Петр Налич: «Одна запятая отделяет гениальное от графомании»

Петр Налич предпочел академическую сцену эстрадным выступлениям. Фото РИА Новости

Петр Налич прошел стремительный путь от сетевого музыканта до звезды Евровидения. Его композиция «Гитар» звучала из динамиков всех компьютеров, став «песней Рунета-2007», а в 2010 году он уже играл в Осло с другими европейскими исполнителями. Однако теперь Налич редко выступает со своим музыкальным коллективом, сосредоточившись на театре: в Российском академическом молодежном театре идет спектакль «Северная одиссея» с участием Налича, который записал полноценный саундтрек к постановке. Евгений МЕДВЕДЕВ специально для «НГ-антракт» побеседовал с Петром НАЛИЧЕМ о резком развороте от эстрады к классике, загадочной русской душе и архитектурном бэкграунде, который помогает строить и творить.

– Петр, ты вместе с Noize MC стал самым ярким музыкальным событием на отечественной сцене за последние годы. Как и у Noize MC, у тебя музыкальная школа за плечами. Как и Noize MC, ты начинал с популярных музыкальных жанров. А теперь Noize MC выступает с симфоническим оркестром, а ты – на театральной сцене РАМТа. Вы смешали самые разные музыкальные жанры, используя весь инструментарий – от народных песен до классики. С чем это связано? 

– Я много думал об этом. Мне кажется, что наше поколение погружено в общемировую культурную среду с самого раннего детства. Я не в 20 лет впервые услышал Sex Pistols: с 5–6 лет для всех людей моего поколения ABBA, Boney M, Литтл Ричард, а потом рэп старой школы MC Hammer и Тупак Шакур – такая же привычная вещь, как «Степь широкая», Рахманинов и Бах. Это не то, что было в 1960-е годы, когда в 30 лет люди внезапно окунались в новое творчество и что-то узнавали, как было с вкраплениями джаза у Щедрина. Наше поколение знакомилось постепенно и получало все вместе, и хотя остаются какие-то жанровые рамки – это рок, это хип-хоп, это джаз, это опера – на самом деле все смешивается еще сильнее, и смешение становится все более и более явным. Вот почему у артистов получается играть в разных стилях. Люди удивляются, а я смотрю и пребываю в растерянности, потому что для меня их удивление выглядит странным: для меня смешение естественно. Напротив, для меня было бы неестественным вдруг сказать: теперь я занимаюсь только рок-н-роллом или народной музыкой. Даже если бы захотел, у меня бы так не получилось. Я с детства варюсь в этом котле, как и другие представители моего поколения. 

– Видимо, поэтому ты однажды заметил, что у тебя нет любимой книги, песни, фильма или чего-то еще «любимого»? 

– Это правильное замечание. Именно широта в нашем сознании, 1990-е годы, которые нас раскрепостили и расширили палитру, привили нам разные вкусы. Я родился в 1981 году и уже в 10 лет смотрел и диснеевские мультфильмы, и японские, ни на что не похожие (тот же Миядзаки, которого ни с кем нельзя сравнить). Эти культурные полюса, соединенные протуберанцами, настраивали сознание и подсознание внутри меня таким образом, что теперь у меня нет любимой книжки, жанра или композитора. Эти брожения, окунания, переходы из жанра в жанр, соединения, которые мне кажутся естественным веянием времени, отложились и повлияли на все наше поколение. 

– Петр, у тебя и музыкальный, и архитектурный бэкграунд (как известно, ты учился в МАРХИ). Как твои архитектурные штудии повлияли на творчество? Можно сказать, что архитектура прослеживается в твоих песнях? 

