Сергей Шаповал Герои переходного времени
- Борис Владимирович, мне бы хотелось, чтобы в результате нашего разговора обозначились штрихи к портрету молодого человека начала тысячелетия. Но для начала, может быть, стоит обратиться к дефиниции явления. Вокруг определения молодежи происходит примерно такой же ритуальный танец, как и вокруг определения понятия "культура"┘
- Если говорить коротко, то и культура, и молодежь как социально значимые категории есть не всегда и не везде. Это явления исторические, связанные с особенностями развития Европы нового и новейшего времени, когда силами многих интеллектуальных групп происходит самовзращивание, самосовершенствование человека и общества. В одном развороте это называется культурой, в другом - историей, в третьем - цивилизацией (а им противопоставлены традиция, авторитет и так далее). Важно, что при этом человек сам себе задает ценности, сам определяет пути их достижения. Уже на стадии формирования национальных культур возникает оценочная идея молодежи как той силы, которая может прорваться из старого, закрытого и жестко иерархизированного общества в новое, где человек сам себя взращивает. Неудивительно, что в самых разных национальных ареалах стали возникать группы или движения, которые называли себя "Молодая┘" и дальше название страны: "Молодая Ирландия", "Молодая Польша", "Молодая Италия", "Молодая Германия". Это пламя охватило всю Европу, а позднее выплеснулось и за ее пределы. Но к 60-70-м годам ХХ века этот импульс, дав на излете взрыв молодежного движения, временно ли, навсегда ли, но угас. Идея сделала свое дело и потеряла творческий, заводящий смысл, она впиталась в структуру этих обществ, в их институты, в систему мотивов, которые движут людьми, в конституцию самих этих людей. Сегодня идеологии молодости либо уже нет, либо это эпизодические феномены.
В России, где эти процессы были деформированными и трансформированными, идея молодости не получила развития. Она вспыхивала на короткое время в периоды проведения реформ "сверху": так было в 1960-е годы, так было и в начале перестройки. Молодежностью окрашивалась реформаторская риторика, судьба молодежи оказывалась в центре общественного внимания, большими событиями были фильмы "Застава Ильича" в 60-е, "Покаяние" и "Легко ли быть молодым?" в конце 80-х, ведущими журналистами становились молодые люди. А к середине 90-х годов система вобрала в себя некоторое количество молодого материала, переработала его, и тема перестала быть актуальной. Сейчас я не взялся бы за составление портрета современного молодого человека. Скорее это будет некая галерея портретов, внутри которой есть образы, исключающие друг друга.
- Могли бы вы более подробно остановиться на 90-х годах, на том, как себя показала молодежь в этот период?
- Исследования, которые проводил ВЦИОМ, вывели нас на довольно простую схему: более цивилизованная и образованная молодежь крупных городов есть острие стрелы, направленной в сторону реформирования страны; противоположный конец - это менее образованная и более консервативная периферия. Такая картина более или менее сохраняется и сейчас. Здесь очень важно это "более или менее": взаимодействие между группами, описываемыми при помощи полярных понятий, не является взаимодействием полюсов, это сосуществование в терминах "больше-меньше". Сегодня мы не можем сказать, что мир молодых полностью или даже по большей части отрицает ценности взрослого мира. Напротив - они в очень большой мере совпадают. И чем более общие явления обсуждаются - страна в целом, реформы в целом, отношение к власти в целом, к Западу в целом, - тем более мнение молодежи совпадает с мнением взрослых.
