Екатерина Варкан
-ГОСПОДИН Стеллинг, общались ли вы с незнакомыми людьми на улицах?
- Удивительно, но пару раз во время этого приезда ко мне подходили совсем незнакомые люди и утверждали, что знают меня, называли мое имя и задавали всякие вопросы. Один преследовал меня довольно долго, и я даже испугался.
- А вы любите людей?
- Конечно. Города и здания сами по себе ничего не стоят, люди куда важнее. Именно они делают город, а не архитектурные сооружения. Люди здесь дают мне вдохновение, и я многое от них получаю для своих фильмов. Они доброжелательны и прекрасно ко мне относятся, но я понимаю, конечно, что в первую очередь им нравится мое кино, а уже потом начинаю нравиться я. И каждый приезд сюда для меня становится целым приключением.
- Какие истории вы любите рассказывать здесь и рассказываете у себя дома?
- Само по себе рассказывание истории - это манипулирование, и в его процессе часто возникают некие детали, разворачивая повествование самым неожиданным образом. Здесь очень много зависит от собеседника - слушателя. Не сама история важна и ценна, а то, что именно происходит между рассказчиком и слушателем. В этом и есть суть.
- В чем настроение ваших историй?
- Оно зависит от времени суток - дневные и ночные истории абсолютно разные. Но само по себе повествование, я повторяю, - это лишь уловка для привлечения внимания собеседника, чтобы открыть его и прикоснуться к его сознанию. Как в опере важны арии, а не тот условный сюжет, который их связывает.
И в России все происходит по-особенному. Люди в Голландии более прагматичные и практичные: мы бухгалтеры и счетоводы. В таком контексте историям существовать гораздо сложнее. В 50-60-е годы об этом еще можно было говорить, тогда им было место, а сейчас нет. Если у нас что-то рассказывают, то только очень коротко - ничего общего с "Войной и миром". Словом, мы любим анекдоты.
- Не кажется ли вам, что название вашего предыдущего фильма "Ни поездов, ни самолетов" является лозунгом для России, русским стилем?
- Пожалуй, нет, хотя и так, конечно. Но это международная проблема - символ одиночества, разделенности людей, невозможности контактов и понимания, что вполне интернационально и даже в большей степени по-европейски.
Будучи практичными и деловитыми, мы, голландцы, более думаем о дне завтрашнем, что не совсем правильно, на мой взгляд. Мы суетимся-суетимся, и наступает наконец завтра, а потом опять завтра┘
- У нас есть такая присказка: живешь-живешь, кажется, что все впереди, а потом - бах! - все уже было.
- В этом разница между Европой - Восточной и Западной. На Востоке, в частности в России, люди сконцентрированы на дне настоящем, может быть, они вынуждены им жить. Но это приближает их именно к жизни.
- Господин Стеллинг, какой-то человек, вещь или предмет является для вас символом России?
- Пару лет назад я побывал в Русском музее и там смотрел иконы. Поначалу странное впечатление производили одинаковые образы и плоские лики без всякого выражения. Они не вызывали никаких эмоций. Я поинтересовался у гида, что определяет такой характер икон и почему они неэмоциональны. Он сказал, что эмоции - прерогатива зрителя, они сбалансированы и перераспределены между произведениями и зрителями: чем меньше эмоций в произведении, тем больше их приходится на долю зрителя. Я понял, что публика - более важная составляющая любого творческого процесса. И икона, как законченное произведение искусства, вызывая понимание, увеличивает эмоцию. С тех пор сильно изменилось мое отношение к иконе, и именно рублевская икона стала для меня русским символом.
- Вы говорите о том, что люди, которые чувствуют произведения искусства, делают законченным это произведение?
- Зритель - важная часть творческого процесса и дает жизнь творению, которое само по себе ничего не значит без наблюдательного участника.
- Когда вы работаете над своими картинами, главное для вас - выбор актеров, виртуозный монтаж, движение камеры?
- Раньше я больше любил снимать, чем заниматься сценарием, сейчас, пожалуй, наоборот, сценарий сильнее увлекает меня. Есть режиссеры, которые основным считают монтаж и предпочитают больше вырезать из фильма и этим добиваться определенного эффекта. Монтаж - ведь это завершение работы над сценарием. Есть режиссеры актерские, для них важна театральность, они берут актерами. Я скорее режиссер-оператор, режиссер камеры. Сценарий все-таки некий полуфабрикат. Под него нужны деньги. И здесь моя работа немного отличается от обычных примеров работы на Западе. У меня чаще всего есть деньги на фильм еще до того, как я приступаю к написанию сценария.
- Как вам удалось организовать жизнь так, что есть деньги еще до появления идеи?
- Я лично никогда не пытался делать кино так, чтобы потом на нем заработать, но получалось, что очередной успех становится залогом возможности следующего - словом, для создания нового фильма значение имеет фильм предыдущий.
- Я понимаю, что господин Стеллинг пытается передать идеи через ощущения и ассоциативный ряд в своем кино?
- Почти все фильмы, кроме, пожалуй, "Летучего Голландца" и "Ни поездов, ни самолетов", сделаны без диалогов. И даже эти, в общем, тоже без диалогов: обилие слов не несет смысла, а люди - просто говорящие головы. Я не очень люблю и не очень доверяю текстам. Тексты апеллируют к сознанию, голове, тогда как в фильме взгляд должен быть, как звучание музыки, и обращаться к сердцу - то, что музыка для ушей, есть кино для глаз.
