Неоампир

Вот уже несколько лет в нашей фантастике чрезвычайно популярны споры вокруг Империи. Империя выступает то как надежда, то как угроза, то как панацея, то как сатанинский соблазн. Очень редко Империя играет привычную по "Звездным войнам" роль королевства логров, распространившегося по всей галактике, несколько искаженного нерадением государственной элиты и ожидающего глобальной смуты. Эту модель представляет, пожалуй, только Сергей Лукьяненко ("Танцы на снегу", 2000). В большинстве случаев Империя бывает расположена буквально в шаге от нашей реальности. Протяни руку - и потрогаешь... От такой Империи веет осуществимостью.

Можно сказать, российские фантасты утверждают новый стиль - неоампир, если угодно. И, разумеется, навстречу ему поднимается неоантиампир.

До самого конца 90-х российской фантастике было глубоко наплевать на Империю. Не на какую-нибудь конкретно, а на Империю вообще, на Империю как глобальную социокультурную категорию. Конкретным-то империям доставалось на орехи со всей либеральной прямотой, как это и бывает у сытых правдолюбцев. Вот например, сталинская империя... Страх, ужас, люди не ели, не пили, не спали, в том числе и друг с другом, а только страдали. То мумия Ильича мучает народонаселение Москвы, то ЧК преобразуется в чистейшей пробы Мордор. Технологии нехитрые, воздух свободы пьянил, чего бы не писать прямо по этому самому по ветру, раз - несложно и издатели берут?

Но и в те годы иногда появлялись книги, в которых ясно видно предчувствие имперской идеи. Например, романы "Гравилет "Цесаревич" Вячеслава Рыбакова и "Времена негодяев" Эдуарда Геворкяна. Но они обладали скорее пророческой силой, чем актуальной, и сыграли роль пташек, спевших до рассвета.

В 1998 году -- всеобщий болевой шок. "Мы же только-только жить начинали... ну прямо как люди!" С фасада официальной либеральной идеологии времен дедушки Ельцина побелка сошла ручьями. "Как? Мы опять во вторичном продукте? И даже еще глубже? За что?!"

Империя всегда начинается с того мига, когда очень много людей одновременно кричат "За что?!". Им больно, им обидно, они работали, а их ограбили, никто их не защищает, никто за них не мстит, не имеют они штуку долларов в месяц, и, значит, людьми себя ощущают с трудом. Надо выправлять положение в пользу более естественного устройства общества. Руки натурально тянутся к тяжелым предметам, а мозги - к Империи. И это не быдло просит колбасы, а народ ищет правды. Империя в конце 90-х приняла роль суперавторитета, обещающего спасение.

"НАВЕРХ ВЫ, ТОВАРИЩИ┘"

Чуткий литературный барометр уловил "перепад давления". В 1998-1999 годах вышла первая волна книг, которые можно условно объединить под вывеской "имперская фантастика". Это романы "Вариант И" Владимира Михайлова, "Темная гора" Эдуарда Геворкяна, "Выбраковка" Олега Дивова, "Сельва не любит чужих" Льва Вершинина и "Жаворонок" Андрея Столярова. Первые "имперцы" шли по целине и обязаны были проявить своего рода отвагу. Зато им достались самые сливки читательского внимания. Кстати, именно тогда, осенью 1999 года, в Москве образовалась литературно-философская группа "Бастион", поддерживающая "имперский вектор" и "консервативный авангардизм" в литературе.

Так вот, Михайлов, Геворкян и Вершинин прямо высказывались за Империю. Характерна реакция читателей на "первую ласточку" имперской фантастики - роман Михайлова. В нем предлагается экзотический вариант грядущего государственного устройства России: соединение традиционной русской монархии с мощной прививкой ислама. Цель - выволочь страну из вторичного продукта, сделать ее сильной и процветающей. Читатели в огромном большинстве случаев радовались реставрации идеи сильного протоимперского государства, более или менее одобрили монархию, но к экспериментам с исламским импортом отнеслись крайне настороженно.

