Рецепт и диагноз

ЕДИНСТВЕННЫЙ в Москве оркестр, в названии которого дважды встречается слово "академический", симфонический оркестр столичной филармонии известен среди дирижеров своим особенно крутым и капризным нравом. Московским филармонистам крупно не повезло еще в 1989 году - они оказались первыми, кого покинул главный дирижер, подавшийся на европейские вольные заработки. Шеф - Дмитрий Китаенко - уехал и никак не позаботился о дальнейшей судьбе тех, кого он "приручил": может быть, именно поэтому оркестр МГАФ стал так трудно поддаваться любой "дрессировке". За последние 10 лет коллектив практически устроил два "импичмента" - сначала Василию Синайскому, а затем Марку Эрмлеру. Но без начальства оркестр существовать все равно не может - пришлось искать новые варианты.

И вот уже второй сезон подряд симфоническое подразделение филармонии возглавляет человек, который сразу при вступлении в столь хлопотную должность заявил, что видит себя прежде всего "доктором" этого оркестра. Юрий Симонов (народный артист СССР и знаменитость на московском небосклоне далеко не последняя) ныне служит еще и в Брюсселе в должности руководителя оркестра бельгийского радио, преподает дирижирование в Лондоне и пользуется репутацией очень хорошего педагога, умеющего "ставить руки" молодым дирижерам. Часть наблюдателей утверждает, что это именно он развалил оркестровое и хоровое хозяйство Большого театра в бытность свою его главным дирижером, а другая столь же твердо уверена, что как раз с уходом Симонова музыкальное дело на главной сцене страны покатилось по наклонной плоскости. Но при бурном большетеатринском прошлом и бесспорном брюссельском настоящем маэстро успевает регулярно наезжать в Москву и работать здесь с филармоническим оркестром весьма интенсивно: обычно это три репетиции в день, после которых среднестатистическая оркестровая работа воспринимается как курорт. Летом была проведена своеобразная "уборочная страда" - то есть вчерне отрепетированы одиннадцать (!) программ, которые запланированы на текущий сезон. Теперь они по одной идут в дело.

Последний концерт в Большом зале консерватории, которым продирижировал Симонов, был укомплектован "под завязку" музыкой самых разных стилей. От раскрашенного акриловыми красками Баха (органная Токката и фуга в обработке Леопольда Стоковского) до Стравинского (Симфония псалмов с хором Юрловской капеллы). Было даже приторное вступительное слово музыковеда Жанны Дозорцевой по юбилейному поводу (100-летие пианистки Марии Юдиной), после чего публика честно вздохнула с облегчением.

Оркестр Московской филармонии под "докторским" управлением действительно стал немного похож на человека, который проходит курс оздоровительной трудотерапии, но пока дошел примерно до середины. Превозмогая собственные привычки, оркестр тщательно учит партии, много времени уделяет подгонке деталей, балансу, унисонам и даже работе над окраской коллективного звука - один из самых частых жестов Юрия Симонова очень характерен, он как бы вытягивает из музыкантов по ниточке добавочные децибелы, когда надо прибавить громкость.

Все, кажется, согласны, что звучание филармонистов стало более подтянутым и менее аварийным. Правда, многие простые вещи еще даются с трудом и большим физическим напряжением - в Четвертом фортепианном концерте Бетховена, например, никак не получалось удержать темп, который настойчиво предлагал солист Алексей Любимов, а повторяющиеся ритмические фигуры в легком оркестровом сопровождении давали сбои через каждые два такта. Звучало это как перегоревшие лампочки в уличной рекламе. В остальном техническая исправность игры не только не скрыла, а, наоборот, сделала гораздо заметнее самую вредную привычку отечественных оркестров: терять контроль над собой в громких местах и бояться тихих. Ведь написанное в нотах "форте" (с силой) - не значит грузно и тяжело, а "пиано" (нежно) - не значит с ленцой и расслабленно.

Юрий Симонов управлял оркестром в той знаменитой манере, которая, как правило, отличает опытного кучера от новичка: не стегал лошадей слишком часто и лихо, но держал поводья туго натянутыми всю дорогу, мало внимания обращая на то, удобно ли дышать в такой сбруе. Он выучил с музыкантами все, что они должны были делать, добился довольно чистого строя и весьма требовательно следил за выполнением утвержденного им плана. Но роль "главного инженера музыки" Симонова не устроила.

Это был классический пример ловкости рук как особого искусства и при этом - образец "теоретического дирижирования", показательный профессорский урок. Маэстро давал вступления, словно чертил их мелом по классной доске - вот смотрите, это делается так! Хор отозвался плоским и ватным звуком, который так и не пересилил, но будто подушкой накрыл оркестр в музыке Стравинского, где графичные жесткие линии партитуры от этого сильно расплылись. В "Неоконченной симфонии" Шуберта Юрий Симонов показательно выделял "курсивом" второстепенные детали вроде "поддакивания" труб или скрипичных синкоп - вот как хорошо все налажено, просто конвейер! Получилась тяжелая, сладковато-певучая масса звука без контрастов, почти на одном уровне громкости и старательности. Гимнастика рук обернулась против музыки.

Хотя в глазах внимательных наблюдателей Юрий Симонов "бытует" в Москве как реальная музыкальная надежда на возвращение порядка и солидности, его работа ярче всего проявляется в другом. Результат его дирижерских усилий удивительно напоминает стиль правительственных концертов брежневской эпохи. Те же весомость и малоподвижность при добросовестном выполнении всеми участниками музыкального процесса своих обязанностей на 101 процент. Обновление технологии приводит к тому, что выпускается хорошо забытая старая продукция. Тот самый советский звук - бравый, уверенный и одинаковый.