На протяжении 90-х годов становилось все яснее, что развитие страны, ее реформирование - довольно сложная конструкция. Например, возьмем самую развивающуюся, достижительскую, как говорят социологи, сферу - экономическую. В целом молодежь достигла здесь за 90-е годы значительно большего, чем другие возрастные группы. Наши опросы показывают: 5-6% населения говорят, что им удалось воспользоваться новыми обстоятельствами и заметно улучшить свое положение, тогда как среди молодежи эта доля составляет 20%, а если это молодежь крупнейших городов, то и 30%. Важная деталь: в среде молодежи по сравнению с другими слоями населения были гораздо сильнее выражены дружеские поколенческие связи. Советское общество, на знаменах которого были начертаны лозунги о всеобщем единстве, на самом деле было обществом глубоко разобщенных людей и группок: лишь раздробленных, атомарных "подданных" можно использовать в качестве гаечек и винтиков. Культ дружбы и своего круга заметно сказался в конце 80-х - первой половине 90-х, например, на возможности достать какие-то деньги, завести собственное дело, быстро набрать команду. Это принесло свой результат, за 90-е годы молодежь успела многое. Но это не было очевидным отрывом от других, процесс опять-таки может описываться в терминах "больше-меньше".
Во второй половине 90-х молодежь стала дробиться. Скажем, явно стали выделяться группы, которые к середине 90-х имели социальные, экономические, культурные преимущества. Эта часть молодежи существенно изменила свой образ жизни: появились новое жилье, новые машины, новые способы отдыхать, клубы, журналы. Это прежде всего относится к Центру, еще более сильно отодвинувшемуся от периферии. Москва - это не просто не вся Россия, это для большинства и не Россия вовсе. Обозначились группы молодежи, живущие в Центре и на периферии, обладающие хорошими исходными данными и более плохими. На протяжении 90-х эти группы поняли, что их траектории не просто не совпадают, а скорее разбегаются. Это стало влиять на самочувствие молодежи, что сказалось на ее политических пристрастиях и нарастании политической апатии. Не случайно 10-15% молодых горожан говорят, что доверяют Жириновскому, а симпатизирующих, например, Немцову вдвое-втрое меньше. Главное, что сегодня объединяет молодежь с другими возрастными группами, - это отношение к Путину как к образу и образцу "главного", "шефа". Это во-первых. Во-вторых, идеи сильной державы, приоритета в мире, необходимости наведения порядка, впрочем, как и чувство обиды за то, что нас не уважают, все больше проникают в молодежную среду, особенно на периферии.
Еще один интересный момент. Старшие, говоря, что в целом они недовольны своей жизнью, очень редко указывают на тяжелую ситуацию в семье. Молодежь же все чаще говорит о непонимании со стороны старших и о возникающих в результате конфликтах. В 90-е годы о конфликтной обстановке в семье говорили 8-10% представителей старшего поколения, а среди молодежи эта цифра составляла 35-40%. Иначе говоря, семья не является укрытием от конфликтов большого мира.
К концу 90-х - началу нового века настроение в обществе становится спокойнее, это относится и к молодежи. Я бы сказал, что это спокойствие не то чтобы уверенности, а скорее притерпелости. Характерно, что при этом мы наблюдаем критическую оценку отношений в своей семье, несовпадение оценок собственного самочувствия и самочувствия окружающих: собственное бытие оценивается как достаточно спокойное, а вот среди окружающих видится преобладание агрессии и озлобленности. Эти несовпадения - явно следы конфликтов, которые загоняются внутрь. Нет ни слов для их описания, ни реальных групп в публичном поле, которые были бы заинтересованы в том, чтобы показать, что стоит за этими конфликтами, и тем самым выполнить своеобразную психотерапевтическую функцию.
Я уже говорил, что определенная часть молодых людей признает за собой достижения в социальной и экономической сферах. Но эти достижения они считают индивидуальными или разделяют их с людьми своего круга, одного уровня. Идея успеха, награды, достижения не входит в систему приоритетов общества в целом, в устройство его институтов, механизмов социальной стратификации. Проще говоря, в среде успешных людей отнюдь не распространено убеждение, что своим успехом, кроме прочего, они содействуют подъему и развитию общества. Понятно, что эту идею не поддерживают и те, кто успеха не добился или пока не добился. В конце 80-х - начале 90-х отношение к богатству в постсоветском обществе было крайне негативным, поэтому ориентировать своих детей на заработок, на финансовый успех считалось недостойным. На протяжении 90-х это идеологическое противостояние смягчилось, по крайней мере внешне. Но по-прежнему не возникли институциональные опоры для идеи успеха, призрак среднего класса как бродил, так и бродит, а самого класса как не было, так и нет. А раз так, то главенствующими оказываются идеи: "кто смел, тот и съел", "схватил - уноси" и тому подобное. Кодекс успешного человека сводится к двум хорошо известным истинам: "нахальство - второе счастье" и "сам себя не похвалишь - никто тебя не похвалит". Отсюда практика блефа: я здесь главный┘
- Мне кажется, блеф входит составной частью в восторжествовавшую идеологию и практику понта.
