Страсти по Ксении

В Александринском театре Валерием Фокиным поставлен спектакль «Ксения. История любви» о блаженной Ксении Петербуржской. Билеты после премьеры распроданы до конца сезона. Дискуссии о спектакле не утихают, а набирают обороты.

Пьеса драматурга Вадима Леванова «Святая Блаженная Ксения Петербуржская в житии» была написана не по заказу Александринского ли или иного театра Северной столицы. Однако, попав на стол худруку первого статусного питерского театра Валерию Фокину, режиссеру, который в последние годы своего академического периода не проявлял любопытства к новой драме, увлекла настолько режиссера, что он решился поставить версию жития Леванова не на малой, а на большой сцене. Постановке предшествовала кропотливая работа театра с драматургом.

Фокин рисковал дважды. Во-первых, пьесы современных авторов, приверженных потоку «новой драмы», зачастую справедливо ставят в малом формате, то отдельная тема для разговора: кто-то из драматургов просто не тянет на большой формат, а в ином случае режиссер, взявшись за текст, не способен найти адекватный драме автора экспериментальный ход на сцене. Рисковал Фокин и, во-вторых, поскольку московский варяг прикоснулся к сугубо питерской святыне┘ Мы тут с детства, можно сказать, не устаем поклоняться нашей Святой, бьем поклоны в часовне, а тут понаехали из Первопрестольной со своими столичными ухватками и выставили на потребу публики наше все, наше сокровенное.

С последним трудно поспорить. Фокин для питерцев варяг, но так случается, что эмигранты оказываются отзывчивее, чем аборигены на местные достопримечательности. Случается, что взор неофита и сердечней, и участливее, и внимательнее, и пронзительнее.

Фокин не ставит сериал на историческую тему о Ксении, его не занимает степень достоверности мифа. Напротив, режиссер с каким-то юношеским чувством прикасается к этому питерскому сюжету. Тут поверишь Льву Додину, который на юбилее коллеги по цеху сказал, что Фокин порой поражает его своей наивностью. Режиссер простодушно ставит спектакль о том, на какие подвиги способна любовь. После внезапной смерти мужа, когда Ксении было 25 лет, она раздала все свое имущество, переоделась в одежду мужа и сказала, что умер не Андрей Федорович, а она, Ксения, стала нищей, юродивой, блаженной. Фокин не реконструирует биографию, поскольку у святых нет биографий, а есть жития. Научная история с доказательствами и фактами есть нечто прямо противоположное тому, что ставит режиссер. Следуя структуре текста, он уподобляет пространство сцены иконе с клеймами. Каждая мизансцена и есть одно из клейм в житии Ксении Петербуржской. Если уж что и исследуется режиссером, то не биография, а феномен биографии блаженной, поскольку то, что случилось с Ксенией после ее смерти в народном сознании и народной памяти, столь же впечатляюще, сколько и её путь к Богу при жизни.

Она умерла в конце XVIII века. После ее кончины люди стали приходить на могилу к ней. Ксения стала заступницей в делах семейных. Так народ шел к ней весь 19 век, в начале 20 века, и после 1917 года, когда могилу зацементировали, а часовню, выстроенную в 1902 году, обнесли забором, О Ксении на одном из сайтов в Интернете можно прочесть: «Но народ все шел и шел, не имея возможности поклониться праху покровительницы города, придумали, чуть ли не языческий обряд – засовывали в щели забора записки с просьбами и молениями. Очевидец, оказавшийся здесь страшной зимой 1941 года, конечно, понимал, что читать чужие письма непорядочно, нехорошо, но как он говорил, ветер вырывал записки из всех щелей и уносил в ледяную мглу. Он подобрал некоторые из них и вот их содержание: "Милая Ксения, устрой так, чтобы я получила рабочую хлебную карточку на 250 грамм. Маня", "Дорогая святая Ксенюшка, моли Бога, чтобы немец не разбомбил наш дом на Малой Посадской 4 и чтобы мы не умерли голодной смертью. Таня, Вадик и бабушка", "Дорогая Ксения, проси Бога, чтобы он сохранил моего жениха, шалопутного матроса Аркашку, чтобы он не подорвался на своем тральщике на мине в Финском заливе. Желаю тебе счастья в раю, крепко тебя целую, Ксенюшка. Валентина".

Фокин ставит свой спектакль о Ксении Петербуржской, совмещая время прошлое и настоящее. Миф о ней живет по сию пору, поэтому режиссер свободно чередует «биографические» сцены из XVIII века со сценами из сталинских тридцатых годов ХХ века, когда мы видим очередь в Кресты, в которой изможденная толпа стоит у мрачной городской стены в ожидании и надежде сунуть в окно передачу для родных, и узнать, живы ли их мужья, жены, отцы и матери. В спектакле есть и сцена из самых новейших времен, когда мы видим эрзац веры, пародию на паломников. Группа, на минутку выскочившая явно из автобуса во главе с убийственно бодрым экскурсоводом, в перерыве между шопингом, делает остановку у часовни Ксении. Свечка – 10 рублей, иконка – 50 рублей. В одной руке авоська ≈ в другой свечка. Мимо делает круг велосипедист с орущим на всю округу магнитофоном. Звук трещит, пачкает агрессивной пошлостью отечественной эстрады пространство, взывающее к тишине, уединению и молитве. Миф о Ксении Петербуржской переживает ныне новое испытание ≈ прикосновение к святыне современного плебса, имитирующего веру, поскольку им имитируется сама жизнь. То, что было оплачено болью, страданием, подвигом служения Богу, ценой самоотречения травестируется. Ксения стала питерской достопримечательностью. Этот диссонанс истории в спектакле впечатляет и наводит на размышление о том, что профанами потребляется и изгаживается, прежде всего, та святость, что оплачена кровью, муками, скитаниями и отшельничеством.

