Грамматика ускорения

- Валерий Александрович, как бы вы определили, что такое СМИ и какова их роль в современном обществе?

- Буду осторожен, я могу высказать лишь ряд наблюдений, не суждение. Чтобы ответить на ваш вопрос, следует хотя бы попробовать отказаться от того языка, на котором СМИ "говорят" о СМИ. Надо смириться и признать: СМИ нейтральны, это лишь наиболее доступный для общества способ производства реального. Как говорится: "на зеркало неча пенять, коли рожа крива". Вопрос, имеем ли мы сегодня независимые СМИ или нет, лишен всякого смысла, СМИ не могут быть не независимыми. Так же лишен смысла и другой вопрос: насколько СМИ способствуют "единству общества"? Под "единством" общества, если, конечно, мы хотим его видеть демократическим, обладающим разнообразием гражданских свобод, я понимаю единство-в-различии, то есть наличие законов, правил и институтов, охраняющих право каждого из нас публично выражать свой интерес. Я бы назвал это правом на публичное высказывание. Естественно, такое право трудно реализуемо, но ведь конституционно закрепленная цель СМИ - всемерно способствовать расширению этого права. Кстати, это право - важное условие легитимации самой власти.

- В последнее время о СМИ говорят не иначе, как добавляя словечко "империя". Разделяете ли вы точку зрения, что своеобразие нашего времени адекватно выражается через ее определение как "эпохи диктатуры СМИ"? Можно ли рассматривать СМИ как форму политического давления властей предержащих на общество? Власть СМИ, чья она?

- Чем меньше мы будем вменять СМИ статус общественного субъекта, тем лучше. СМИ - не субъект, а сложный многоканальный коммуникативный объект (институт) с признаками системы, набор аудиовизуальных инструментов для контроля над передачей информации и т.п. Если мы говорим, например, "диктатура СМИ" или "СМИ зомбируют массовое сознание", мы как-то забываем, что управляемость информационным полем общества ограниченна, если же она тотальна, то это вообще уже не СМИ, а Ведомство Пропаганды при Большом Брате. Да, СМИ находятся под давлением власти, но сама власть - один из образов. Легко обнаружить следы обратного влияния, поскольку граница между тем, кто влияет, и тем, на что и как он влияет, постоянно смещается. Субъекты влияния меняются местами, они используют любую возможность для усиления позиции. Но ни один из них, повторяю, не может управлять информационными потоками, как ему заблагорассудится. СМИ - не зеркало, даже не "королевство кривых зеркал", скорее калейдоскоп или мозаика. Всякое отражение есть уже отражение отраженного. Вспомним об идеях Абрама Молля и Клода Леви-Строса. Иначе говоря, избыток информации никогда не может быть устранен. Часто власть, то есть государство, пытается превратить калейдоскоп в зеркало, создать собственный чистый образ (симулякр), а излишек информации присвоить. Особенно хорошо это видно по тому, что происходит со "свободной прессой" в провинции. В нормальном обществе - допустим такое - информационные потоки, преобразуясь друг в друга, создают многомерную, глубокую картинку, по которой можно отслеживать процессы развития общества. Другое дело, как заинтересовать всех субъектов влияния подчиняться общим правилам.

- Нет ли здесь противоречия: с одной стороны, в нормальном обществе есть много разных субъектов влияния, а с другой - власть выступает как единственный субъект всех отношений влияния? Но в таком случае власть - если она такова - всегда добьется своих целей, и нейтральность СМИ будет сомнительна.

- Безусловно. С известного времени можно наблюдать, как сужается сцена СМИ. Например, сужение ТВ началось с тех пор, как "ушли" "Куклы", случилась "история с НТВ" и т.п. Потерян темп, а ведь СМИ должны развиваться не интенсивно, а экстенсивно, то есть двигаться в сторону все большего многообразия представляемых точек зрения.