- Да, конечно, и первым героем понта был Жириновский: взял на понт - и победил. Это имело гораздо более серьезные моральные последствия, чем та внешняя угроза демократии, о которой возвестили с криком: "Россия, ты одурела!"
Борьба за диплом, или Знак без качества
- Как на протяжении 90-х менялись ценностные ориентации молодежи? Очевиден был приток молодых людей в экономические и юридические специальности.
- На протяжении 90-х приоритет действительно сдвигался от традиционных интеллигентских профессий к прибыльным: предприниматель, банковский служащий, телевизионный журналист, юрист, врач, имеющий частную практику. Еще одно: если в конце 80-х - начале 90-х наблюдался явный спад интереса к высшему образованию (были тому и демографические причины), то со второй половины 90-х можно говорить об образовательном буме. Конкурсы в вузы разного ранга и профиля, центральные и периферийные, сейчас просто огромные. Но, с другой стороны, приходится говорить о дефиците структур и возможностей для получения ХОРОШЕГО образования, конвертируемого в успех, признаваемого на Западе. Иначе говоря, напор уже есть, но нет институциональных структур, способных его поддержать. Здесь скрывается тормозящий механизм, больше того - возможность возврата к интеллигенции "поплавков", к приобретению любого диплома, лишь бы был.
- Армия преподавателей до сих пор остается советской?
- Именно, но не только она. И правила приема, и система образования, и система связей остаются советскими.
- А что скрывается за образовательным бумом?
- На протяжении 90-х годов стало понятно, что все одним рывком в новую жизнь не войдут. Необходимы вложения в более длительные проекты, чтобы создавать "долгоиграющие" ресурсы. Таких ресурсов немного: деньги, власть, образование. Главным люди считают деньги, но поскольку их (как и вообще свободных ресурсов) мало, то лучше вложить их во что-то одно, но апробированное и надежное, где видишь результат, даже как-то можешь на него повлиять, - отсюда признаваемая ценность образования. Поэтому взрослые готовы инвестировать в образование детей. За этим, конечно, стоит и традиционное российское: "Нам-то ничего не надо, может, детям повезет увидеть новую жизнь". Объем "инвестиций" (а сюда входит "отмазка" от армии и стоимость образования) приемлем для многих родителей - они способны выложить такие деньги. Но за этим стоит и более сложный механизм. Взрослый считает свой долг исполненным, он легко отказывается от собственного совершенствования и профессионального роста. Вместе с взрослением ребенка (особенно у матерей - а деньгами и "человеческими отношениями" в большинстве семей распоряжаются они) фактически происходит отказ от самореализации. С другой стороны, здесь сказывается традиционная советская непрестижность всего, что связано с достижением, с карьерой - эти слова имели откровенно негативную, почти ругательную окраску. Именно поэтому сегодня многие взрослые отводят от себя даже подозрение в карьерном росте, а вот применительно к детям - дело другое. В свое время мы с коллегами занимались изучением массового чтения, так вот главным мотивом создания домашней библиотеки было то же самое: сам я не читаю, а детям, глядишь, эти книги понадобятся. Отказ от самореализации, недовольство всем происходящим, надежда на счастливое будущее детей, конечно же, очень упрощают жизнь.
- Какой видится вам перспектива нынешнего образовательного бума?
