Жизненный опыт: коробки, сумки, чемоданы

Знаменитый "Тропик Рака" (Генри Миллер завершил его 70 лет назад) открывается эпиграфом из американского философа эпохи романтизма Эмерсона: "Романы постепенно уступят место дневникам и автобиографиям, которые могут стать пленительными книгами, если только человек знает, как выбрать из того, что он называет своим опытом, то, что действительно есть его опыт, и как записать эту правду собственной жизни правдиво"┘ Эмерсон как в воду глядел. Романы, покряхтев, уступили место опыту дневников и автобиографий - причем на собственной территории и под собственной жанровой рубрикой. Если проще, то так: имя "роман" остается, но дистанция меж прототипической явью и художеством сокращается до предела. Фантазии и философии все меньше: прозаик бежит по лестнице вниз (полагая, что вверх), обеими руками держась за перила неостывших фактов, приключившихся с ним на┘ Ну, например, на чердаке или на лестничной площадке. Место фантазии занимает отбор и столкновение реальных мелочей, роль бродильного элемента - лирическая интонация.

Писательница и художница из Перми Нина Горланова (вот на стене у меня висят ее дары: живопись наива - букет, он же сова, и рыба, и святой) призналась мне однажды, что весь свой опыт заготовляет впрок и сортирует по коробкам. Например, Нина уверена, что первая фраза должна заманить, посему у нее была целая коробка (из-под индийского чая) первых фраз. Коробки ей долго заменяли файлы, пока не было компьютера. "Мусор". "Юмор". "Сны". Они и сейчас, в компьютерную эру, при Нине остаются: она без них не может. "Разрезаю, раскладываю, склеиваю, - говорит она. - Столько записей! Коробки, сумки, чемоданы. Прямо не справляюсь с этим объемом. Ту коробку с первыми фразами я потеряла во время ремонта и никогда больше не нашла. А как говорил наш преподаватель старославянского: "Плохой карандаш лучше хорошей памяти"┘ Пришло время автобиографического романа, и все пригодилось". Нинин роман-автобиография "Нельзя. Можно. Нельзя" так и лежал в виде записей, потом она разложила его по персонажам: дети - отдельно, муж и друзья - отдельно. Многое и сейчас не использовано. Но Горланова эти свои коробки не выбрасывает. Еще, говорит, напишу чистые мемуары┘ Впрочем, "чистых" не бывает, ничего беспримесно документального в искусстве нет. Уже сам отбор фактов предполагает художественное смещение. Монтаж вкупе с ритмом - вещь в прозе особая.

Так, на пересечении дневника, автобиографии и стихопрозы, строит свой Баку Афанасий Мамедов, о котором я уже на этих страницах писала, но вдруг вспомнила важное замечание из уст прекрасного поэта Ирины Ермаковой (это - в беседах, которые я всю жизнь веду с коллегами и товарками; тоже мой, скажем так, собеседческий дневник). "Знаешь, - говорит, - Таня, так бывает, читаешь что-нибудь, и словно именно для тебя это все написано. Каждая фраза. Как стихи любимые. Открываешь и читаешь с любого места. За такую прозу хорошо бы платить построчно, как за стихи платят. Это же и есть поэзия. Крепкое вино текста настояно на Пастернаке и Кортасаре. Оно весело перебродило. Оно прозрачно. Все ненужное выпало в осадок и сцежено. Привычный автобиографический ужас жизни никуда не делся, но это только одна из составляющих букета. Мамедовский напиток выдержан ровно до того градуса, который необходим. Для меня┘"

Ну, насчет построчной оплаты - это Ира размечталась и загнула: серьезным прозаикам и лирикам она пока не грозит. Книги, однако, слава богу, выходят.

Главное же для автобиографического романиста, чтобы все ненужное выпало в осадок и было сцежено (либо осталось в коробках из-под чая или обуви). А нужное чтобы преобразилось в контрастных сцеплениях. Тогда и получается пленительный напиток прозы, близкой к жизни. Можно пить.