Как известно, у "реальных" людей власти другое мнение: они видят в СМИ лишь одно из средств влияния на общество. Если интересы государства, бизнеса и СМИ совпадают - а ведь они-то не должны совпадать, ибо представляют собой различные силы общественных интересов, - то это значит, что наиболее консолидированная группа власти получает преимущества. И раз ее влияние растет, значит, общество начинает развиваться однобоко, отступая в прошлое. Там, где становится возможным манипулирование максимальным числом потребителей информации, там мы всегда найдем власть. Этот паразит социального всегда рядом, но всегда сокрыт, действует под прикрытием. Конечно, возможности СМИ не следует преувеличивать. Иллюзия господствующей группы - "Все может быть "выстроено как надо" - держится иногда на одном авторитете "правителя", в стороне остается общественная оценка эффективности прямых властных действий. Этому способствует и сегодняшняя ситуация - отсутствие у общества энергии для участия в принятии политических решений. И власть готова принять решение за┘ кого угодно. Пассивность, инертность подавляющего числа граждан - залог электорального успеха. Когда народные массы пытаются выжить, а не жить, то у господствующей прослойки легко возникает иллюзия превосходства над обществом, цинизм, склонность к провокации и насилию, а лидерами "общественного мнения" становятся медиадемагоги, "тайные советники", знатоки общественного мнения, шоумены и шоуполитики.

- В начале нашей беседы вы сказали, что СМИ - это всего лишь способ "производить реальное". Не могли ли вы пояснить, что это значит? Ведь реальное есть, а СМИ лишь как-то отражают его.

- Лучше всего ответить на этот вопрос пояснением роли события в массмедийной культуре. Если массмедиа и ТВ не управляют событием, "уже случившимся", то оно транслируется как новость или ряд новостей, слухов, уточнений и опровержений. Первый признак наступления события - возрастающая нехватка информации, что и придает событию смысл. Постепенно контроль восстанавливается, наличная информация преобразуется в блоки дополнительной, декодирующей уже имеющуюся. Так нарастает потребность в нарративе: события ведь должны рассказываться, передаваться, обсуждаться.

- Что вы понимаете под масс-медийным событием?

- Событие в массмедийной культуре - это игра в событие. Событие как игра. Это значит, что случайность предусмотрена; все ожидания должны оправдаться. Событие - не итог стечения обстоятельств, когда порожденное силами реального, оно еще скрывает себя за банальным, неприметным, уже известным. Поэтому-то оно и приходит на "голубиных лапках", как выражался Ницше. Игра в событие оперирует случайным, но внутри завершенного событийного ряда. Событие в массмедиа как раз отличается от события реального тем, что им устанавливается контроль над случайным: что должно случиться, как, почему, с каким результатом и т.п. Явление может быть представлено как массмедийное событие, если оно на определенном отрезке социального времени получает начало и конец. Причем его начало и завершение проходят в несколько этапов. Первый - когда оно возвещает о себе как о событии. Второй, когда, убыстряясь с нарастающей и центростремительной мощью, оно организует вокруг себя плотную среду соучастия и интереса. Затем следует плавный переход к удержанию интереса, хотя событие начинает ослабевать и уже не может держать на себе внимание общества. И, наконец, третий - этап почти мгновенного вытеснения. Событие как новость. Но новость отменяет новость. Механизм забвения в массмедийной культуре является условием, без которого нет нового. Подвергать забвению - вот что ценно. Все основные механизмы массовой культуры могут быть сведены к технологиям забвения. События вспыхивают и так же быстро исчезают. Хотя ток-шоу "За стеклом", например, и привлекало к себе внимание массовой аудитории достаточно длительное время, оно оказалось столь же скоротечным, как и все ему подобные. Более того, смею утверждать, что шоу "За стеклом" было ограничено тем временем новизны, которым располагали на тот момент массмедиа, чтобы представлять зрелище в виде события.

- В западных обществах уже довольно прочно сложилась традиция массмедийного высказывания интеллектуала. Каковы, на ваш взгляд, взаимоотношения интеллектуала и СМИ в современной России?

- Прежде всего крайне трудно определить статус интеллектуала. Некая мутация "русского интеллигента"? Я бы так не сказал. Скорее всего под интеллектуалом следует понимать публичную фигуру, то есть главным образом ученого, обретшего определенную известность экспертными оценками. В любом случае интеллектуал выступает не от имени народа и не от своего собственного, а от имени знания. Естественно, чтобы говорить "от имени знания", нужно иметь на это право. Такое право интеллектуал получает не в массмедиа, а в том сообществе, которое признало его достижения, подтвердило статус его символического капитала - исследований, книг, влияний, "школы". Интеллектуал - в том и заключается его задача - противопоставляет "общему мнению" знание. Но, заметьте, речь идет здесь о знании, за которое он несет "личную" ответственность. Еще один важный момент: интеллектуал не комментирует событий и не создает, он их реконструирует, если можно так сказать, тестирует на событийность.