- Она может оказаться достаточно серой. Дело в том, что качество образования не только не улучшается, но довольно явно ухудшается. Здесь надо учесть состав преподавателей, состояние их умов и качество учебников. Учебники в подавляющем большинстве серые, если не скверные, да и учат они скверному. В первую очередь это относится к историческим учебникам, где один тип риторики прославлений и проклятий сменился другим, но зависимость и двоемыслие остались прежними. Очень мало заведений, где дают более или менее современное по качеству образование, сопоставимое с тем, какое молодой человек мог бы получить за рубежом за сравнимые деньги. Получается, что плата за образование сегодня - это плата за доступ к нему или за его знак (значок), а не за его качество. В скрытой форме она существовала и в советское время, но, повторю, в скрытой. Сейчас, как показывают наши исследования, народ знает таксу, причем с точностью до частей, которые выплачиваются в рублях и в долларах. Проблема сводится к наличию денег.
Таким образом, с одной стороны, на поток поставлено изготовление за немалые деньги очень серых специалистов, а с другой - у тех, кто денег не имеет, растет груз нереализованности. Эта смесь для общества может быть очень неприятной. Сами по себе, например, молодые фашисты составляют каплю в море, вряд ли их количество будет увеличиваться. Но куда большие опасения, чем перспектива "почернения", у меня вызывает перспектива "посерения".
- Как, по-вашему, это может отразиться на проблеме карьерного роста молодого человека?
- Если победит модель "лишь бы получить образование", то и карьера, и система социальной стратификации тоже будут иметь серую перспективу. Не для отдельного человека - у него все может сложиться неплохо, - но на обществе, на его динамике это скажется довольно негативно. Если действительно широко распространится серо-приспособленческая, чисто адаптивная модель, она станет втягивать в себя людей с низким уровнем подготовки и вне зависимости от успехов конкретных лиц в целом будет оказывать понижающее воздействие. В стране, в обществе сейчас нет ни внятной, представленной авторитетными фигурами идеологии достижения, ни разветвленных каналов получения прямого или символического вознаграждения - всего того, что не одно десятилетие складывается в странах, делающих ставку на развитие. Впрочем, у нас такая ставка еще и не сделана, господствует, в том числе и на государственном уровне, адаптивная идеология: главное - не подняться с колен, а не пасть ниже. Звучащая в последние годы экономическая и державная риторика имеет скорее политический характер и практически никак не сказывается на системах образования и социальной стратификации.
В отсутствие идеализма
- Как вы отметили, в советское время "карьерный рост", "карьерист" были почти ругательными понятиями. Какие перемены произошли сегодня?
- Негативное отношение к карьере сохранилось у значительной части населения наряду с уравнительной психологией и установкой на адаптацию, заранее снижающей требования к уровню и качеству своей жизни. Менее 10% населения действительно ориентировано на успех и улучшение качества жизни, добилось в этом зримых результатов. Позднесоветское отвержение всего связанного с карьерой, с одной стороны, входило в уравнительный социалистический кодекс, с другой - соотносилось с интеллигентской идеологией, где понятие "карьера" было прочно связано с партийной и государственной номенклатурой, поэтому наиболее продуктивными слоями оно активно отвергалось на ценностном уровне. Сегодня для значительной части молодежи, особенно городской и получающей образование, все, что связано с карьерой, окрашено позитивно. Другое дело, что не получает развития идея длительных планов и вкладов, установка не на стремительную карьеру, а на реализацию долгосрочных целей и проектов, которые обеспечиваются именно качественным дифференцированным образованием. Я бы не сказал, что это единственная тенденция, но более заметна именно она. Если посмотреть, куда в 90-е годы предпочитала идти наиболее активная молодежь, мы увидим, что она шла в те сферы, где можно было быстро реализоваться. А дальше, используя капитал этой реализованности, молодые люди устремились в бизнес, в массмедиа, в околополитический пиар и так далее. Многие сделали очень приличную карьеру, добившись высоких доходов, что, собственно, заметно по динамике московского жилищного строительства, автомобильного парка, индустрии отдыха и развлечений.
- Как бы вы описали развитие темы "молодежь и политика"?
