От Тель-Авива до Иерусалима

	Грустный взгляд израильского кино. Кадр из фильма "Король и шут"

ИЗРАИЛЬСКОЕ кино парадоксальным образом начинается за несколько десятилетий до возникновения Израиля на политической карте. Первый еврейский документальный фильм в турецкой тогда Палестине был снят в 1911 году. В 1933-м репатриант из России Натан Аксельрод снял два первых художественных фильма. В одном из них, "Скитальце Одеде", он заложил основу большого сионистского киномифа, создав идеальный образ сабры (уроженца страны Израиль) - героя этого мифа. Сабра - новый еврей, рожденный сионизмом: еврей, освободившийся от недостатков и пороков галутного существования (жизни в изгнании) и полный достоинств, возможных только для человека, родившегося в стране Израиль. Спустя сорок с лишним лет этот образ подвергнется саркастической демифологизации в фильме Ури Зогара "Спасите спасателя" (1976). Но Зогар хотя бы апеллировал к мифу.

В фильме Арика Каплуна "Друзья Яны" (1998) демифологизировать уже нечего: сабра вообще по ту сторону какой бы то ни было идеологии - парень просто живет, меняет подружек и получает от жизни полное удовольствие. Каплун, как и Аксельрод, репатриировался из России и как бы художественно завершил эволюцию киносабры.

Фильм "Друзья Яны", представленный на множестве фестивалей и признанный лучшим в прошлом году в Карловых Варах (плюс приз за лучшую женскую роль - Эвелин Каплун), открыл в Доме кино мартовскую неделю израильского фильма - московские зрители увидели одиннадцать художественных и документальных лент, снятых в последние пять лет. "Друзья Яны" - действительно милый, человечный и смешной фильм, которому наперед обеспечены зрительские симпатии.

Согласно известному определению, Иерусалим молится, Хайфа работает, Тель-Авив танцует. "Друзья Яны" - очень тель-авивское кино, в котором разлита праздничная атмосфера города. Правда, на праздничный Тель-Авив (дело происходит во время войны в Заливе) падают иракские ракеты. Город жил в страхе, крест-накрест заклеивал окна и по сигналу воздушной тревоги в ожидании химической атаки напяливал противогазы. Любовь в противогазах - находка режиссера. Обыкновенно эротические сцены снимаются с чудовищной серьезностью. Наконец-то нашелся человек, который позволил себе (и зрителям) улыбнуться.

К удовольствию зала, немой в фильме начинает говорить, а парализованный (он же) ходить. Никаких религиозных исцелений - это сюжет не для Тель-Авива. Но хотя фильм о любви, речь возвращается не от поцелуя, а от сирены воздушной тревоги, и паралитик встает со своего одра, испытав шок на устремившейся к морю и рухнувшей на берегу инвалидной коляске.

Очевидная оппозиция: садист Эйзенштейн гробит младенца в коляске на черноморском спуске, в то время как гуманист Каплун исцеляет старика в коляске на средиземноморском.

Война в Заливе оказывается, по существу, затеянной для того, чтобы молодые люди в противогазах бросились друг другу в объятья, а старик, утративший в России дар речи, обрел его вновь в стране Израиль. Саддам Хуссейн ставил, по всей видимости, иные цели, но получилось то, что получилось. Зло является необходимым инструментом добра. Не знаю, что по этому поводу думает Каплун, но мне объяснение представляется чисто теологическим.

В конце концов происходят не только исцеление и соединение любящих сердец и тел, но и некоторые полезные нравственные трансформации: плейбой сабра обнаруживает лучшие человеческие качества, все добрые становятся еще добрее, а плохие люди пусть себе катятся из Израиля в Америку и Россию, - им не место в прекрасном Тель-Авиве. Друзья Яны - по существу, весь славный и дружелюбный народ Израиля - не дадут пропасть симпатичной московской блондинке.

В социальном смысле "Друзья Яны" - это фильм об абсорбции. То же самое можно сказать и о документальной ленте Бориса Мафцира и Леонида Блехмана "Семья Гешер", посвященной созданию и укоренению на израильской почве "русского" театра, ставшего вскоре двуязычным. На самом деле происходящее на экране не умещается в эти рамки. В фильме есть захватывающий зрителя воздух культуры, своего рода драматическое преломление света и судьбы на грани двух культурных сред - впечатляющий пример художественной документалистики.

В очень забавном фильме "Святая Клара" (режиссеры Ари Вольфман и Ури Сиван) абсорбция становится триумфальной: весь класс влюблен в "русскую", мистические способности которой приводят к социальным потрясениям, а затем и землетрясению в небольшом городке - художественная метафора потрясшей Израиль русской алии. Школа, в которой учатся тринадцатилетние нигилисты, мечтающие совершить великие дела, носит имя Голды Меир (иными словами, это модель всего Израиля). Юные революционеры вешают и поджигают статую всенародной матери, пытаются поджечь и школу: карнавальные похороны сионистского мифа и всей идеологии старшего поколения.

Оппозиция "иерусалимского" и "тель-авивского" в художественно острой форме была представлена на третий день фестиваля, когда показ соединил фильмы "Дибук" (реж. Йоси Зомер) и "Городской роман" (реж. Йонатан Сагаль). "Дибук" - мистико-эротическая, каббалистическая история, успешно эксплуатирующая потребность зрителей в эзотерическом знании и чудесах. "Дибук" (термин, означающий вселение в человека чужого духа) вписан в декорации Меа Шеарим - религиозного квартала в Иерусалиме, ставшего символом еврейской ультраортодоксальной жизни Израиля. "Городской роман" - фильм нравов из жизни той части секулярного Израиля, которая, пользуясь определением Гребенщикова, "давно уже вышла за".