Второе. После ухода со сцены 90-х годов "шестидесятников", олицетворявших собой остатки советско-русской интеллигенции, в СМИ на короткое время воцарился демократический хаос, который постепенно структурировался, получил более жесткие очертания и заполнился массмедийными героями. Я думаю, что к настоящему времени массмедиа победили на всех фронтах и продолжают развивать успех. Можно вспомнить, как удачно господин Галковский посмеялся над "шестидесятником" Мамардашвили. Я сам смеялся, когда читал, а ведь в то время у меня болел живот. Но вот только победа какая-то странная. Она напоминает что-то из большевистских триумфов, "захват почтамта". Мол, теперь вы будете получать письма только от нас, и никаких родственников, друзей, любовниц. В начале 90-х, когда еще сохранялись иллюзии, я впервые прочитал большой текст Андрея Вознесенского о Мартине Хайдеггере - встреча русского поэта с немецким мыслителем. Я был удивлен некоторыми оценками поэта, но еще и тем, что он не прочел, вероятно, ни строчки из Хайдеггера. Но потом то ли в "Новой газете", то ли в другой, не помню точно, читая уже чисто журналистский текст о Хайдеггере, я понял, что время экспертов и знатоков уходит. Потом, чуть позднее, я читал статью, посвященную лекциям Жака Деррида в МГУ, где начинающий журналист с юношеской запальчивостью ставил "заезжего" мэтра на место. Потом я читал еще много из того, что для меня самого было совершенно недопустимым. Что-то действительно произошло. Потом я понял: пришло другое время, время массмедийного дискурса, время стеба, который способен сделать общезначимым событием все что угодно, не только Хайдеггера или Гитлера, словарь русского мата, Дашкову или Акунина, но и новые правила стрижки овец на австралийской ферме или химический состав гексогена. И может позволить себе так много всего┘ Институт экспертизы - а точнее, легитимация публичного высказывания посредством знания - отступил на задний план. Короче, свобода, свобода┘ Или все-таки заказ?

- Вы хотите сказать, что российские массмедиа не вмещают в себя фигуру независимого интеллектуала с его презумпцией знания и личной ответственности? Так что же тогда из себя представляет современный медиасубъект?

- У нас нет поддерживаемого государством рынка идей, ведь ни власть, ни народ "не любят умников". Зато сохраняют странную любовь к "шутам и дуракам". Россия в отличие от Франции не экспортирует интеллектуальную продукцию во все страны мира в таком объеме. Вот почему у нас медиасубъект - это прежде всего человек власти, а становится он им спонтанно потому, что нет достаточно мощного рынка знания, который противостоял бы одновременно и влиянию СМИ, и консерватизму университетских кругов, и технократическому лобби из РАН. Под медиасубъектом я понимаю всю совокупность персонажей, участвующих в борьбе за влияние над СМИ. Медиасубъект - тот, кто создает события, дает оценку текущих событий с точки зрения заказа, исходящего от сообщества, которому он временно принадлежит. Создать событие - это придать явлению характер сенсационности, трансгрессировать его, то есть вывести за свои границы и тем самым устранить его реальный смысл. Медиасубъект не мыслит, на мышление у него нет времени, да и органа, он должен писать, говорить┘

- Извините, прерву вас, но служить власти, помогать ей, участвовать во всех ее начинаниях, охранять ее, наконец, быть патриотом - что в этом плохого? Разве это не профессиональная обязанность журналиста, совершающего свой выбор?

- Хотелось ответить более пространно. Двойной разрыв традиции, может быть, естественный, а может быть, лишь выражающим волю к власти определенной группы журналистов-политиков. С одной стороны, разрыв с идеологией шестидесятничества и со всем советским, призыв к опоре на наследие, чьи черты не определены: то ли это идеология патриотизма в светском, атеистическом варианте новых "новых левых", то ли православная, то ли то и другое вместе, в одном государственном комплексе размытых, косноязычно выраженных идей с опорой на национальный капитал. Неясно. С другой стороны, разрыв с тем опытом, который накапливался в последние пятнадцать лет, - чрезвычайно драматичный, так до конца и неосмысленный. Вот этот двойной разрыв с традицией указывает на состояние умов внутри СМИ, во всяком случае, на то революционно-консервативное сознание, которое вдруг, буквально в последние дни-месяцы, там образовалось, причем совершенно органично. Основная формула, идейно образующая: быть государственником, служить этой власти.