- До середины 90-х я и мои коллеги не переставали удивляться, что у нас не возникает даже студенческое движение. Дальше все стало более или менее ясно: самостоятельных импульсов, тем более - новых социальных форм здесь не появляется и, видимо, не появится, - не принимать же в расчет "Идущих вместе". Что касается молодежи и политики, картина здесь следующая. Есть единичные случаи проникновения молодых в политику. Хотя, скорее, речь должна идти не собственно о молодежи, а о молодых взрослых. В нашем задержанном обществе на фоне долго господствовавшей геронтократической нормы за молодых сходят и те, кому за сорок. Кроме того, речь, как правило, не о собственно политических фигурах, не об автономных игроках: гораздо больше молодых людей пошли в команды, обслуживающие политиков. Еще больше молодежи проникло в массмедиа. О политической активности можно судить по двум параметрам: участию в политических организациях и участию в выборах. Как показало наше исследование, присутствие молодых людей в движениях, клубах и партиях минимально, причем в политических организациях оно меньше, чем в других. Вообще интересно, что большая часть организаций, которые можно действительно отнести к общественным, созданы у нас ветеранами и инвалидами. Общество в постсоветскую эпоху чаще всего понимает себя как совокупность организаций, созданных людьми, которые вправе просить помощи и рассчитывать на опеку. К сожалению, сферу политики, политическое действие (а за ним - признанная обществом способность выдвигать общие цели и программы, сообща добиваться их реализации) молодежь сочла прерогативой старших, кодексом отцовским или даже дедовским, от которого она сразу дистанцировалась. На сегодняшний день свыше 40% молодежи не доверяет ни одной политической партии, а явка молодых на выборы гораздо ниже, чем взрослых.
- Вы подметили важную деталь: молодежь с радостью пошла обслуживать политиков. Действительно, молодые люди активно трудятся в недрах разных организаций - от президентской администрации до средней руки пиар-структур. Что, по-вашему, стоит за этим явлением?
- Я бы подчеркнул несколько моментов. Молодежь охотно отказалась в политике от первых ролей и охотно согласилась на роль обслуживающую. Но, поскольку лидерский корпус формируется у нас не из лидерского материала, это обстоятельство понижает горизонт и той молодежи, которая его обслуживает. По своим задаткам и знаниям молодые люди зачастую оказываются гораздо выше того положения, которое они занимают в данной структуре. Такое расхождение между знаниями, способностями и положением обслуживающего работника вырабатывает цинизм. Именно циничные интонации ("все - сволочи", "политика - всегда грязное дело") в сочетании с привычными хамскими - "что хочу, то и ворочу" - стали очень ощутимы во второй половине 90-х годов. Цинизм ведь разрастается не в тех обществах, где нет возможностей достижения, а в тех, где возможности уже есть, а смысла этого достижения еще нет. Уже есть лестница, по которой можно подниматься, но неба, к которому стоит стремиться, еще нет. А без идеи звездного неба остается физический потолок, да и тот, как правило, низкий.
- Перспектива, которую вы нарисовали, достаточно печальна. Когда практицизм берет верх над идеализмом, возможность формирования общественной этики если не блокируется, то весьма затрудняется.
- Вопрос остается открытым, но чаще склоняешься к раздумчиво-пессимистическому ответу. Известный идеализм был бы неплох не только для молодежи, но и для взрослых людей. Определенные горизонты и масштабы ценностей и этических оценок - явлений эфемерных и непрактичных - чрезвычайно важны. Они не только не исключают, но и содействуют формированию вполне практического отношения к собственной жизни. Это хорошо видно на примере протестантской этики. Я не могу сказать, что у нас нет определенных ограничителей беззастенчивости и цинизма, но, во-первых, они не поддерживаются ни институциональными системами, ни четко артикулированными привлекательными системами идей, а во-вторых, нет людей, которые могли бы быть воплощением других типов поведения. Речь не о героях или святых, а о профессионалах, сделавших карьеру на отличных от распространенных сегодня основаниях. Отчасти мифологизация в определенных кругах образов Сахарова или Лихачева выражает, видимо, ностальгию по другому типу человека, другому смысловому горизонту жизнестроительства. Но, увы, это скорее ностальгически-фантазматическое томление, редко переходящее в последовательную систему взглядов, тем более - в последовательное поведение.
Дарья Гармоненко