Геворкян показал, насколько близка современная цивилизация к катастрофе. Империя в его толковании - естественная форма, которую должна принимать социально-политическая организация общества, когда надо выйти из кризиса или преодолеть уже наступивший развал. В интерпретации Геворкяна Империя представляет собой очевидную позитивную ценность. Вот не первостепенный, но знаковый завиток сюжета из "Темной горы": Главные герои романа способствуют спасению Римской империи, чуть было не погибшей у самых истоков своей многовековой исторической судьбы┘

Столярова можно считать имперцем с большой оговоркой. Но в его "Жаворонке" ясно видна ностальгия по мирному единству Советского Союза, по тем очевидным удобствам, которые давало населению это единство как в материальном, так и в духовном смысле.

О "Выбраковке" Дивова писали очень много. Этому роману славы досталось едва ли не столько же, сколько всем вышеперечисленным, вместе взятым, хотя и с явственным оттенком скандала. Принято говорить о "дивовской загадке". С одной стороны, Дивов показывает идеальный порядок, наведенный в России всего за несколько лет: экономическое процветание, политическая независимость, полное подавление криминалитета; с другой стороны, цена за Империю, за порядок, за процветание чрезвычайно велика, она измеряется миллионами жизней. Кто-то обвинил Дивова чуть ли не в фашизме. Кто-то прямо и однозначно записал его в имперцы, похваливая за мнимую однозначность. Видимо, сам автор романа не претендовал на звание имперца, хотя и от традиционных либеральных взглядов тоже дистанцировался. Ему, надо полагать, хотелось предупредить о крупных неприятностях одновременно и государственных людей, и уважаемых россиян. Первым адресовался "мессидж": "Что же вы делаете, ребята! Еще немного в том же духе и перегнете палку. Тут такое начнется, просто страшно..." Вторым немного иначе: "Понимаю, ребята, вокруг сплошная ненависть. Ненависть, причем, по делу, - эти гады ее заслужили. Но если вы отпустите себя, тут такое начнется, просто страшно..." Реакция большинства читателей: "Да разве это страшно? Это много лучше того, что мы имеем сегодня". "Выбраковка" воспринимается в четырех случаях из пяти со значительно большей имперской акцентацией, чем та, что действительно заложена самим автором. По этой дивовской книге очень хорошо видны поверхностные слои современной российской имперскости: прежде всего ненависть к существующему порядку вещей. Дело даже не в том, кто и по какой именно России ностальгирует - брежневской, сталинской, дореволюционной, святорусской, виртуальной┘ Дело в другом. Слишком много людей не желают и не будут воспринимать современное состояние дел в стране как нечто позитивное.

ВТОРОЙ РАУНД

Схлынула первая волна имперской фантастики. Стало ясно, что это - надолго. Идея Империи стала котироваться. Даже в остро-профаническом виде. Одним из признаков "признания темы" стала реакция критики. Только за 2000 - начало 2001 года об имперском векторе в отечественной фантастике вышли статьи Александра Ройфе, Дмитрия Володихина, Романа Арбитмана, Ольги Славниковой, Алексея Марченко, Ильи Кукулина, Марии Галиной. Сами за себя говорят названия критических статей: "Из тупика. Империя наносит ответный удар" (Ройфе), "Я люблю тебя, империя!" (Славникова).

Именно в 2000 году четко обозначились "баррикады". Только Ольга Славникова писала не за и не против, а просто об имперском содержании современных фантастических романов. Остальные, что называется, с ходу вступили в бой.

Год принес несколько книг как в стиле неоампир, так и в прямо противоположном.