Сцену Александринского театра в этом спектакле Фокин оголяет для того, чтобы режиссерские перемещения в пространстве истории осуществлять легко и естественно: обозначить ли смену времени поворотом круга или оживить клеймо, намеренно удалив его от авансцены в проем задника. Из этого залитого светом проема реинкоринируется история театром, восстает из прошлого тот или иной эпизод, медленно приближаясь к современному человеку. Сцены же из жизни самой Ксении Фокин вытягивает во фронтальную линию, придавая даже и самым бытовым, эпический размах, как например, прозрения блаженной о том, в каком грехе живут поп и попадья. Тут невольные разоблачения Ксенией неверности и прелюбодеяния попадьи перед попом, да и всей паствой, могли бы стать поводом для фарса, но режиссер строго следит за тем, чтобы актеры не впали в искус комедийной игры. Внимание сразу переключается на Ксению.

Ее играет молодая актриса театра Янина Лакоба.

Спектакль начинается с известия о смерти мужа, обмороке его жены Ксении Григорьевны Петровой. Она в исподнем падает замертво ≈ всем домочадцам кажется, что и Ксения последовала за супругом, но восстанет уже не как Ксения, а Андрей Федорович.

Янина Лакоба играет блаженную, юродивую, как и задумано режиссером. В традиции верований народа особо почитаемых как приближенных к Богу. Сказано в Евангелии: «Блаженны нищие духом, ибо их Царствие Небесное». Однако блаженную Ксению, которая раздала все свое имущество, и бездомной скиталась по Петербургу, все-таки что-то в спектакле Фокина отличает от того юродства, что укоренилось в отечестве как традиция

В Ксении Янины Лакобы напрочь нет истеричности, столь свойственной нашему юродству. Внутри неё живет мощь праведности избранной участи, веры в спасение не себя, а своего благоверного, который умер скоропостижно, не успев исповедаться. Отказавшись жить, как Ксения, она замаливает Бога искуплением вины перед Спасителем и за себя, и за любимого мужа. Она не от мира сего, подобно юной Инне Чуриковой, игравшей и эту ничем не убиваемую святость в фильме «В огне брода нет», и Пашу Строгонову ≈ блаженную советского предместья, и Жанну Д»Арк, уже героиню средневековой Франции, причисленной к лику Святых. Однако блаженная у Ксении чуть другой природы. Её святость, ее добровольное опрощение, скитание среди самых низов, в которых живет на самом дне немало темного, ≈ следствие душевного надлома и странного перевоплощения, тронутого, если не душевной болезнью, то объясняемого пережитым надрывом, после которого на этой грешной земле ей ничего уже не страшно.

Самое страшное ожидает каждого потом. Эта Ксения копит всю свою внутреннюю силу, живущую в ее хрупком теле на распознание в мире подлинного и неподлинного, угадывания Божьего звука и победы над искушением Люцифера. Чёрт явится в спектакле в обличье екатерининского вельможи (Сергей Паршин), словно отлучившись с бала, и расставит простодушной Ксении ловушку интеллектуала о необходимости сострадать и ему, Князю Тьмы. Затем и бесноватая Марфуша (Светлана Смирнова), выдавая себя за святую, тоже будет своим истеричным и злобным визгом испытывать на Божье призвание Ксению, поскольку захочет отобрать лавры блаженной, уважаемой в миру. Наконец, известие о том, что муж при жизни не был верен Ксении, станет еще одной ступенью, нравственным препятствием на избранном пути самоотречения. Ксения в спектакле Александринского театра напрягает все силы, чтобы не подпустить сомнения. Режиссер подчиняет темперамент актрисы исключительно внутренней концентрации, которая мужественно держит себя, чтобы не допустить малейшей игры на высечение искр обаяния. Есть ведь и актерское искушение сыграть так, чтобы полюбил зритель, а значит, наделить образ внешним обаянием. Но блаженная в миру была испытанием для этого мира и тогда, и сейчас. Странная с мальчишеской стрижкой, с накинутым на исподнее гвардейским камзолом, в ботиночках на голую ногу она играет существо вне пола, и гонимое злыми мальчишками, и посягающими на ее чистоту людьми дна, к ней не пристает грязь. Однако неуютно взирать на такую странность. Еще труднее довериться блаженной, строго и страстно отвергнувшей все условности, мешающее приближению к истине┘ Встреча с такой, как Ксения Петербуржская, которой столь многие поклоняются до сих пор, может пройти мимо нас и сегодня. Испытание святостью человека есть испытание его терпимости и его способности отозваться на истину, живущую в непривлекательной, и не от мира сего большеглазой юродивой.