Не выдумывайте меня!

Юлий Даниэль. "Я все сбиваюсь на литературу..." Письма из заключения. Стихи. - М.: Общество "Мемориал", издательство "Звенья", 2000, 896 с.

СОЧИНЯТЬ письма с учетом их возможной популяризации я не буду", - писал Юлий Даниэль в 1968 году из заключения. Тем не менее такая популяризация случилась: его письма оттуда изданы. Солидная книженция тиражом в 2 тысячи. Составитель и комментатор - Александр Даниэль - в предисловии так объясняет причину появления этой книги: "Личность и некоторые специфические особенности литературного таланта автора сделали его письма уникальным документом, воспроизводящим дух эпохи в ее утраченной ныне целостности".

Процесс Даниэля-Синявского положил начало диссидентскому движению. Диссидентское движение положило начало коренной перестройке всего общества. Коренная перестройка тоже положила начало чему-то, но вся эта причинно-следственная связь, на мой взгляд, не имеет никакого значения. Юлий Даниэль диссидентом не был. Он написал книгу, которая была издана не там. Вот и все его преступление. Он, как отмечает его сын, проигнорировал право государства на контроль над творчеством. Человек против государства. Тема эта стара, а ее развитие известно: остается (не в выигрыше, а вообще) человек, а государство... Вроде и не было его. Как нет его в письмах Даниэля.

Странная тут получается штука. Конечно, писать обо всем Даниэль не мог - условия были не те. Поэтому читать его письма, допустим, как натуралистические очерки, бесполезно, тем более что сейчас такого рода литература вполне доступна. Однако эти условия не мешали ему писать о главном: "Ведь главное - действительно главное! - что я люблю моих друзей, что я бесконечно благодарен моей судьбе за них, что вы все вписаны в мои святцы". Не всегда Даниэль так благодушен: "Дорогие мои друзья, позвольте - кому я пишу? Для кого? И что? Папские послания? Новогодние обращения президента? Этюды, предназначенные для чтения в салонах, как в начале прошлого века?"

Даниэль чувствовал, что превращается в некую мифическую фигуру. Это его бесило, пожалуй, даже еще больше, чем внимание со стороны известных органов. Потому что если государство - это машина (и действия этой машины достаточно прямолинейны: ограничить, изолировать, уничтожить), то "общественное мнение" - это запах, учуяв который, некто может не подать руки другу, ставшему "модным".

"Мне усиленно объясняют, и здесь, и извне, что все хорошо и разумно, а если неразумно, то все равно хорошо, а если нехорошо, то полезно, и т.д." Речь идет уже не о государственном контроле, безликом и тупом, а о дружеских рекомендациях и добрых советах, невыполнение которых приводит не в одиночку, а в одиночество. "Кто бы мог подумать, - пишет составитель, - что главное содержание его жизни - это преодоление одиночества?" И кто бы мог представить, что в тюрьме человек оказывается не так одинок, как на свободе. Так, может, заключение и в самом деле полезно? А страдание - так оно вообще, наверное, очищает. Лев Николаевич, Федор Михайлович, Александр Исаевич. Присоединяйтесь, Юлий Маркович! Не хочет. "Эти годы не только не принесли мне радости, а наоборот - они сделали меня несчастливым: я стал злым и нетерпимым - а я ненавижу зло и нетерпимость. В результате я вынужден ненавидеть самого себя и горевать о себе - о том, каким был раньше. И сумма знаний, опыт, материал, накопленный мною, катастрофически не заполняют те пустоты, которые образовались во мне".

Чтение Даниэль называет одной из основных форм существования. А имена авторов, которые возникают на страницах его писем, как бы это выразиться, общеизвестны что ли. В любой тюремной библиотеке (хотел написать "вы их найдете", да спохватился) есть. Булгаков. Хемингуэй. Фейхтвангер, которого (о, ужас!) Даниэль предпочитает Кафке. Просто школьная программа. Детская: "Помните, что говорила предводительница стаи отстающему гусю в "Путешествии Нильса": "Скажите новичку, что лететь быстро легче, чем лететь медленно,.. скажите, что лететь высоко легче, чем лететь низко..." Вот тебе и самиздат. Воистину "только детские книги читать..." Да, конечно, цензура не дремлет, но получается, что все мы верные книжки читаем с детства, и получается, что не они делают нас героями или подлецами. Искусство вообще ничего не "делает", а значение его обнаруживается вдруг, когда сокамерник подхватывает строчку стихотворения, а репродукция из журнала - единственное яркое пятно в бараке.

Что-то совсем мрачная картина вырисовывается. Мрачнее, чем у самого Даниэля. Письма его написаны с юмором, читаются легко, и даже когда он начинает особенно язвить, то делает это вдохновенно. Письма дозволялось отсылать только близким родственникам, и поэтому в письмах он обращается ко всем сразу. Может, даже и к нам, в наше прекрасное далеко. Поэтому мне бы хотелось ответить Юлию Марковичу Даниэлю на один его вопрос. Уважаемый Юлий Маркович, в одном из своих писем вы спрашиваете, почему у пожарных ведер дно конусом. Я понимаю, что в данный момент вам глубоко наплевать на это, но все же сообщаю: потому конусом, чтоб на них никто не позарился и не утащил домой. И не кажется ли вам, что некоторые явления нашей жизни не менее "конусообразны" и так же вызывают наше недоумение? До тех пор, пока пожар не начнется... "Я не за то, чтобы карать, я за то, чтобы всегда помнить. Это касается не только фашизма: мы плохо знаем свою историю. Вернее, знаем-то мы ее хорошо, но за строчками учебников, мемуаров, документов разучились видеть человеческие плоть и кровь". И речь не о том, что если мы-де забудем, то оно повторится. Речь о том, что не повторится никогда. Жизнь, например.