Платить за то, чтобы быть в театре

- Чем вы сейчас занимаетесь, над чем работаете?

- Я сделал сейчас две большие театральные работы, даже, пожалуй, уже три. Одна - опера "Раскольников", которую мы писали с композитором Эдуардом Артемьевым в течение примерно 25 лет (либретто я писал вместе с Андроном Кончаловским и Марком Розовским). Вторая работа - мюзикл, тоже с музыкой Артемьева, по фильму Михалкова "Раба любви". И есть у нас наметка оперы о Екатерине Великой - но там готов пока только первый акт.

Это то, чем я занимался последний год. И сейчас выпал редкий счастливый момент, когда я могу писать стихи. Поскольку стихи, конечно, не дают заработка. Хотя у меня вот вышла книга - только сегодня ее получил. Даже, наверное, деньги какие-то заплатят - но это не считается.

Я так рвался к этому времени, когда смогу писать стихи, когда буду свободен, - и я совершенно к нему не готов! Не получается. Каждое утро начинаю с придумывания необязательных дел для того, чтобы отойти от того, что было - и что было не мило.

- То есть театральные работы вам не милы?

- Наоборот, я очень люблю театр! Но это то, чем я должен заниматься все время, чтобы поддерживать уровень жизни, как говорится.

- Но ведь театр - это всегда работа коллективная, как с этим уживается поэт (который, принято считать, всегда одинок)?

- А я командный человек. Я всегда и всю жизнь во что-нибудь играл. И хотя во мне есть то, что заставляет заниматься такой индивидуальной профессией, как поэзия, я тем не менее хочу чувствовать себя и в команде. Только что, кстати, сделана еще одна работа - "Том Сойер", спектакль в Театре юного зрителя. Идут последние репетиции, он выйдет, наверное, в сентябре. Там пять песен. И все это, с одной стороны, развлекает, с другой - отвлекает. Короче говоря, я должен был бы сейчас накинуться на стихи, а я на них не накидываюсь!

- А есть ли для вас разница: пишете вы текст песни или, скажем, лирическое стихотворение?

- Огромная!

- Разница в технологии?

- Это просто две разные профессии. Мюзикл - это когда ты предоставляешь свою пластику герою, чтобы он мог саморазоблачиться как можно более удобно для себя. Я далек от того, чтобы думать, как Ришелье. Но я должен задать тон. Более того, меня связывают с д"Артаньяном, но я не люблю д"Артаньяна.

То есть не то чтобы не люблю - но усмехаюсь. Он карьерист, он человек, который делает много вещей, которые мне противны. Например, лезет в постель к Миледи через ее служанку, влюбив ее в себя. Это вещи, за которые у нас во дворах морду били!..

Понимаете, они такие же люди, как все остальные, но у них была святыня - дружба. Что делало их симпатичными. А на самом деле Портос - это сутенер, просто альфонс самый настоящий. Атос - пьяница. Самый интересный из них - Арамис, загадочная такая фигура. Он ироничен. Ведь все, что он говорит о боге, можно понимать по-разному.

- То есть это люди, персонажи, в которых вам просто интересно играть?

- Да! И к тому же есть вещи, которые в других областях не выйдет, не получится изобразить. Я просто люблю театр, и за то, чтобы в театре быть, я должен платить. Поэтому я пишу для него. И когда вижу глаза актера, которому нравится то, что я сделал, - это большая награда для меня. Кроме того, только на это и можно жить! А если бы мне сказали: у тебя будет рента, можешь в театре не работать, - я не уверен, стал бы я что-то делать? Может, и работал бы, но значительно меньше.

- А стихи писали бы? Вы же говорите - вот, есть время и возможность, а не идет!

- Это придет, хотя каждый раз я пугаюсь, думаю - не покинуло ли меня это вообще. Но идея приходит часто настолько стремительно, вдруг, сразу - от столкновения непохожих слов...

- А что в вашей новой книге - которую мы только сегодня увидели?

- Это книга все-таки более коммерческая, сделанная издательством с расчетом на широкого читателя. Даже название - узнаваемая строка из песни. Поэтому она построена не по принципу того, что интересно любителям, а для тех, кто знает меня больше по песням.

- Вы думаете, сейчас может быть широкий читатель у поэзии?

- У меня есть стихи, которые понятны любому, но бывает и так, что мне более или менее все равно, понял читатель или не понял. То есть я стараюсь делать, чтобы он понял, но до определенного момента - дальше не иду.

Вообще, когда я вижу, что человек понимает то, что я хочу сказать, - для меня это всегда удивительно. Я не испытываю, конечно, одиночества в этом смысле, потому что у меня есть широкий читатель-слушатель массовых песен. А вот читатель собственно поэзии - это, мне кажется, такая редкая вещь, как сто тысяч на трамвайный билет выиграть. И в нем нет у меня большой потребности. Популярный поэт - это ведь нечто странное. Вот ваш однофамилец - он действительно популярный, Женя Евтушенко - тоже. Шестидесятники мои товарищи, казалось бы, - но я их люблю издали. Хотя у меня хорошие отношения и с тем и с другим. Они заслужили свою популярность, они сделали то, что хотели. Но я совершенно не убежден, что сейчас их время. Время прошло!

В целом это одно из самых больших заблуждений страны - что у нас любят стихи так, как их не любят нигде. У нас их любили, потому что в стихах можно было показать фигу правительству. Как только эта функция стихов отошла, как только любой, к примеру, депутат Думы может показать правительству не только фигу, а что только хочет, оказалось, что соотношение людей, любящих эту фигу, к людям, любящим стихи, - сто к одному.

- Ну, у поэзии, наверное, вообще нету функций в привычном смысле слова. Или есть все-таки какая-то цель?

- Меньше всех, на мой взгляд, в этой области преуспевают те, кто ставит себе цель. Они-то и горят. Мы-то хоть не разочарованы, потому что мы ничего не ждем. А они озлобляются и начинают кричать:

а-а, серая публика! Ничего она не серая. Та, которой положено читать стихи, - утонченная. А та, которой не положено, - слушает и читает других авторов. Вот и все.

- Ваш единственный роман "В Маковниках, и больше нигде" выдвигался в свое время на русский Букер. Больше прозу не пишете?

- Да, у меня есть один рассказ, одна повесть и один роман. Но я все больше убеждаюсь в том, что мне писать прозу бессмысленно. Мне уже надо воспоминания писать! Но это для меня исключается - потому что у меня устройство памяти такое странное: я помню вещи, которые мало кому интересны. Когда читаешь воспоминания, часто думаешь: ага, придумал! Этого я надеюсь избежать.