Когда качаются фонарики

ПОЭТ Глеб Горбовский - явление в русской литературе исключительное. Он известен и как официальный советский поэт, лауреат Государственной премии, и как один из самых ярких авторов неподцензурной и непубликуемой литературы Ленинграда 50-60-х годов. И, наконец, известны его песни - одна из них стала народной: "Когда качаются фонарики ночные / И темной улицей опасно вам ходить┘".

Горбовский пишет много, у его творчества есть одна существенная черта. Это неочевидная, но принципиальная внутренняя противоречивость. С одной стороны, в книге есть замечательные стихи 60-х годов: "Мне говорят: "Бери топор! / Пойдем рубить - кого попало!" / А я багряных помидор / Хочу во что бы то ни стало". С другой стороны, в те же 60-е годы Горбовский писал стихи в советской эстетике; были стихи и очень "шестидесятнические", с сознательными, кажется, отсылками то к Евтушенко, то к Окуджаве.

В 1950-е и в начале 60-х Горбовский был одним из наиболее заметных авторов молодой неподцензурной литературы Ленинграда. Неподцензурные ранние стихи Горбовского опубликованы в США в знаменитой антологии русской поэзии "У Голубой Лагуны". С 1960 года параллельно выходили и сборники Горбовского в советских издательствах. Это были совсем неплохие стихи, с тонкими переходами настроений. Но это было другое: наиболее нетривиальные стихи распространялись все-таки в самиздате.

Ранний Горбовский принадлежал к двум литературам: свободной и советской. Между этими двумя литературами в 60-е годы были всевозможные градации, и у Горбовского уже тогда одновременно существовало несколько типов высказывания. Более того, создается ощущение, что Горбовскому важна контрастность его творчества и что он играет с ней: в книге часто оказываются рядом стихи на близкие темы, но совершенно разные по внутренней задаче.

В конце 80-х-90-е годы Горбовский часто печатается в одиозных газетах и журналах, пишет идеологизированные стихи. В книге они тоже есть: "В Кремле, как прежде, сатана, / в газетах - байки или басни. / Какая страшная страна, / хотя - и нет ее прекрасней┘"

Однако разброс и тут велик, и в новых стихах Горбовского появляются то "шагаловский Витебск" (тоже уже почти штамп, но из другого ряда), то неожиданные метафоры, на мгновение напоминающие неподцензурного Горбовского 60-х годов - "и скрежет нежный / знакомств, возникших по весне". Новые стихи Горбовского объединены не идеологией, а чем-то другим. Вроде бы они объединены фигурой лирического субъекта. Главные черты этого персонажа - одинокий, незаметный, виноватый, кающийся и поэтому живой. Этот персонаж может быть жалок и нищ, он затерян в народе, может быть склонен к выпивке. Но именно поэтому он не посягает на какое-то особое место в космосе, ему - "воробью", а не "соловью" - может открыться простая музыка, скрытая в глубине реальности. На один из важнейших сюжетов сборника указывает название "Окаянная головушка": одной из его идей оказывается принципиальная множественность, подвижность состояний частной и укорененной в простом быте души.

Но вот в чем проблема.

Выше сказано, что разные состояния души "вроде бы объединены". "Вроде бы" здесь не сорное слово, потому что глубинно разные стихотворения объединены не психологически. Отчасти эта связь музыкальная - связь разных душевных состояний по принципу мелодий - но это отчасти. И все названные свойства лирического субъекта, во многом не воссоздаются, а пересказываются. Еще важнее другое. Рядом в книге оказываются стихи живые, ощутимые - и картонные. Создается ощущение, что Горбовский вообще давно перестал различать в своем творчестве живое и картонное. Сначала совмещал как-то - а потом не смог.

Параллельно для издания и "в стол" писали многие советские поэты. Но попытка объединить советские и "непечатные" стихи в случае Горбовского показывает именно внутреннюю разнородность двух поэтик - даже при том, что есть переходные тексты. Попытка синтезировать два направления творчества Горбовского в 90-е годы, реконструировать на обновленной основе частный, уединенный взгляд приводит к идеологическому конструированию, потому что частный взгляд в советском и неподцензурном исполнении - принципиально разные вещи, они основаны на разном самоотношении человека.

Горбовский обладает свойством в упор не видеть очевидного в чужой культуре. Вот, например, что он пишет про японцев: "Уникальнейшая из наций - / ни Чайковских, ни Рафаэлей, / ни бомжей, ни крутых инфляций - / лишь служение общей цели". У Пригова или Лимонова подобные заявления делаются не от лица автора, а от лица персонажа, а у Горбовского от чьего лица - неизвестно. У Горбовского энергия подлинного переживания исчезает, утекает в построение внешней схемы. Для советской поэзии - путь традиционный, необходимый, главный.

Горбовский - автор действительно одинокий, независимо от публикаций в "патриотических" журналах и групповых привязанностей. Его разноречивость можно было бы сравнить с разбросанностью Василия Розанова. Однако у Розанова за всем этим стоял образ трагически рефлектирующей личности. У Горбовского противоречия указывают не на рефлектирующую личность, а на знаки разных ее состояний.

Произошла подмена. Горбовский как автор в самом деле лишен ложных метафизических претензий. Он не претендует на место пророка и вообще на особое место автора в мире; его образ поэта - нищий, потерянный и живой человек. Живой, но не наблюдающий, не реагирующий на большинство того, что происходит с ним, что происходит в его отношениях с языком, с людьми. Беды России, о которых пишет Горбовский, - это публицистические абстракции: не потому, что в действительности все не так уж плохо, а потому, что для Горбовского это всего лишь очередная схема.