"Буди! Буди!"

В конце собрания писем Достоевского в полном академическом собрании сочинений, в первом полутоме 30-го тома, помещено письмо «Неустановленному лицу», в котором Достоевский пишет: «Объясните мне мой сон, я у всех спрашивал; никто не знает: на востоке видна была полная луна, которая расходилась на три части и сходилась три раза. Потом из луны вышел щит (на щите два раза написано «да, да» старинными церковными буквами), который прошел все небо, от востока на запад и скрылся за горизонтом. Щит и буквы осиянные.

Достоевский.

У всех спросите, решительно у всех, он меня очень интересует».

Письмо это (автограф хранится сейчас в Пушкинском доме) принадлежало известному коллекционеру Евгению Опочинину. Письмо наклеено на картон, по обеим сторонам которого пометы: «Ранний автограф Достоевского: записка к неизвестному лицу с просьбой сообщить тут же сообщаемый сон»; «Судя по данным бумаг (писем), среди которых найден этот автограф, его можно отнести к 1860-м годам».

Комментаторы собрания сочинений добавляют, что «по содержанию письмо можно, предположительно, отнести не только к 60-м, но и к 70-м годам. <┘> Нехитрая символика сна поддается общему истолкованию. <┘> Речь идет о «всечеловеческом» предназначении православной России, призванной обновить нравственно разлагающуюся Европу, или же о защите (спасении) Россией южных славян от инородцев-турок». Исследователь «сибирского» периода жизни Достоевского Михаил Громыко относит это письмо к первой половине 1850-х годов.

Впервые опубликовано письмо в I томе «долининского» четырехтомника писем в 1928 году. Любопытно, что за прошедшие более чем 80 лет письмо не привлекало внимания специалистов и исследователей, при том, что символика его не представляется мне столь уж «нехитрой». Свое толкование сна предложил в 90-х годах прошлого века философ-эзотерик Отари Кандауров, оно было опубликовано в №10 альманаха «Достоевский и мировая культура»; вкратце скажу, что в основе – тезис о грядущем наступлении эры Святого Духа, или Третьего Завета.

Мне представляется интересным попытаться растолковать этот сон в ином ключе.

Достоевский не писатель

Начну с наиболее полемического, может быть, утверждения. На мой взгляд, Достоевский не писатель. Писателями я назвал бы Тургенева, Островского, Писемского – тех, кто видит и изображает людские характеры и видимые явления окружающего мира и на этой основе открывает (или пытается открыть) законы и смысл бытия и существования человека. Достоевский же смотрит на мир из некоей надмирной точки, «точки зрения вечности», с которой мир и человек и все человечество предстают в своем совершенном состоянии, и затем передает нам это знание в формах текущей действительности, многообразно искажающих идеальную суть (но общее видение, то самое, с точки зрения вечности, тоже присутствует в тексте и доступно читателю). Вспомним Евангелие от Матфея, 16-ю главу. Когда Петр начинает прекословить Иисусу, отправляющемуся в свой крестный путь, Христос говорит ему: «Отойди от меня, сатана! Ибо ты думаешь не о том, что божеское, а что человеческое». Но это не мешает Христу буквально несколькими строками выше предречь Петру: «Ты – камень, и на этом камне Я воздвигну Церковь и врата ада не поколеблют ее». Такое видение человека и мира во всей полноте будущего Нового Иерусалима и составляет основу «реализма в высшем смысле», как определял свой творческий метод сам Достоевский. Мое рассуждение во многом основывается на его записи в ночь смерти первой жены: «Натура Бога прямо противоположна натуре человека. Человек, по великому результату науки, идет от многоразличия к Синтезу, от фактов к обобщению их и познанию. А натура Бога другая. Это полный Синтез всего бытия, саморассматривающий себя в многоразличии, в Анализе». Я отнюдь не пытаюсь здесь сравнивать Достоевского с Богом. Но, думаю, не нуждается в особых доказательствах, что к Достоевскому вполне применимы его же слова, сказанные о Шекспире: «Вся действительность не исчерпывается насущным, ибо огромною своею частию заключается в нем в виде еще подспудного, невысказанного будущего Слова. Изредка являются пророки, которые угадывают и высказывают это цельное Слово. Шекспир – это пророк, посланный Богом, чтобы возвестить нам тайну о человеке, души человече<ской>» (подчеркивания в цитатах везде мои. – К.С.). Пророком называл Достоевский и Пушкина. А пророки, как известно, наделены близкими к божественным способностями видения и слышания.