На позиции pro выступили Вячеслав Рыбаков и Дмитрий Янковский. Роман первого из них "На чужом пиру" содержит настоящий философский трактат. Этот трактат призывает к духовной самостоятельности, укреплению собственного государства, отказу от деструктивных интеллигентских мифов. Имперцы и традиционалисты восприняли рыбаковский роман как освежающий дождь, глобальное "возвращение имен". По мнению многих, тот же Рыбаков издал под псевдонимом Хольм ван Зайчик роман "Дело жадного варвара" (как сообщает титульный лист, первый из целой серии). В нем предложена оригинальная модель колоссальной Евразийской империи, в основу устройства которой положены конфуцианские принципы, религиозный синкретизм, державный интернационализм. И та, и другая книги вызвали бурю полемики. Сторонники имперской идеи встретили их с ликованием (кроме, пожалуй, мешанины из религий: не стоило соединять несоединимое). Либеральная критика объявила Рыбакова фашистом и ксенофобом. Между тем, Рыбакова сложно впрямую и безоговорочно уложить в неоампир. То, что он пишет, это скорее поиск моделей человеческого общежития, которые допускают более высокую и чистую этическую доминанту, чем ныне существующий вариант. Поиск естественным образом упирается в Империю, как в нечто более традиционное и менее опошленное тупой дракой за лишний рубль, по сравнению с демократическим парламентаризмом. Собственно, это было видно еще в романе "Гравилет "Цесаревич"". Российская империя из некоего виртуального мира, смоделировавшего вплоть до полной реализации наш собственный, хороша не обильным танковым парком и не могучими органами внутренних дел. Просто она предлагает такую версию цивилизации, в рамках которой отношения между людьми чище, добрее, богаче сдобрены любовью и взаимным доверием, нежели в нашей реальности с ее повсеместным перекосом в сторону материального благоденствия. Подобная филоэтическая установка доминирует над текстом и в более поздних книгах, особенно в романе "На чужом пиру". Цель рыбаковских империй - не экспансия и не порядок, а любовь, творчество и счастье.

Роман "Рапсодия гнева" Дмитрий Янковского по некоторым позициям близок к "Жаворонку" Столярова. Основное содержание книги - апелляция к советским временам и к народу, который когда-то умел сражаться за свою свободу, а теперь запутался, и... то ли задремал посреди большой битвы, то ли ослеп. Имперская идея в трактовке Янковского это то, к чему эсенговян должен привести здоровый инстинкт самосохранения.

Собственно, эти три книги и составляют ядро "второй волны" имперской фантастики. К ним примыкает Лев Вершинин, продолживший серию о Сельве в том же духе: нужна Империя и нужно очищение, пусть даже и с кровавым паром, - это заявлено во второй книге серии ("Сельва умеет ждать"). Еще в первом романе Вершинин достаточно однозначно выразил свою оценку имперской идеи. Империя, с его точки зрения, должна быть сильной, беспощадной и бескомпромиссной, чтобы не начать разваливаться. Иначе захворает какой-нибудь орган государственного тела, пойдет гниль по всем прочим, начнутся разнообразные дисфункции, от которых упаси Господь. Что такое современное либеральное общественное устройство? - прежде всего выборная гонка, "...когда одни неизбежно остаются обиженными и принимаются плести интриги, а другие столь же неотвратимо превращаются в казнокрадов"... Вот это и есть болезнь. Сидят друг напротив друга президент Даниэль Коршанский и генерал-мятежник Ваэльо Бебрус, попытавшийся когда-то сделать президента императором против воли самого Коршанского, проигравший и попавший в узилище. Генерал президенту: ты был не прав! Президент генералу: да... За двадцать пять лет, протекших со времен памятного восстания, гнили добавилось, здоровье галактической Федерации стало явственно портиться. Ошибся президент, "...требовавший дать Галактике демократию, на первых порах - хотя бы внешние ее атрибуты". Во второй книге Бебрус призван на службу. Он занимается излечением Федерации хирургическими методами, теряя своих бойцов и щедро проливая кровь сановных уголовников.

