Кто на правенького?

Сергей Лебедев. Русские идеи и русское дело. – СПб.: Алетейя, 2007, 560 с.

В последнее время часто говорят, что деление на правых и левых абсолютно устарело, как деление на гвельфов и гиббелинов. Еще чаще приходится слышать призывы к некому синтезу и необходимости примирить наконец две половинки мозга в одном черепе. Несмотря на эти декларации, термины «правое» и «левое» демонстрируют прямо-таки фантастическую живучесть. Кажется, что, произойди завтра марсианское вторжение, кто-то непременно займет по отношению к пришельцам «правую» позицию, а кто-то с гордостью заявит, что по данному вопросу придерживается «левых» воззрений.

А объясняется все очень просто, и ответ лежит скорее в области нейролингвистического программирования, чем политологии. «Правый» и «левый» – это слова с огромной ассоциативной нагрузкой. Таинственное созвучие «правый/правда» навевает языческое представление о божественной Правде и противостоящей ей Кривде, подсознательно побуждает вступиться за правую сторону. Поэтому неудивительно решение Бориса Немцова назвать коалицию либеральных партий «Союзом правых сил», притом что на Западе слово «либеральный» чаще услышишь в увязке «леволиберальный» и противопоставлении «правоконсервативному», так что в союзе либералов и левых радикалов в современной России для европейца нет ничего нового и неожиданного. К сожалению, никто так и не выяснил: сколькими процентами полученных голосов СПС был обязан своей политической программе, а сколькими – НЛП?

Желающих назваться левыми традиционно гораздо меньше как на Западе, так и в России, в том числе из-за переносного значения слова «левый» в большинстве европейских языков – «поддельный», «низкого качества». Но они есть и отказываться от слова «левые» тоже не собираются.

Каков же «критерий демаркации»? Лебедев приводит определение французского интеллектуала Алена де Бенуа: «Правым я называю┘ такое поведение, которое считает позитивным существующие различия в мире и, следовательно, относительное неравенство, являющееся их неизбежным результатом, а негативным – постепенную гомогенизацию мира, которую провозглашает и осуществляет тысячелетняя идеология равенства». На чем же должно основываться неравенство? Бенуа говорит со всей определенностью: «Иерархия в правах должна быть пропорциональной ответственности, которую несет индивид». Хотя это самый четкий критерий, сомнительно, чтобы политические силы всего мира провели в соответствии с ним коррекцию самоназваний!

В современной России более распространенным является критерий, согласно которому правые – это сторонники капитализма и рыночной экономики, а левые – социализма и планирования. Но и этот критерий неудовлетворителен. Как показывает Лебедев, «русская правая мысль» от славянофилов и почвенников до черносотенцев и евразийцев была по своему настрою антибуржуазной и антикапиталистической. Идеал государственного устройства, за который они выступали, можно определить как «правый социализм». Это было явление, аналогичное немецкому «правому социализму», как он представлялся немецким мыслителям от Фихте до Шпенглера, но имевшее также множество специфических черт.

Отказавшись от четких идеологических критериев, Лебедев концентрирует внимание на российских политических организациях, которые сами называли себя правыми и отличались некоторыми родственными чертами: в частности, в их программных целях присутствовали принципы единства нации, державной мощи государства, свободы в рамках ответственности, неверие в идеальные схемы переустройства общества и так далее. Но кто сегодня не подпишется под этими принципами? Так что путаница с «правым» и «левым» в политологии, кажется, продолжится┘