Место интеллектуала уже занято наиболее влиятельными массмедийными фигурами. Публичное признание получила фигура ведущего - вот кто делает Историю. На это же место, кстати, претендуют издатели, главные редакторы газет, директора радиостанций и т.д. Каста жрецов, они первыми сообщают нам о событии, первыми представляют его и комментируют. Вечернее ток-шоу "на злобу дня" превращает новость в событие дня, недели, месяца или года. Совсем еще недавно значение ведущего передачи было ограничено, он мог лишь представлять материал без комментария. Ведущий был ускользающим моментом "речи". Сегодня все иначе. Ведущий берет на себя ответственность за высказывание суждения, за "финальную интерпретацию" события: право говорить за всех, от имени всех, с опорой на "собственную точку зрения". А ведь когда-то Брехт пытался отстаивать право радиослушателя на непосредственное вмешательство в радиосообщение!

- Как, по-вашему, сочетается подавляющая власть ведущего с нарастающей тягой СМИ к интерактивности?

- Современная структура массмедиа и ТВ представляет собой своего рода устье, в которое вовлекается множество распыленных и неструктурированных информационных потоков. Естественно, что контроль над информацией, установление правил ее получения, отбора и оценки, распространения остается за узкой группой лиц. По отношению к демократизации социальной жизни массмедиа и ТВ кажутся очагом тотального информационного диктата. И дело даже не в стиле и партийных пристрастиях самих ведущих, а в том, что ТВ и массмедиа так устроены: они должны диктовать условия потребления, отбора и распространения информации, поскольку feed back, обратная связь, отсутствует. В современных массмедиа нет даже намека на плюрализацию информационных каналов, а идея интерактивного общения выглядит лишь уступкой "вкусам толпы", то есть используется в большинстве случаев для циничной манипуляции массовым сознанием. Внутри СМИ не создано настоящей конкурентной среды, нет четкого разделения на то, что есть государственное, что - частное, а что - общественное. А ведь это разные формы собственности, насколько я понимаю. Но и вне СМИ нет этой среды. Общество не в силах институционально защитить себя от политики, действующей на рынке власти активных игроков - чиновников, бизнесменов, журналистов.

- Есть ли в данный момент в России интеллектуалы, активно работающие с массмедиа, и если есть, то кто?

- Передачи, претендующие на интеллектуальность, довольно заметны. Я бы выделил программу Гордона - на мой взгляд, наиболее неожиданный проект десятилетия. Автор программы не выступает здесь в роли "интеллектуала", напротив, не-публичность - вот кредо, ритуалы знания, никакой политики или снобизма. Мир знания, забытого и оттесненного из СМИ, мир энтузиастов и мономанов, забытый всеми, - в этом неосознанная самим ведущим лиричность программы. Понятно, чего ей недостает - человечности, очень уж она инженерная, приглашаемые к разговору ученые остаются в тени собственного знания. Другие передачи откликаются на события, пытаясь создать контекст для их более точной оценки общественным сознанием, но они еще не сложились. Может быть, я мало их смотрел. Есть передачи, посвящающие себя только "интересному": обслуживают "высший слой культурной и политический элиты", обновляют несколько затасканные имиджи известных персонажей - техника косметического салона. И нет, например, передачи, которая бы хоть в какой-то приемлемой форме была направлена на критику самого ТВ как общественного института.

- Но есть или, быть может, была на ТВ программа, которая бы вас устраивала и в которой вы бы видели черты нового независимого общественного российского телевидения?

