Имена и даты: краткие хронографические наблюдения. 22 декабря

Свобода и художественная яркость – приметы Серебряного века.
Н.Альтман. Портрет А.А.Ахматовой. 1914. Русский музей, Санкт-Петербург

Где следует хранить старинные и редкие предметы? Ясно где: в музеях, в коллекциях. 22 декабря 1857 года в России были введены почтовые марки «для всеобщего пользования», ценою 10 копеек. Их можно увидеть в специальной коллекции при Центральном музее связи.

Биологам, исследующим флору и фауну, случается иногда обнаружить неизвестный науке древний вид живого существа, сохранившийся до наших дней. Такое открытие было сделано 22 декабря 1938 года, когда у берегов Южной Африки траулер выловил рыбину, получившую название латимерии. Считалось, что кистеперые рыбы вымерли десятки миллионов лет назад.

Среди людей тоже встречаются реликтовые экземпляры, которыми впору заниматься палеонтологам. Ископаемые, так сказать. Вот только в музее под стеклом их не держат.

Кому-то и в самом деле давно пора на свалку истории. Как, например, Николае Чаушеску, коммунистическому лидеру Румынии, который был свергнут 20 лет назад, 22 декабря 1989 года. Увы, народное восстание оказалось вполне симметричным ответом на дикости режима. Бессудный, по сути дела, расстрел Чаушеску и его жены был признаком того, что внятной перспективы выздоровления у страны нет. Прошедшие годы этого еще не опровергли.

В ряду вполне реальных исторических дат надо назвать одну вымышленную, но с высшей точки зрения совершенно реальную. Согласно истории болезни, которую ведет в повести Михаила Булгакова «Собачье сердце» доктор Борменталь, 22 декабря 1924 года профессор Преображенский начал свой опыт по превращению собаки Шарика в не совсем человека Шарикова. Дальше было то, что было, а нам остается зафиксировать этот феномен смешения биологического и социального. Смешения, по сравнению с которым даже чуждые разумному началу формы жизни оказываются, в общем-то, безобидными. Хотя зловещие ассоциации с тоталитарным обществом неизбежны.

22 декабря 1823 года родился французский ученый и писатель Жан Анри Фабр (ум. 1915). В 1852 году он, преподаватель физики и химии в Авиньонском лицее, потратил все свое месячное жалованье на покупку подробной и хорошо иллюстрированной книги о насекомых. А вскоре после этого стал изучать их сам – сначала на каникулах, потом, оставшись без работы, в оказавшееся в его распоряжении свободное время. Наблюдал, ставил эксперименты, сам изготавливал лабораторное оборудование. Так занимаются любимым делом┘

Мне, сказать по правде, не близка исследовательская страсть Фабра. У каждого свои пристрастия, и я не могу вполне рационально обосновать, почему, на мой взгляд, собаки прекрасны, а змеи и насекомые отвратительны. Это специфика моего вкуса, не более того. Но именно эта чуждость, внеположность насекомых человеку и высшим животным сыграла в случае Фабра не последнюю роль. Его привлекла их экзотичность. Привлекла не только как ученого.

«Жизнь насекомых» Фабра – где-то на границе между искусством и наукой, и не потому, что это книга научно-популярная, – напротив, это ее качество есть скорее следствие. И не случайно Виктор Гюго назвал Фабра «Гомером насекомых». Парадоксальное, однако, сравнение: Гомер с его миром богов и героев – и массовидный мир, который открывает нам Фабр┘

Экзотика – один из очень распространенных мотивов в изобразительном искусстве. Как, например, восточная тема у швейцарского художника Жана Этьена Лиотара, родившегося 22 декабря 1702 года (ум. 1789). Мастер типажного портрета (наиболее известна его «Прекрасная шоколадница»), он работал в Неаполе, Риме, Вене, Париже, много где еще, но самым щедрым на впечатления оказался для него Константинополь. Там Лиотар стал как бы играть роль турка, изображать себя в традиционной турецкой одежде. Но дело не в экзотичности тех или иных деталей быта, а в том, что граница между Западом и Востоком, какая бы она ни была в данном случае игровая, осознается как интересная, достойная внимания, а потому значимая. Так, собственно, всегда и бывает в настоящем искусстве: оно пусть подспудно, но рефлексирует, ощущает свою специфику как проблему. Живет на границе, по определению Бахтина.

Но иногда сам художник оказывается в роли ископаемого.

120 лет исполняется сегодня со дня рождения Натана Альтмана (1889–1970) – живописца, скульптора и театрального художника, мастера по преимуществу авангардистского толка. Ископаемый авангардист? Звучит странно, даже дико, но правда. Влияние модернизма он испытал еще в ранней молодости, когда учился в частной студии в Париже. Не то чтобы он отринул «старые» художественные традиции, совсем нет; во всяком случае, в Альтмане была открытость всем направлениям эстетическим и политическим, творческое любопытство, в известной мере игравшее роль конформизма. Отсюда его лениниана – скульптурный портрет и карандашные зарисовки. Но этого было ему недостаточно. Надо было, оказавшись под давлением советского социума, из его глубины и толчеи всплывать на свободный, свежий воздух, вдыхать кислорода. Он поехал в Париж с Еврейским театром, чьи спектакли оформлял, – и остался там. А в середине 30-х вернулся в СССР, где атмосфера за прошедшие годы стала неизмеримо сгущеннее и тяжелее. Авангардизм был уже в опале. С тех пор ему пришлось оставить занятия живописью, уйдя в книжную графику, дизайн, иногда – от случая к случаю – сценографию. И так было до конца жизни.

Лишь один альтмановский шедевр – портрет Анны Ахматовой, написанный в 1914 году, – становился все более известен по мере постепенной «реабилитации» Анны Андреевны. Он сделался своего рода визитной карточкой самого художника. Естественность, непринужденность позы Ахматовой стала напоминанием о свободе, о Серебряном веке, а яркие краски Альтмана воплощали цветение его мастерства.