Такая точка зрения, как отмечал французский философ Рене Генон, помогает видеть «исторические факты, не говоря уж о событиях Священной истории», как «истины высшего порядка в силу закона соответствий, являющегося подлинным основанием всякой символики и объединяющего все миры в единое и гармоническое целое».

Три разделения

Итак, начнем в соответствии с этим с трех разделений Луны.

Луна – это символ измерения времени, знак целостности, духовного состояния человека, а также некая грань между метафизическим и физическим (подлунным) мирами, светящая отраженным светом Солнца, то есть она может быть символом земного духовного бытия человечества. А это духовное бытие претерпевало в истории три наиболее значимых – для Достоевского по крайней мере – разделения. Первое – это разделение трех авраамических религий – иудейства, христианства, ислама. Это разделение нанесло огромный духовный урон и стало причиной огромного числа войн, мук и страданий людей. Вторым трагическим разделением стало уже разделение внутри самого христианства – православие и католичество, затем протестантство. И затем третье разделение, уже внутри цитадели православия – России: на славянофилов, западников и так называемый «простой народ».

Эти разрывы в живой плоти человечества Достоевский переживал очень болезненно. Но взгляд с точки зрения вечности позволял ему всегда видеть разделенное как по-прежнему целое (и при этом видеть главные причины разделения и пути исцеления). Об отношении его к иудейству и еврейскому народу написаны уже горы литературы и все новые статьи и исследования продолжают выходить. Я напомню здесь только строки из «Дневника писателя» 1877 года: «В сердце моем» «ненависти к еврею как к народу <┘> не было никогда». И в то же время он, с одной стороны, был непримирим к идее накопительства, так называемой «жидовской идее», как «известному понятию, направлению, характеристике века», в рабстве у которой пребывало и пребывает немалое число и евреев, и русских (вроде тех же «миллионеров-купцов», появившихся в пореформенное время), и людей других наций. С другой стороны, Достоевский понимал, что две крупнейшие мировые религиозные идеи – иудейство и православие – о которых «окончательное слово человечества еще не сказано», обречены на соперничество до конца времен. И тем не менее – «да здравствует братство!», как называется заключительная подглавка главы о «еврейском вопросе» в том же «Дневнике писателя» 1877 года: «Да сойдемся мы единым духом, в полном братстве, на взаимную помощь и на великое дело служения земле нашей, государству и отечеству нашему!» Не забудем и о таком высказывании Достоевского: «Наша идея – объединение всех наций этого (Афетова. – К.С.) племени, и даже дальше, гораздо дальше, до Сима и Хама».

Что же касается ислама, то, полагаю, нет необходимости доказывать большой интерес Достоевского к мусульманской культуре. Вспомним хотя бы только около трех десятков ссылок на Коран в его произведениях (и это только отмеченных комментаторами полного собрания сочинений, на самом деле их больше), вспомним образ Алея из «Мертвого дома». Но и отрицательные стороны ислама, пролагающего жесткую границу между «верными» и «неверными», Достоевский видел хорошо.

Фактор времени и фактор гения

Многие из тех, кто склонен упрекать Достоевского за его критику католицизма, любят напоминать о том, что в келье старца Зосимы возле православных икон находится «католический крест из слоновой кости с обнимающей его Mater Dolorosa и несколько заграничных гравюр с великих итальянских художников прошлых столетий», что любимой картиной Достоевского была «Сикстинская Мадонна» Рафаэля и другие подобные факты, выдвигая при этом избитую теорию о противоречиях между художником и идеологом. Но здесь не учитываются два важных обстоятельства: фактор времени и фактор гения (если можно так выразиться). Рассуждая о миссии России, Достоевский писал: «В грядущем мы представим собою Европе, так сказать, синтез ее самой, представим и назовем ей ее добрых и злых духов – и в том наше назначение». Что здесь могло иметься в виду?

