Креативная сила безумия

Вадим Руднев. Философия языка и семиотика безумия. – М.: Территория будущего, 2007. – 528 с.

Захлопнете ли вы эту книгу на предисловии или будете разыскивать каждое сочинение Вадима Руднева – зависит от вашей готовности согласиться с его определением реальности: «Реальность есть не что иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую». В одной из своих книг Руднев называет такую позицию «лингвосолипсизмом», или «лингвистическим идеализмом, понимающим под реальностью прежде всего текст, но в русле британской философии (Витгенштейн, Остин, Мур) и гипотезы лингвистической относительности Сэпира–Уорфа».

Новая книга представляет собой сборник статей, опубликованных на протяжении последних лет в философских и психологических изданиях, таких как «Логос» и «Московский психотерапевтический журнал». Может показаться, что более последовательное и целостное изложение эти идеи нашли в предыдущей книге философа «Диалог с безумием» (2005). Тем не менее «Философия языка и семиотика безумия» представляет отдельный и не меньший интерес благодаря более тщательной и глубокой проработке деталей.

Руднев намечает новый подход к психическим расстройствам, который называет «психосемиотикой». Суть его в рассмотрении психических болезней как специфических языковых игр, вроде детской забавы «Где мы были – мы не скажем, а что делали – покажем». Путеводной звездой в исследовании, как и прежде, служит тезис, что нормальное сознание состоит из кусочков различных микрорасстройств. Или, иными словами, не безумие производно от нормы, а норма производна от безумия. Существует определенное множество характеров, и внутри этих характеров есть люди почти здоровые и практически больные. Граница между ними чрезвычайно условна и подвижна: сегодня здоровый, а завтра, глядишь, заболел. Поскольку человек не может не обладать характером, то, значит, он либо циклоид, либо психастеник, либо шизоид, либо эпилептоид, либо ананкаст, либо истерик.

По мнению автора, психическая болезнь – это текст, написанный на специфическом языке, грамматику и синтаксис которого не просто разгадать. Все это уже встречалось в предыдущих книгах Руднева, неожиданным является, может быть, только поворот к литературной критике. По мнению философа, неверно представлять дело так, будто бы имеется некий текст, несущий психопатические черты, и литературный критик – аналитик, пытающийся этот текст понять (вылечить). В действительности именно художественный текст является аналитиком, а пациентом – литературный критик, в содержании текста отыскивающий собственную травму. Вместо понимания (лечения) первоначального текста интерпретатор создает вторичный текст, в котором прячет свою собственную психотравму.

Вам интересно, какую же психотравму прячет Вадим Руднев во вторичном тексте под названием «Философия языка и семиотика безумия»? Подсказка: рассказывая об одних психических расстройствах, автор достигает почти эпической силы и поэтической выразительности, а едва речь заходит о других, как в дело идут сплошные аналогии и муторные схемы, перегруженные научной терминологией┘

Как обычно, Руднев разбрасывает больше идей, чем в состоянии проработать и довести до логического завершения. Книгу можно уподобить фонтану, и этим она отличается от специализированных работ по психиатрии и патографии, которые можно сравнить со струей из брандспойта. Это, кстати, вторая подсказка. Для какого микрорасстройства характерно, что всякий успех воспринимается как скучный и несущественный, интерес к предмету подогревается до тех пор, пока продолжается интрига познания, а полученные результаты оставляют ощущение пустоты и подавленности?

Иногда Руднева «заносит». Скажем, семантику истерика, в которой господствует преувеличение, Руднев выводит из «психодинамическое уринального соперничества» – кто дальше помочится. О продуктивности такого подхода трудно судить. Напротив, анализ таких произведений, как «Отъезд» Франца Кафки, «Мелкий бес» Федора Сологуба, «Малхолланд драйв» Дэвида Линча и «Чевенгур» Андрея Платонова, похож на разделку фаршированного лангуста – ни за что не догадаетесь, что под панцирем.