Тюремная история

Тюремное кино всегда было мелодрамой.
Кадр из фильма

К русскому прокату фильм был подготовлен более чем основательно. Диалоги перевел на более понятный и органичный для русского восприятия язык «киевский Тарантино» – писатель и блогер Владимир «Адольфыч» Нестеренко, автор отменных книг «Чужая» и «Огненное погребение». Сам этот факт прибавляет фильму значимости как событию, но никак не формирует его.

Тем не менее «Пророк» – безусловно, событие. В нем есть все то, от отсутствия чего страдал в последнее время европейский кинематограф, – четкая определенность жанра, сила, мускулистость, уверенная поступь и гордая осанка. И в то же время есть все то, на чем фестивальное, в лучшем смысле слова, европейское кино держалось: выверенность, деликатность, приятная недоговоренность.

Первое, что приковывает в фильме внимание – почти нездешняя, чуть ли не театральная выверенность драматургии. И театральность тут не в том, что пространство кадра ограничено стенами (вернее, застенками) тюрьмы (европейское кино такой ограниченностью часто грешит). Сам почти музыкальный ритм фильма и его не по-французски рачительная скупость на образы придают всему действию гладкость, оно словно скользит по рельсам, как первоклассный спектакль.

Девятнадцатилетний Малик (Тахар Рахим), не умеющий читать и писать и не помнящий своих родителей, попадает в тюрьму. Там он ни с кем особенно не общается, живет в одном блоке с единоверцами-арабами и хочет, кажется, только чтобы его никто не трогал. Тюрьмой заправляет корсиканская мафия во главе с харизматичным седым мафиози (Нильс Ареструп), и ей позарез надо разделаться с арабом, ожидающим суда в одном блоке с Маликом. И парню его заказывают – в обмен на «крышевание». Тот пытается увильнуть, но поздно – у него ему ничего не остается, кроме как тренироваться носить безопасную бритву во рту.

Сюжет «Пророка» заканчивается там, где обычно умное фестивальное кино начинается, зациклившись на нуаре. Сам сюжет, развивающийся в тюрьме, и правда театральный, несколько даже классицистический: абсолютный ноль, ничто, которое становится всем. Лишенный харизмы и обаяния, пресный парень, который, убив, начинает существовать уже по-новому, ощущать себя иначе, более уверенно. Ведет даже свои игры и в конце концов становится главарем банды, сплошь состоящей из тех, кто с ним вначале в одной душевой мыться бы побрезговал.

Вписать «Пророка», при всей его основательности, в какой-либо контекст очень трудно – любой будет тесен. Сам Одиар говорит, что к «Пророку» близок фильм с Аль Пачино «Пугало» 1973 года. Жанр тюремного кино вовсе не однороден – да и на жанр он мало похож, скорее сегмент кино. Общее между «Пророком» и, скажем, «Зеленой милей» или даже тем же «Пугалом» – только место действия. По сути, тюремное кино всегда было мелодрамой с одним лишь смыслом: за решеткой тоже встречаются славные люди. Одиар же развернул в тюрьме действие, несущее хотя и очевидную, но в кино почти неразработанную мысль: тюрьма – не просто модель жизни, а пространство, в котором все ее драматические ситуации развиваются с особой остротой.

Именно по причине остроты этой мысли сюжет и такой конфликт Одиар разворачивает очень по-особому. Он не нуждается ни в каком акцентировании, не устраивает шекспировского «Макбета», не акцентирует внимания – снимает, кажется, вовсе от каких бы то ни было ярких образов отказавшись: разве что выйдя на «выходной», Малик в аэропорту послушно по тюремной привычке открывает рот, когда его обыскивает таможенник. Мальчики кровавые в глазах и олени в вещих снах тоже имеются в наличии, но лишь как часть обязательной программы.

Но в конце концов, как ни анализируй «Пророка» и как ни пытайся разобрать его по составным, постоянно упираешься лбом в одно: приходится признать, что Одиар снял тот редкий фильм, сила и обаяние которого никакому осмыслению не поддаются. Так же, как и откровенные перегибы, вроде тех же оленей или вовсе не ясной темы пророчества главного героя (срабатывает она только однажды, ближе к финалу, и вовсе не с той ударной силой, с какой могла бы). И за что это все Одиару можно легко простить – тоже неясно.