- Что такое свобода и существует ли такая проблема на Западе и лично для вас?
- Какая же свобода без границ? Чтобы ее почувствовать, необходимы ограничения. Я бы свободу сформулировал так: когда просыпаешься утром с улыбкой и можешь самому себе сказать: "Ну, что я буду сегодня делать?" (Смеется.)
- Вся история России - в борьбе за свободу, в первую очередь внутреннюю. Так ли в Европе?
- Конечно, между нами существует разница. Я много раз бывал здесь - в Москве, Петербурге, Сочи, в Киеве и Риге - это, правда, бывший СССР, видел и вижу людей, и мне всегда обидно за них. Я чувствую огромное сожаление - духовно богатая нация с невероятной историей постоянно выступает жертвой глобальных исторических обстоятельств. Всегда у вас что-то происходит - то один строй виноват, то другой, то война грянула и потери, то мафия. Мне очень жаль. Кажется несправедливым, что такой народ, держава словно игрушка в чьих-то неведомых руках или вечная жертва обстоятельств.
Не хотел бы вдаваться в подробности, но досадно - словно есть русская земля и есть абстрактное правительство, а то, что между ними, - это и есть суть, это и есть основное - народ, который всегда оказывается в каком-то зажатом положении. Вечно говорят людям, что этого делать нельзя - здесь нельзя курить, а здесь фотографировать, все время бьют по рукам. Что-то в этом всем не так.
Свойство истинной власти - это ее высокое качество. И здесь проблема, быть может, в том, что власть раздается не пойми кому или просто третьим лицам - людям, которые то ли не знают, как этим распорядиться, не очень понимая, кто они и зачем, но начинают указывать и распоряжаться. На Западе это называют клиентелизм, у вас это кумовство - то, что разрушает общество.
- А нет ли ощущения, что люди бывают живые и мертвые?
- Люди пьющие ближе к мертвым. (Смеется.) В обычной жизни мысль о смерти не всегда живет со мной, хотя я рассматриваю ее как источник вдохновения, она подстегивает.
Но то, о чем вы говорите, пожалуй, я наблюдал недавно в Киеве. Я увидел бездомных детей, от которых вдруг повелся на это ощущение, как будто бы они уже оттуда и перестали что-либо ощущать и понимать. Они даже крадут и клянчат без всякого чувства и даже без мысли вообще. Есть природные механизмы отправления желаний, и люди каждую минуту должны думать о том, как выжить, что порой является ценой потери чувств. Когда люди перестают чувствовать, они мертвы. Это плата за селекцию.
- Когда я познакомилась с вами два года назад, вы показались мне именно живым человеком, одним из немногих.
- Это ваше мнение, но коли так - здорово. Я расскажу вам, как я живу, что может быть неким объяснением. В Утрехте у меня два кинотеатра, кафе и мой дом. Все расположено в одном здании, и это одна моя жизнь. И жена, и гости - все события происходят там, там же я и сплю. Но порой по две недели кряду я не выхожу из дома, чувствуя себя незащищенным. Мне требуется собраться, нужна внутренняя подготовка, чтобы пойти к людям, и когда выхожу к ним, к этому готовлюсь и готов. Если я куда-то еду, например к вам в Петербург, это тоже вопрос большой внутренней собранности и концентрации. В результате получается, что события происходят не случайно и своевременно.
Пожалуй, моя жена смогла бы объяснить лучше, потому что знает проблему - она психотерапевт. Она считает, что я доминантный тип личности, и везде, где появляюсь, только я и есть. Мне не хотелось бы так думать, а, наоборот, быть незаметным и незамеченным. Когда мне в лицо говорят, что мой фильм хороший, я теряюсь, побаиваюсь этого и даже бываю напуган.
- Господин Стеллинг, мне кажется, вы лукавите. В начале интервью вы сказали, что любите людей, а сейчас говорите, что боитесь по две недели выйти, готовясь к встрече с ними. Здесь получается конфликт.
- Я играю, будто я не боюсь людей, даже сейчас. По точному замечанию моей жены, я очень нуждаюсь в защите. И это заметно хотя бы по одежде. Обычно я одет во все черное (это, кстати, касается многих режиссеров, которые предпочитают темное). А вот сейчас, видите, я лучше подготовлен, чувствую большую уверенность, и в одежде появились светлые тона. А так вообще-то я люблю находиться в тени, сидеть в темном углу, но все видеть и слышать.
- То есть подслушивать и подсматривать?
- Именно.
- Вы говорили, что пьющий человек - почти мертвый. Разве сам господин Стеллинг не выпивает?
- Во-первых, я никогда не пью прежде, чем наступит вечер. И даже вечером пью только в тех случаях, когда чувствую себя хорошо и комфортно в милом окружении за приятной беседой. И никогда не пью один. Еще никогда не напиваюсь, хотя такое, конечно, случалось в молодости и было ужасно. В те моменты я переставал существовать и поэтому исправил неудобное положение.
Петербург-Москва
Дарья Гармоненко