Посетители нынешней экспозиции зала итальянской и византийской религиозной живописи XIII–XVI веков Пушкинского музея, наверно, обратили внимание на то, что картину сиенского мастера XIII века Коппо ди Марковальдо «Мадонна на троне» и издали, и вблизи, если не смотреть на табличку, можно счесть византийской иконой, выполненной с полном соответствии с традицией (конечно, специалисты найдут, видимо, отличия, я говорю об общем впечатлении). И если идти дальше по экспозиции религиозной живописи в соответствии с хронологией, можно увидеть – расхождения между восточной и западной традициями увеличиваются с каждым проходящим после схизмы, трагического разделения, полувековым отрезком – но разрыв этот менее заметен там, где авторами картин являются великие мастера, помнящие о своих корнях. Уже упомянутый здесь один из выдающихся западноевропейских мыслителей прошлого века Рене Генон (в своей жизни и в творчестве воплотивший идеал синтеза мировых культур) писал: «Современные люди Запада – не законные потомки народов, населявших Запад ранее, так как они потеряли ключ от своей собственной Традиции». О последствиях этой утраты традиции для Католической церкви очень точно и аргументированно говорил французский архиепископ Марсель Лефевр, чья книга была недавно переведена на русский язык. Книга эта называется «Они предали Его» и речь в ней идет о том, что в нынешней Европе во многом утрачен дух веры, будучи побежден культом разума, материального достатка, мирского блага, без стремления к вечным благам: права человека вытеснили права Бога. Второй Ватиканский собор капитулировал перед либерализмом, пишет архиепископ, провозгласив три «свободы»: разума от объективно установленной истины, веры от догматов, человеческой воли от законов.

Во сне мир меняет угол. Джотто ди Бондоне. Иннокентию III является во сне святой Франциск, поддерживающий церковь. 1297–99. Верхняя церковь Сан Франческо, Ассизи

Но это точка зрения оппонента официального Ватикана. Однако вот архиепископ Джанфранко Ревази, президент Папского совета по культуре: «Увядая без своих христианских корней, Европа представляет собой не что иное, как засохший ствол. Немецкий поэт и священник Вильгельм Виллмс сравнил европейские соборы, величайшие шедевры культуры, традиции и веры, с пустыми раковинами на берегу моря. В этих соборах за исключением тех кратких моментов, когда в них совершаются богослужебные действия, бродят только японские туристы».

И когда Достоевский заявлял: «У нас, у русских, две Родины – наша Русь и Европа», «Европа нам родная», «Европа нам второе отечество», это «страна святых чудес», «Европу и ее назначение окончит Россия», о какой Родине и о каком назначении идет речь? По-моему, о том именно, какое Европа имела, но утратила в ходе исторической эволюции от прав Бога к правам человека.

Но Достоевский и здесь призывал не к разделению и проклятию, а к возврату на общую Родину. Многие нынешние мыслители, упирая на многовековой антагонизм Запада по отношению к России, утверждают, что единственной верной национальной политикой России сейчас является изоляционизм. Очень ценимый и уважаемый мною Александр Панченко в одной из своих последних статей писал: в общеевропейский дом нас не пустят дальше прихожей, в лучшем случае вынесут стакан водки и кусок хлеба с солью и скажут: «Проздравляйте!» А потому нам надо замкнуться в себе, сажать картошку и собирать клюкву. На ином уровне об этом же заявляет современный политический философ, президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов: России сейчас нужна «не идея лидерства, а идея одиночества, «наш народ должен научиться жить для себя, в высоком смысле слова». Но Достоевский утверждал иное: стать вполне русским можно, только работая на благо всех людей – на Востоке и на Западе, служа «всечеловечеству», выявляя то общее, что нас объединяет, а не разъединяет, ибо «русский идеал – всецелость, всепримиримость, всечеловечность». «Только тогда человечество и совершит полный круг своего развития, когда каждый народ, применительно к условиям своего матерьяльного состояния, исполнит свою задачу. Резких различий в народных задачах нет, потому что в основе каждой народности лежит один общечеловеческий идеал, только оттененный местными красками». И как бы резко ни отзывался он, например, о французах в «Зимних заметках о летних впечатлениях», в то же время понимал, что это «великая нация», «гениальный народ». И противоречия тут нет.