В первом фильме высокоструктурированная жизнь, определяемая традиционными властными императивами: "можно", "нужно", "нельзя"; во втором - позволено все (ну разве что скотоложство не практикуется), "нужно" и "нельзя" абсолютно неактуальны. В первом - непонятно, как поговорить с девушкой до свадьбы, узы брака обладают святостью, влюбленным надо преодолеть неимоверные испытания, чтобы соединиться друг с другом, они готовы жизнь отдать и в конце концов отдают; во втором - нет никаких проблем ни для кого и ни для чего, брак ничему не мешает, вот только затруднительно разрешить проблему отцовства между тремя претендентами.

В обоих фильмах герои несчастны, но в первом они несчастны оттого, что переполняющая их любовь не может реализоваться, во втором - потому что они вообще живут вне поля любви, внутренне им позволено все, но они несчастны и одиноки. "Городской роман" шокировал некоторых зрителей грубой откровенностью сексуальных сцен, но концептуально она, конечно, оправданна - авторы как бы говорят: вот это здесь практикуется как любовь. В какой-то момент одной из героинь приходит в голову, что члены она помнит куда лучше, чем лица. Генетически "Городской роман" восходит к "Опасным связям" Шодерло де Лакло, но без напряженности последних, ибо во французском романе "злодеям" еще надо было сломать нравственную оборону совращаемых, в фильме же ломать нечего, и в силу отсутствия драматургической напряженности он оказывается вяловат. Уже с половины дистанции ясно, что так жить нельзя, и все от этого очень несчастны.

Я бы отметил лишь пару сцен. В одной из них свальный грех: во тьме с багровой подсветкой колышутся голые тела - настоящая сцена ада. Разумеется, секс чудовищно серьезен - как не вспомнить улыбку Арика Каплуна. В другой - несчастный от безумия взрослых, страдающий от недостатка любви мальчик выливает из пузырька в ванной благовоние и писает в него: выразительная метафора того, во что превращают люди свою жизнь. "Городской роман" - единственный фильм, из показанных в Москве, который совершенно интернационален: за исключением непринципиальных бытовых деталей, еврейский мир задается только лишь языком (в данном случае я имел в виду иврит, а не оральный секс, также предъявляемый зрителю).

Зато уж "Дибук" погружен в национальный быт и культуру настолько, что каждая вторая сцена требует для внешнего зрителя комментария. Конечно, влияние знаменитого "Экзорциста" Уильяма Фридкина (1973) здесь очевидно, но его не стоит переоценивать: в части вселяющихся и изгоняемых духов в еврейской культуре существует своя не только мистическая, но и сценическая традиция. Название "Дибук" намеренно повторяет название пьесы Семена Анского (1916), поставленной в 1922 году с громким успехом Евгением Вахтанговым в еще московской тогда "Габиме".

Действие "Святого" (реж. Амос Гитай) также происходит в Меа Шеарим. В этом бытовом реалистическом и психологическом фильме нет ни мистики, ни намеренной этнографии, ни сильных внешних эффектов, как в "Дибуке", но для стороннего глаза он, конечно, переполнен экзотикой. "Святой" был показан в Карловых Варах вместе с "Друзьями Яны" и встречен с интересом, но не более того - уж слишком все в нем непонятно. В известном смысле "Святой" попал в ту же ситуацию, что и "Хрусталев, машину!" на Каннском фестивале, но только "Святой" оказался куда более культурно непроницаем.

Специфические формы и ограничения ортодоксальной жизни, сообщающей каждому шагу человека религиозную мотивацию, дают чувствам особое качество и напряженность и ставят перед людьми проблемы, неведомые за пределами еврейского ортодоксального мира. Две сестры - героини картины, будучи неотъемлемой частью этого мира, не выдерживают его давления: одна из них умирает, другая покидает общину. Авторы этой традиционно сделанной ленты сумели достичь аскетическими средствами сильного эстетического эффекта. "Святой" - поэтичный, нежный и в то же время очень жесткий фильм.

О кошмарных событиях Катастрофы написано столько книг, поставлено столько спектаклей, снято столько фильмов, что, кажется, развилось уже своего рода художественное нечувствие. Авторы "Короля и шута" (реж. Йосеф Годарт) попытались найти новые выразительные средства, создав инсталляцию с широким использованием компьютерной технологии (она применена и в "Дибуке") и совместив документальный и квазидокументальный материал с театральным диалогом и элементами мюзикла - и потерпели неудачу. Не спасло фильм и обаяние Каневского с Демидовым, играющих главные (и единственные) роли.

Художественная слабость "Короля и шута", очевидная и сама по себе, становится просто убийственной при сравнении с "Фотолюбителем" - относительно недавним документальным фильмом польского режиссера Дарьюша Яблоньского, увенчанным ожерельем международных призов. "Фотолюбитель" посвящен тем же событиям, там действуют (в том числе) те же герои. Но польскому режиссеру удалось сделать то, в чем не преуспел израильский: найти новый подход к теме и реализовать его адекватными художественными средствами.