Позицию contra заняли Андрей Плеханов и Павел Крусанов. В плехановском романе "Сверхдержава" очень хорошо пойман "сдвиг" коллективного бессознательного, прежде "отловленный" Дивовым. Но Дивов лучше всего почувствовал силу ненависти, а Плеханов увидел подсознательную мечту о стране-дворце. Стране, которая чисто выметена, производит все самое лучшее, ни с кем не воюет, поскольку сама она беспредельно миролюбива, а соседи связываться с ней побаиваются. Лев хоть и неагрессивен, да больно лапы у него тяжелые... Все сыты, все довольны, никто ни на кого с ножами-топорами-калашами не кидается, преступники вывелись. С точки зрения Плеханова, такого можно добиться, только доведя основную массу населения до состояния зомби. Ну или очень близко к зомби. То есть совсем недалеко. Автор романа живописует всю пленительную силу мечты о великой мирной Империи, о чистенькой дворцеподобной России и констатирует: массы могут да-ле-ко-о пойти за теми, кто обещает подобную мечту реализовать. А потом Империя распространится на всю землю. И поначалу она тоже будет выглядеть... пленительно. Зато потом приведет чуть ли не к глобальному краху всей человеческой цивилизации. В целом роман похож на игрушечный домик, собранный из деталек детского конструктора. Сидит человек, балуется абстрактными, предельно далекими от действительности построениями, захочет, и построит из своих кубиков антиимперский домик... а может из тех же кубиков возвести имперское здание. Да все, что угодно, хоть сапоги всмятку. На то и абстракционизм...

Роман Крусанова "Укус ангела" - прямой, никак не закамуфлированный выпад против Империи. Основной смысл: если сложить китайские и российские имперские традиции, да еще если продажные интеллектуалы рванутся все это поддерживать своими информационными технологиями, родится Империя-чудовище. Она развяжет мировую войну и вызовет себе на помощь порождения преисподней, поскольку она сама - порождение преисподней. О Крусанове многие писали как об искусном стилисте. Совершенно справедливо. Его умение увлечь постмодернистскими изысками, владение языком, способность выстраивать сюжет - ничего, кроме уважения, вызвать не могут. Но при всех высоких ремесленных навыках содержание романа как-то уж незамысловато: не любите Империю, поскольку она от черта. Три главных носителя имперской идеи в романе отвратительны и явственно попахивают серой: генерал, помешанный на каком-то инфернальном душегубстве, черный маг с совершенно сатанинскими ухватками и жадный, трусливый умник, мазохически преданный тьме... Вот так просто. Да не от черта Империя, и не от Бога! Империя - всего-навсего форма социально-политической организации государственной власти. Приписывать ей какие-то мистические свойства - все равно что объявлять уличный фонарь двоюродным братом сатаны. Или апокалиптическим ангелом. Крусановский роман чем-то похож на цирковую мистификацию. Выходит мужчина с решительным лицом, настоящий красавец, одет в черное с серебром, за поясом пистоль с огромным раструбом на конце. Стрелять ему придется по яблоку на голове у барышни, привязанной к столбу. Стрелок поворачивается спиной к мишени, раздается барабанная дробь. Он завязывает себе глаза. Зрители ахают. Выстрел. Все в таком восторге, что никто не замечает, куда попала пуля - в девушку, в яблоко, в потолок... Одет парень круто, и пистоль у него крутая, и еще он круто глаза завязал, а куда бабахнул - какая разница! Уважаемый Крусанов, а ведь в потолке ваша пуля...

В ближайшее время, надо полагать, по пути неоампира, проторенному фантастами-мастерами, пойдут фаланги авторов попроще. Имперская идея стала продаваемой. А значит, произойдет ее естественная коммерциализация. Читателю станет труднее выкапывать действительно ценные форманты неоампира в груде вторичного продукта. С другой стороны, основные элементы имперской модели прозвучат громко, внятно, различимо даже для слепоглухих.

ДИТЯ РОКИРОВКИ

В какой-то степени неоампир обязан своим рождением большой литературной рокировке, которая скоропостижно поменяла местами мейнстрим и фантастику в последнее десятилетие. По тиражам и мощи социального запроса на определенную литературу первый заметно проиграл всем массовым жанрам. При этом фантастика - единственная из них - всерьез занимается смысложизненной рецептурой и прочими вечными вопросами. Поэтому ей достались от мейнстрима проблемы самоидентификации.

Прежде, в советское время, да и в досоветское тоже, у нас была одна колоссальная аморфная амеба литературы, выпускавшая время от времени ложноножки фантастики, детектива, дамского романа и т.п. Литераторы основного потока были законодателями мод во всем, что касалось имятворчества и формулирования направлений, течений, школ, платформ, методов, изобретения названий для периодов в истории литературы. Там, внутри основного потока, некто провозглашал: "Мы - революционные романтики!" Или: "Мы - постмодернисты!" Или: "Мы - соцреалисты!" Иногда понятие всплывало сильно постфактум, но раз уж название придумано, ему самая дорога тревожить умы пишущих и читающих. Теперь популярность мейнстрима стремительно галопирует к нулевой отметке. Эта сфера литературы ужимается, ужимается, ужимается┘ И те микроскопические направленьица и теченьица, которые объединяют кого-то из традиционных авторов толстожурнальной генерации, неведомы никому, кроме них самих, десятка критиков и самых заядлых литтусовщиков. Напротив, фантастика, "прибавив в весе", стала напоминать ту самую бесформенную амебу архаических времен. Давным-давно нет у наших фантастов никакого стилистического, методического, тематического и идейного и т.п. и т.п. единства. Современная российская фантастика - пестрый мир, объединяющий все на свете, вплоть до прямых противоположностей. Видимо, настало время поиска и формулирования самоидентификационных "ярлыков" и творческих программ для отдельных секторов фантастической литературы. До сих пор это почти не удавалось. Есть, конечно, четко очерченная страта славяно-киевской фэнтези, была попытка вывести "на точку прогрева" турбореализм, сейчас пробует свои силы "сакральная фантастика"┘ Но в целом до настоящего времени все информационное поле российской фантастики разваливается на две колоссальные расплывчатые до предела общности: НФ и фэнтези. Это как минимум┘ скучно.

С этой точки зрения, неоампир пришелся очень кстати. Это и особая эстетика, и достаточно компактный философский комплекс, и прекрасная основа для самоидентификационной вывески.

ДРЕЙФ ТРАДИЦИИ

Возможно, популярность Империи (как, впрочем, и болезненно резкое отрицание ее) связана с более глобальными причинами, нежели российские неприятности конца 90-х. Слишком тривиально было бы объяснять "имперский вектор" одними лишь эмоциями гнева и ненависти, возникающими из "у нас отобрали деньги" и "нас не уважают". Да и мимика на литературном лице России - всего лишь один из факторов, подготовивших триумф неоампира.

Это - лишь поверхность явления.

Во второй половине XX века слишком явным стало периодическое "несрабатывание" механизмов парламентарной демократии. Слишком часто правительства сталкиваются с проблемами, которые принципиально невозможно решить, пребывая в рамках такого общественного устройства. Приходится делать хорошую мину при плохой игре, но это помогает лишь на время. А дальше-то что? Насколько пригодно прямое-равное-тайное и все с ним связанное для XXI века? Хотя бы для первой его половины? Можно ли гуртовым голосованием решить, ну, скажем, стоит ли строить в данном конкретном регионе АЭС или нарушение экологического равновесия встанет дороже? Или, например, что говорит большинство по поводу конфликта в Северной Ирландии: как его разрешить? Хотение большинства оказалось невероятно грубым инструментом для работы с серьезными проблемами, когда на планете стало избыточно много людей...

Происходит постепенный, пока еще не столь заметный возврат к нормам Традиции. Возвращаются к жизни социальные, политические и культурные механизмы, доминировавшие до Нового времени. Все новое - хорошо забытое старое. Конечно, возвращенная Традиция принимает модернизированные формы, иначе и невозможно. Но по сути она - все то же, что было, скажем, в XV веке. Империя представляет собой составную часть традиционного общества. Естественно, она и дрейфует из прошлого в современность вместе со всеми остальными частями. Здравствуйте, госпожа Империя! &