. Я вообще отрабатываю едва ли пять процентов всех сюжетов и замыслов. Пока я их делаю, остальное, как листья, опадает. Но приходят новые листья, и настроение опять увлекает.

(Окончание на стр. 2)

(Окончание. Начало на стр. 1)

- Появляется ли у вас ощущение пустоты, когда текст закончен?

- Это не пустота. Я называю это музейным синдромом. Художник из хаоса старается сделать нечто. И когда сделал, уйти сразу невозможно. Обходишь и обходишь снова. Вот момент обхождения этой скульптуры, он сродни пустоте, но - не она. Это растянутое ощущение финиша.

- В последней вашей книге "Удавшийся рассказ о любви" список давних хорошо известных читателю произведений открывает рассказ "Ключарев и Алимушкин". Он написан давно, но мне он кажется знаковым для литературного процесса и лично для вас.

- Может быть. Но он знаковый по резонансу. Успех ведь не дело совершенства вещи и даже ее изначальной глубины, а дело прочтения. Оно вызывает определенное эхо и, отраженное, попадает на самого пишущего. Он сам вдруг видит в рассказе нечто, чего не видел раньше.

- Идея того, что кто-то счастлив за счет несчастья другого и божьего одеяла на всех не хватает, сейчас вам тоже близка?

- Мне интересно, как ведет себя человек, если такая идея попадет ему в голову. Так это или не так, на самом деле мы не знаем. В пространстве идеи нет, как нет ни точки, ни прямой. Все это только в наших головах. Забавно наблюдать, как идея деформирует сознание.

- Названия двух ваших текстов последних лет отсылают к русской классике: "Кавказский пленный" и "Андерграунд, или Герой нашего времени". Какой смысл вы в это вкладывали?

- Так совпало. Я не скажу, что я сознательно это делал. Но в третий раз я не стану так поступать, чтобы меня не обвинили в неоклассицизме.

В "Кавказском пленном" я не пытался решать проблему, а, напротив, поставил ее в контекст двух столетий, введя туда и Ермолова даже. Поэтому рассказ сам собой наполнился особого рода содержанием.

Что касается "Героя нашего времени", то была некоторая искусственность в названии. Сначала там возник "андерграунд". У Достоевского еще были "Записки из подполья". Но само слово "подполье" было сильно скомпрометировано, использовать его было нельзя. Так появилось новое. Неологизм был уравновешен простым и понятным русским "героем".

- Для тех, кто вас хорошо знает, вы человек милый и приятный. Почему вы отказываетесь общаться с прессой?

- Это чудесный комплимент, конечно. Но я не даю интервью не потому, что это литературная позиция и еще меньше принцип. Тому пример наша беседа. Я не даю интервью, потому что это инстинкт. В мире надо уцелеть человеку пишущему. СМИ - огромный общественный механизм, а голос писателя слаб. И чтобы не погибнуть, сохранить свои обертона, он должен быть отдельно. Иллюзия в том, что пресса делает имена. Часто говорящий писатель становится винтиком в этой машине, и имя его лишается литературного звучания. Привкус писательского голоса, индивидуального и уникального, пропадает. Я этого стараюсь избегать.

- Вы как-то сказали, что не озвучиваете свои соображения еще и потому, что слова теряют сочность и колорит, а может быть, и правду.

- Когда я просто говорю - за свои слова не отвечаю. Я отвечаю только за то, что написано моим пером. Все остальное - лишь проба, репетиция. Только за рабочим столом я даю свой окончательный ответ.