- Я с ностальгией вспоминаю передачу "Куклы": она исчезла со сменой власти, как будто пришла власть, над которой уже нельзя смеяться, потому что теперь она "наша", а как это можно смеяться над собой. С нашей замечательной эстрады исчезла сатира, остался один нескончаемый совершенно физиологический юмор. Это все слишком симптоматично и требует анализа. Ведь "Куклы" чем были замечательны? Помимо того, что это наиболее древний театральный жанр, они не обличали и даже не издевались, они просто показывали политику его роль, не позволяли ни нам, ни ему срастаться с нею. Каждый жест куклы "Путин" был остранен, он не принадлежал оригиналу, и тем не менее за счет этой остраненности мы видели физиогномически точно биографию, черты характера, привычки, даже, линию судьбы - "Крошка Цахес", "Буратино и его Папа", "Мессир", "Чета Адольфини". Но самое главное, превращая властные механизмы в зрелище, программа "Куклы" обнаруживала неожиданно все то, что обычно остается за кулисами, - механизмы властвования, причем так, как они предстают в общественном сознании, а не так, как он видятся отдельному чиновнику. Вероятно, надобность в этой программе отпала из-за ее возможностей влиять на рейтинг, она невольно инфлировала технологию пиара.

- Как вы относитесь к тому факту, что ряд творческих людей, получивших имя, например, в поэзии или филологии, за прошедшие годы искали счастье в бизнесе, работая на массовую литературу, и сделали там неплохую карьеру? Я имею в виду прежде всего коммерческий успех литературных опытов Дашковой и Акунина.

- С какой-то стороны, понятно, что неудача в том деле, которое ты выбрал, может остро переживаться. Однако не следует забывать и стремления к обновлению, эксперименту, риску, почему не учесть именно это. Тогда, может быть, психология "перебежчиков" будет вполне понятна. Конан Дойль всегда стремился стать большим писателем, но так и остался автором бессмертных рассказов о Шерлоке Холмсе. А сколько ученых пробовали писать романы, играть на скрипке!

Если эта литература не имеет никакой оценки, кроме той, какую она получает в массмедиа, то это и будет ее истинная цена. Многие зашевелились, бросились писать в стиле Акунина или Дашковой. Заметим, не в стиле Пелевина или Сорокина. Теперь мы знаем, как надо писать и, главное, что писать. Нужно относиться к письму как к удовольствию, а не как к тягостной обязанности. Игровая стратегия нового литературного маркетинга очевидна. И все это как нельзя точно отражает прагматическую направленность письма. Олицетворенная в двух своих ипостасях культура ("низкая" и "высокая") движется там, где может, а не там, где она должна. Псевдоним замещает имя, и автором становится тот, кто им хочет им быть. Реальные имена - псевдонимы. Ценность произведения относительна (это чисто временной фактор), но завышенная оценка приводит к прогрессивному росту цены через объем продаж и распространения в массмедиа сопутствующих товаров. Именно тот успех, которого добиваются всю жизнь люди "высокой культуры", но для них он заказан. Только post mortem, да и то по случаю. "Высокая" культура или культура памяти разрушается и не выдерживает прессинга со стороны "низкой", более того, "низкая" культура нанимает высококлассных исполнителей для того, чтобы реализовать свои цели. Чтобы Акунин стал Акуниным, понадобился Чхарташвили, пришелец из "высокой культуры". На этом и на многих других примерах мы можем видеть, как разворачивается литературный маркетинг и как автор уже заранее старается услужить вкусам толпы, желающей, как всегда, одного - удовольствия.

- Как бы вы оценили "силу слова" в условиях диктатуры СМИ? Да и действительно ли язык - единственное оружие власти СМИ?

- В притчах Кафки вы можете встретить сирен, которые молчат, и мышь, которая поет. Так и на ТВ, например, вы можете встретить знаменитого адвоката, который не умеет говорить, или политика, который вполне мог бы подрабатывать чревовещателем. Не лучше лингвистическая судьба и медиажурналиста, за редкими исключениями, - косноязычие. Не говорить правильно, не писать правильно. Косноязычие не приговор, а вторжение времени в структуру речи, грамматика ускорения: быстро проговорить то, что должно войти в формат передачи или статьи. Если над текстом нет времени работать, то он должен быть так написан, чтобы его косноязычие стало преимуществом. Массмедийное косноязычие - это стиль. Как только журналист отказывается от себя и начинает сообщать, движется по факту, он ясен, точен, информативен. Но как только собирается думать, - так сказать, выразить идею и свое собственное "представление", - вот тут-то появляется косноязычие. Хороший журналист говорит/пишет намного быстрее, чем думает.

Речь имеет странные особенности, она словно подчиняется одному правилу: говорить то, что уже сказано, но так, как если бы это никогда не говорилось. Все говорят и все молчат.