Музыкант в табакерке

Настоящий органист всегда ведет с инструментом внутренний диалог.

Привычной чинности пустынных белых коридоров Московского дома музыки как не бывало. На полу лежат груды непонятных маленьких сверточков из коричневой бумаги, всюду раскиданы инструменты, и откуда-то из глубины доносятся отрывистые и гулкие звуки. Монтаж самого большого в России органа почти закончен, полным ходом идет его интонировка, то есть настройка.

Трубы и трапы

«Ну, пройдемте в орган», – импозантный главный смотритель органа и начальник органного участка Павел Николаевич отворил совершенно обычную дверь. Попав внутрь, человек начинает себя ощущать не то персонажем из «Городка в табакерке», не то матросом на подводной лодке – тесное многоярусное пространство сплошь занято трубами, между ними и стеной едва остается проход для человека, и через вертикальные колодцы вверх и вниз тянутся красные вертикальные металлические лестницы-трапы.

Откуда-то возникают двое плотных, розовощеких и неуверенно улыбающихся мужчин. Это Мартин и Хайнц, настройщики органа, принимавшие участие и в его постройке – это заняло примерно два года и стоило, по официальным данным, около двух с половиной миллионов евро. После того как тридцатитонный инструмент начерно интонировали в Бонне, его на шести трейлерах привезли в Москву, где и предстояло заняться окончательной отладкой всех его шести тысяч труб – от огромных, десятиметровых до крохотных, в сантиметр. Интонировка в общей сложности займет около пяти месяцев, и все это время Мартин с Хайнцем начинают в полшестого утра, а заканчивают глубокой ночью. Потом, после Москвы, они немного отдохнут, дальше поедут работать в Пекин, потом – в Оман. «Да, странно немного для мусульманской страны, но там будет частный орган, знаете, на нефтяные деньги что угодно построить можно».

Соловьи и колокольцы

Настройка труб – дело хлопотное. «Вот эти, металлические, – с ними легче, а с деревянными сложнее, конечно. Они сделаны из дуба, сосны и – как это по-английски – ах да, груши. Понимаете, первые два-три года вообще идет привыкание органа к климату и режиму использования, а тут еще зимой и летом меняются влажность и температура, соответственно меняется звучание. Древесина пересыхает – труба начинает «кричать» либо не отвечает вообще, так что наша цель настроить его на более-менее средние показатели».

Мартин вращает похожее на мельничное деревянное колесо с тонкими лопастями – оно тренькает колокольчиком. А вот россиньоль («соловей») – в Москве такого не услышишь точно, да и в России, кажется, тоже – булькание обычного машинного масла, залитого в две соединенные трубочки, оборачивается натуральным щелканьем и трелями соловья.

Инструмент с характером

Новый московский орган задуман как концертный инструмент с ноткой немецкого романтизма. Стилизацией это не назовешь, это настоящий орган XXI века, с компьютером и выходом в Интернет – для удаленной диагностики его состояния, но звучание явно немецкое. