Сергей Степашин
Сергей Степашин уверен: когда сложно решить проблему с помощью формального права, приходит время диалога правоведов, чьи личные эмоции уравновешиваются рассудком.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
Россия становится участницей глобализации. Она может использовать ситуацию с выгодой для себя, а может и пострадать. Чтобы решить дилемму в свою пользу, страна должна добиться глобальной конкурентоспособности.
За этим стоит улучшение позиционирования России на мировых рынках; увеличение в экспорте удельного веса продукции с высокой долей добавленной стоимости; переход к прорывным, инновационным технологиям. Но и формирование гражданского общества, где сильное государство партнерствует с оппозицией. Именно так возрастает политическая привлекательность страны.
«Как там с правами человека?»
Россия и сейчас способна купировать невыгодные для нее издержки глобализации и, напротив, стимулировать полезные для нации тенденции. Важнейшая из них – активизация мировых экономических отношений. В экономическом сообществе есть модус вивенди, определяемый системой правового регулирования ВТО. Если кто-то проникает на рынок другой страны и местные производители в результате такого проникновения лишаются собственного «интереса», срабатывают гарантии ВТО. А как быть в случае проникновения в мир духовный, в сферу политики? Скажем, когда представления мирового центра глобализма о международных стандартах прав человека побуждают некоторых к ограничению государственного суверенитета той или иной страны. То есть, когда право межгосударственное пытаются превратить в право надгосударственное.
Права человека – первейший, выстраданный веками атрибут развитой цивилизации. Однако в новейшей истории его дискредитировали агрессивным навязыванием тем цивилизациям, которые не принимают доктрину прав человека – конечно же, универсальную – в каких-либо ее отдельных аспектах. Дискредитировали еще и потому, что центр мирового глобализма манипулирует понятиями «демократия» и «права человека», прибегая к гуманитарным интервенциям. Тут вполне очевидна геополитическая мотивация, избирательная защита прав и свобод граждан в зонах особых стратегических интересов заинтересованной страны. Не случайно именно среди американских либералов возник анекдот: « – Господин президент, в стране Швамбрания нашли нефть! – А как у них там с правами человека?»
С чего начать?
Как преодолеть отрицательные последствия глобализации? Очевидно, что глобализация оборачивается формированием трех новых планетарных ареалов. Возникло глобальное экономическое пространство. Сложилось пространство политическое. В обоих случаях мировое сообщество для поддержания должного баланса с той или иной мерой успеха использует выработанную систему сдержек и противовесов. Но есть и третье пространство – правовое. Которое, думается, должно доминировать над первыми двумя, устанавливая правила игры. И, кроме того, оно призвано регулировать процесс неизбежного взаимопроникновения в политическую и духовную области.
Право – прежде всего международное – способно стать основой нового, более справедливого мирового порядка. Такого, где главенствует идея единства человечества. Где мировое устройство опирается на высокоразвитую систему сотрудничества всех государств на базе единых принципов и целей. Где признаются и уважаются многообразие и индивидуальность участников. Вот почему перед юристами ведущих стран встает принципиально новая, уникальная по историческому масштабу задача – сформировать эффективный механизм координации соответствующих исследований. И поиска адекватных форм консолидации профессиональных и интеллектуальных ресурсов. Начать можно было бы с осуществления морального арбитража в улаживании таких чувствительных, затаенных проблем человеческого сообщества, как исторически обусловленные национальные эмоции и фобии. Здесь не рассудишь с помощью формального права. Но рассудить можно путем интеллектуального диалога правоведов, чьи личные эмоции уравновешиваются рассудком.
Европа умиляется ГУЛАГу
Взять, к примеру, перманентно вспыхивающее раздражение в отношениях Евросоюза и России. Как только возникают, в общем-то, тривиальные экономические разногласия (у каждого свой интерес, это нормально), следует всплеск эмоций. Дескать, Европа и Россия несовместимы.
Да полно! О естественной и бесспорной принадлежности России к Европе свидетельствуют страницы недавней истории, которые, возможно, покоробят наших братьев на западе континента. Им нелишне было бы вспомнить, что даже возникший в 1917 году советский проект, на 70 лет отторгнувший нас от Западной Европы, – продукт культивировавшейся тамошними интеллектуалами левой идеологии. Его реализация – не прими она в силу местных условий такие одиозные формы – стала бы, возможно, матрицей общественного развития и западной части Европы. Впрочем, и стала – с поправкой на эксцессы российского эксперимента там утверждался небольшевистский, социал-демократический проект.
Суверенный проект «Десоветизация»
Один из элементов общеевропейской политической культуры – политкорректность и толерантность (модные в недавно свободной от эмигрантов Европе) – существовал издавна и у нас в области межнациональных отношений. Исторически российским методом государственного строительства было завоевание новых земель и приведение их народов под державный скипетр. (Кстати, это не исключительно российское явление.) Во всем мире получило признание то, что государствообразующая нация – русские – радушно принимала «инородцев» и веками мирно с ними уживалась, выполняя иной раз цивилизаторскую миссию. Чем не плавильный тигль?
История знала и антинацистскую коалицию, перебросившую было мостик между Европой и нами. Либеральный Запад смог пойти на союз с тоталитарным режимом, заключить альянс, никак не вытекающий из общности политической культуры. Но из культурной общности – вытекающий.
Пожалуй, тогда, как никогда прежде, Европа почувствовала себя единой. И встала на защиту своих ценностей. Ценности политической культуры понимались «ими» и нами по-разному. Но в подходе к сохранению ценностей материальной культуры единого европейского пространства разногласий не было. И его сохранили.
Однако восстановление в России ценностей единой европейской политической культуры происходит гораздо мучительнее. Вот почему россиянам хотелось бы, чтобы их западные собратья по континенту освободились от шизофренической предубежденности и учитывали уникальность обстоятельств краха тоталитаризма. Советского монстра развалили не внешние силы, как это произошло, скажем, с нацизмом в Германии.
Самоценный опыт суверенных, самостоятельных российских усилий по формированию демократического государства и гражданского общества станет, возможно, частью общеевропейского, если не мирового, опыта по совершенствованию политической культуры.
Фундаментальный просчет
И эта страница российской истории может стать частью учебника по истории Европы. Но, разумеется, не учебника права. Однако разве исторические прецеденты не лежат зачастую у истоков формирования международного права? В конце концов именно государства антинацистской коалиции, прошедшие через горнило Второй мировой войны, создали Устав ООН. Так эмоции трансформировались в рассудочные строки основополагающего международного документа по коллективному сохранению мира.
Хуже, когда эмоции остаются эмоциями. Их очередной всплеск мы наблюдаем в отношениях некоторых восточноевропейских стран с Россией.
Да, из Эстонии, Польши, как и из некоторых других стран к западу от границы СССР 1939 года, нацистов изгонял тоталитарный сталинский режим. Но воевали те, для кого близкая победа над гитлеризмом в то время уже отождествлялась с выстраданной в боях надеждой на освобождение и от сталинизма. По крайней мере на дарование хоть каких-то свобод, за которые проливалась кровь. Оставшись в Прибалтике, да и в Польше, советский режим не принес туда свободу, как и не дал ее народу своей страны. Возвращавшиеся домой солдаты оставались в той же узде, в которой оказались прибалты. Надежды и тех, и других не сбылись. И те, и другие в равной степени страдали от этого.
Но ведь сейчас Прибалтика, как и Польша, имеют дело не с тем режимом, который пришел туда в грустные для них годы. А со страной, где политические надежды павших в той же Эстонии и в той же Польше стали реальностью. Чтя память о них, мы не реанимируем наше тоталитарное прошлое, а утверждаем ценности, которыми подспудно формировались те надежды. Вот почему попытки деформировать память о Бронзовом солдате и пересмотреть статус памятников в Польше – это концептуальная ошибка, посягательство на ценностные представления граждан и новой России, и новой Эстонии, и новой Польши.
Право – венец дебатов
Как направить страсти в русло хладнокровных правовых установлений? Сначала – умерить эмоции. Дать нравственную оценку историческим событиям. Разве не это было сделано, когда Русская Православная Церковь канонизировала новомучеников – жертв большевизма? Стало быть, и тех, кто был из Прибалтики депортирован в Сибирь. Кого убили в лесах Катыни. Не менее впечатляющую нравственную оценку историческим событиям дал президент Владимир Путин, возложив венок к памятнику жертв антисоветского восстания 1956 года в Венгрии.
Нравственное переосмысление неизбежно влечет за собой акты правового характера. В 1990 году Съезд народных депутатов осудил и признал ничтожным пакт Молотова–Риббентропа.
Кто-то воскликнет: «Какое еще покаяние? Мяч на их половине!» И ошибется. Разбор исторических завалов – не теннисный поединок. Примитивизация рокового сплетения обстоятельств прошлого не приведет к освобождению от досадного балласта в настоящем. Не станет основой для правового упорядочения застарелых проблем. Но такой основой может стать добровольное погружение сторон, правоведов особенно, в пучину тогдашних – или теперешних – обстоятельств. И не надо бояться кессонной болезни. Добрая дискуссия на базе нравственности, а затем и права – гарантия невозникновения нежелательных перепадов давления.
В том и сила права, что оно естественным образом венчает две субъективные стадии: взрывного эмоционального обсуждения и последующего нравственного осмысления. Разве не так произошло в деле объединения Русской и Зарубежной Православных Церквей, почти вековой диспут которых завершился подписанием правоустанавливающего акта?
Прибежище правозащитников?
Правовое сопровождение международных отношений в эпоху глобализации, особенно в сфере соблюдения прав человека, не может не учитывать настроений в национальном правозащитном движении. Как с этим в России? В советские времена, вопреки тоталитарному контролю, в стране действовал, можно сказать, тандем – диссиденты и внутрисистемные инакомыслящие. Поступки последних не были столь демонстративны, как протест диссидентов на Красной площади после вторжения советских войск в Чехословакию. Но и те, и другие расшатывали режим. И еще вопрос, чей вклад значительнее.
В тоталитарном государстве наиболее действенный заговор мог родиться лишь внутри власти, среди таких, как Александр Николаевич Яковлев, интеллигентов-прогрессистов, внутрисистемных диссидентов, если хотите. Внесистемные оппоненты режима, то есть диссиденты, и внутрисистемные его противники – ансамбль, порожденный Системой.
Небесспорной представляется ирония бывших диссидентов, яростных правозащитников: мол, страной правит «гэбуха», ибо какие могли выйти реформаторы из Главного парткома страны и его филиалов – журнала «Коммунист», КГБ, университетских ректоратов, «Правды»┘ На самом деле реально своротить Систему могли именно эти интеллигенты-функционеры. Ибо они находились у реальных рычагов власти. И они благодарны внесистемным оппонентам режима за эффективное аккомпанирование.
А как сейчас? Говорят, каменный век кончился не из-за того, что кончились камни. А потому, что человечество перешло из одной эволюционной стадии в другую.
У нас уже иная социально-политическая формация. Между тем многие правозащитники пребывают в инерционном застое. Проявляют себя преимущественно в тех ареалах бытия, где при советском режиме была наиболее нетерпимая обстановка: права человека, духовная жизнь – и то, и другое окормлялось Пятым управлением┘ Нельзя сказать, что сейчас все идеально. Но, право же, нет там теперь ничего такого, что заставляло бы возопить издерганные тоталитарным лихолетьем души. Однако гражданственный порыв правозащитников ограничивается привычным прибежищем – диссидентством, которое не трансформировалось во внятную оппозицию – нормальный элемент любой здравой политсистемы. А ведь рыночная действительность, ликвидировав парткомы, оказалась полна иных бед, вполне приземленных. Насколько эффективно избранные гражданами политики расходуют общественные средства?
Насколько рачительно власть заботится об увеличении прибыли от использования федерального имущества, нашего с вами?
«Где Отечества отцы?..»
Как-то либеральная белорусская писательница Светлана Алексиевич, комментируя итоги неяркого участия оппозиции в выборах в ее стране, сказала: значит, мы, правозащитники, переоценили степень собственного единения со своим народом. В российском преломлении эта оценка означает маргинализацию оппозиционной интеллигенции.
Отторжение частью образованного сословия всего, что исходит от государства, власти – тоже экстремизм. Такая философия много раз приводила Россию к катастрофе.
И теперь само слово «правозащитник», ставшее легендарным в контексте новейшей российской истории благодаря самоотверженности участников борьбы с тоталитарным государством, утрачивает свой ореол. Правозащитники добились того, что было не под силу партаппарату и КГБ, – подорвали доверие народа к самому понятию общественной защиты прав человека.
Это проблема не правозащитников, а страны. Страны, где предстоит сделать многое для формирования гражданского общества. Такого общества, где люди не позволяют говорить за себя, вместо себя. Где они испытующе интересуются делами государства. Говорят, русские не любопытны. Перебор, наверное. Но достижение должной степени заинтересованности, пристрастного участия граждан в делах государства изменило бы и вектор деятельности правозащитного движения. И тогда вопрос: «Где, укажите нам, Отечества отцы?..» не остался бы риторическим.
В новый век – без НОПЕК!
Прояви правозащитники интерес, скажем, к последствиям глобализации для своей страны, Ассоциация юристов России только приветствовала бы этот новый вектор их деятельности. Ведь в условиях глобализации зачастую речь идет о правах человека в собирательном смысле – правах сообщества россиян. Симбиоз правоведов и правозащитников изрядно укрепил бы позицию страны в правовом отстаивании ее интересов в жесточайшей конкурентной борьбе с экономическими и политическими участниками мирового рынка. Позволил бы деятельно участвовать в формировании правового каркаса нового глобального мира.
В свое время СССР потерпел поражение в конкурентной борьбе с более продвинутыми социально-экономическими формациями. В нынешнем глобальном мире страна – неотъемлемая часть сообщества этих формаций, тождественна им если пока не экономически, то уж концептуально – точно. Что вовсе не исключает столкновения интересов.
Американский Конгресс принял закон, угрожающий судом потенциальной международной организации по добыче и экспорту газа. И назвал ее, как бы обыгрывая известную аббревиатуру ОПЕК, – НОПЕК. Будет такая организация создана, войдет ли в нее Россия – другой вопрос. Но атавистическому мышлению американских законодателей, вычеркивающих не выгодный США сектор из глобальной энергетической системы, международный корпус правоведов мог бы противопоставить юридические контраргументы, общечеловеческое толкование которых сводилось бы к следующему: в эпоху глобализации – никаких НОПЕК!
Дарья Гармоненко