– Архитектура дает очень широкое образование – от математики, сопромата до истории искусств, эстетики, скульптуры, проектирования. Мы изучали широкий спектр предметов, который настраивает организм на особый лад: не то что «мы все такие творческие люди и парим в облаках». Зодчество все время приземляет, архитектура учит тому, что должны быть основа, канва, фундамент. «Надстройка» творчества должна соседствовать с ремеслом, и для меня две эти крайности очень важны. Они не дают воспарить в облаках и почувствовать: «Да я Пушкин!» На одном ремесле много не сделаешь без божьей искры, импульса сверху. А твое дело, как ремесленника, быть готовым к моменту, импульсу, чтобы у тебя был заточен карандаш и бумага на столе разложена. 

– Спектакль «Северная одиссея» – как раз то смешение, и музыкальное, и образное, о котором ты говорил. Как ты отправился в эту одиссею, почему присоединился к постановке? 

– Режиссер Катя Гранитова дала мне прочитать сценарий, она сказала, что, по ее мнению, я подхожу к этой истории. Этот спектакль – соединение стилей: этнического русского и зарубежного соула, джаза и фанка, абсолютная полижанровость, которая мне очень близка. У нас не было привязки к стилю, в итоге получилась муздрама, драмус или муздра – называйте как хотите. И мне очень нравится участвовать в постановках: с одной стороны, мы на сцене, но не в действии, с другой – мы участники постановки, но где-то параллельно. «Северная одиссея» – это не мелодрама, не музыкальный спектакль и уж тем более не мюзикл. Это спектакль, где два мира чуть-чуть соприкасаются, высекая искру. 

– Ты не любишь путешествовать, как сам говоришь, однако песни вышли очень «географичными», отражающими разные страны. Как тебе удалось передать характер и веяния разных стран? Ты писал песни специально под спектакль? 

– В наше время не нужно путешествовать, чтобы открыть для себя новые песни и творчество, если есть Интернет и новые альбомы. Где-то 10–15% песен были на уровне эскизов, идей, а 80% – это совершенно свежий материал, специально написанный под постановку. Были строчки и образы, которые постепенно обрастали фразами и выкристаллизовались в тексты. А заглавная песня «Еду далеко», она сразу сложилась, очень удачно соединив мелодию с текстом. 

– «Северная одиссея» основана на рассказах Джека Лондона, но от американского писателя тут осталось немного. А о чем эта постановка лично для тебя? О чем и для кого она говорит? 

Налич считает спектакль «Северная Одиссея» гимном русскому человеку и природе. Фото РИА Новости

– Джек Лондон, в моем понимании, это такой пробивной мужик, Мартин Иден в мире искусства, который выходит и басит: «Сейчас я вам простую правду расскажу». Но это не тот модус, в котором мне постоянно хочется находиться. «Северная одиссея» впитала еще один пласт его творчества – упоение природой, удивление мирозданием, которое отличает всех великих писателей. 

Для меня этот спектакль – история русских людей, необычных и одаренных. О таких говорят: «В драке не помогут, но в войне победят». Они добрые, веселые, но могут случайно всех переубивать, а если не убьют – то станут дружить. Это настраивает на определенные размышления: почему мир поделен на страны, языки, почему у народов разные традиции и привычки? Очевидно же: Россия 300 лет пытается стать Европой, но не становится, но и Азией ей тоже не быть. И Европа не станет Азией, и вместе им не сойтись. Почему мы тут находимся, что такое Россия – конь, несущийся по равнине, как писали философы? Все это бескрайность, формирующая сознание. «Северная одиссея» рассказывает и об этом. 

Но еще спектакль – роуд-муви, блокбастер, усеянный огромным количеством юмористических маяков, которые делают постановку не просто поверхностной поп-драмой или поп-триллером с элементами романтики и стрельбы. Это спектакль о самых важных вещах для каждого человека. 

– Когда я иду в кино, я приблизительно представляю портрет зрителя, который идет на боевик, или мелодраму, или комедию, и могу предположить, кто окажется в зале. А как выглядит портрет зрителя «Северной одиссеи?» 