О протестантизме Достоевский писал немного и в основном как об отрицании «католической идеи». Но вспомним главу из «Дневника писателя» «Похороны общечеловека», где речь идет о минском докторе-протестанте Гинденбурге, всю жизнь служившем людям, без различения вер, наций и состояний, а после смерти сумевшем объединить в общей любви и в общем горе «русских баб и бедных евреек», пастора и раввина; все это, считает Достоевский, – первый шаг к будущему «соединению во всем».

«Да, да!»

Теперь, наконец, о третьем разделении – расколе, уже в самой России, между западниками, славянофилами и народом. Корни этого разделения – в реформах Алексея Михайловича и его сына Петра Первого. Но петровские реформы в то же время дали России важнейшее – «расширение взгляда», постижение своего исторического, всеевропейского предназначения. Именно великая русская литература – во многом детище петровских реформ – явила и самой России, и миру то духовное сокровище, которое накопила Россия за свою многовековую историю и которое она должна, по мнению Достоевского, предъявить Западу для воссоединения на общей Родине. Ставшее также плодом петровских реформ разделение образованного класса России на славянофилов и западников тоже вполне исцелимо, понимал Достоевский – исцелимо, ибо у честных представителей и того, и другого лагеря сердце одно, одушевленное любовью к России. И на русский народ Достоевский смотрит тем же «вечным» взглядом, о котором шла речь выше. Некоторые из наших современников готовы за утверждения вроде «Идеал красоты человеческой – русский народ» записать Достоевского чуть ли не в фашисты. Но он писал также: «Народ наш груб и невежествен, предан мраку и разврату <┘> в нем свет и мрак вместе. Свет, положительная его сторона такова, что научит нас и возродит весь мир. Мрак таков, что мы, испорченный народ, необходимо должны прийти с излечением».

Все эти идеи были в максимально концентрированном виде выражены в знаменитой речи о Пушкине, где на примере творчества великого поэта показано, что синтез Запада и Востока, славянофилов и западников, интеллигенции и народа – не иллюзия, а реальность. Напомню строки Достоевского из письма жене, где он описывает то, что происходило после окончания его речи: «Иван Аксаков вбежал на эстраду и объявил публике, что речь Достоевского – историческое событие! Туча облегала горизонт, и вот слово Достоевского, как появившееся солнце, все рассеяло, все осветило. С этой поры наступает братство и не будет недоумений. «Да, да!» – закричали все и вновь обнимались, вновь слезы. Заседание закрылось».

На щите в рыцарские времена изображался герб, в котором было запечатлено главное достоинство или главная заслуга его носителя. И не случайно исследователи относят письмо «Неизвестному лицу» и к 1850-м, и к 1860-м, и 1870-м годам. Воссоединение – главная мысль пушкинской речи – было главным пафосом жизни и творчества Достоевского начиная с каторжных лет (а «обособление» – одно из самых отрицательных понятий). Но щит для христианина – это прежде всего «щит веры», как мы знаем из Послания к эфесянам (6:16). Поэтому Достоевский неоднократно, высказывая самые главные свои мысли, подчеркивает: «вот моя вера», поэтому глава о «еврейском вопросе» заключается словами «Буди! Буди!», прозвучавших здесь у Достоевского раньше зосимовского пророчества о вселенской Церкви. Эта вера давала Достоевскому то глубинное зрение, о котором говорилось выше и которое позволяло ему утверждать, что «все это непременно произойдет, но формы не предсказываю, ибо неизвестны сроки».