– Он очень разный. Есть люди, которые любят РАМТ и часто сюда приходят. Кому-то нравится музыкальный театр, поэтому он пришел на спектакль. А есть те, кому интересно, чем я занимаюсь, и они следят за моим творчеством. Так что портрет от 15 и до 70 лет, видимо. 

Слушая отзывы, я заметил, что есть зрители, которые далеко не всегда считывают маяки, а есть те, кто говорит, что этих маяков недостаточно. Кто-то утверждает, что тема раскрыта слабо, и это бесконечный разговор. 

– Россия подарила миру Михаила Чехова и Константина Станиславского, которые создали собственные актерские школы. А как ты думаешь: сегодня осталось такое понятие, как «русская театральная школа»? 

– Мне кажется, эта классификация условна, и не то чтобы в ней есть необходимость. Конечно, я горжусь замечательными авторами и учителями, но делить на классы и страты совершенно не нужно. Вот, например, мы говорим «Владимиро-суздальский архитектурный стиль», но ведь это наполовину романская школа, и кремлевские соборы строили «фрязы» – итальянцы. Чехов и Станиславский создали инструменты, но ведь важнее, как ими пользоваться, и нажимать на те струны, которые естественны для тебя, использовать весь возможный инструментарий по максимуму, оставаясь собой и не копируя ничего. Не так давно я был на выставке Валентина Серова и видел, что тут чувствуются фовисты, здесь – импрессионисты. Но он не стал эпигоном, ни на секунду, хотя влияние и чувствуется. 

– Ты заметил, что написал музыкальную часть специально под постановку. Некоторые песни из спектакля ты уже исполнял на концертах. Ты планируешь презентовать весь свой театральный треклист на выступлениях? 

– Трудно сказать. Если говорить о «Музыкальном коллективе Петра Налича», то он в бессрочном творческом отпуске. Прежний формат не позволял полностью раскрыться, и музыкальный почерк сложился именно в театре: канва спектакля помогла его оформить. Сейчас, на декабрьских концертах, мы представим диск с песнями. Возможно, нам удастся также записать клиповую историю. Мы решили застенографировать, снять номер из спектакля, придуманный гениальным Албертом Альбертсом. Так что пока нас ждут альбом и видеоистория. А когда премьерный год пройдет, наверное, снова начнутся концерты, и тогда, может быть, я исполню песни. 

 – Однажды я беседовал с Гораном Бреговичем и спросил, что он считает показателем признания себя как музыканта, и серб ответил: «Когда мои песни поют на свадьбах». А для тебя признание как музыканта – что это? 

– Действительно, когда песни становятся народными – это очень приятно. И некоторые мои песни некоторое количество людей считают народными. Признание – это очень сложный вопрос. Порой ты желаешь того признания, которое тебе навредит, и от этого точно стоит отказаться. 

Лучше искать правильные настройки организма, сознания, работать над качеством. Как человек, отягощенный музыкальным образованием, я грузил себя новыми занятиями, расширял инструментарий, пока, в конце концов, шестеренки не сомкнулись с зубчиками жизни – и теперь все идет правильно, проходит без излишнего давления. С годами понимаешь, что композиторы, которые писали сложно, выросли и стали писать просто, а одна запятая отделяет гениальное от графомании. 

– Наконец, заключительный вопрос. Вот объясни человеку, который не любит театр, зачем ему идти на постановку «Северная одиссея»? И зачем идти на спектакль тому, кто любит классический театр, но ненавидит эксперименты и музыкальные вкрапления? 

– Уже в самом вопросе есть ответ. Если человек, не любящий театра, хочет что-то понять – он услышит эстрадника, сможет посмотреть на спектакль под новым углом, с другой стороны. А человеку, который ценит театр, который надевает галстук перед завтраком, – ему нельзя закрывать глаза на постановку, говорить, что это плебейское искусство. В этом случае ты становишься очень косным, узким человеком, сам себя ограничиваешь.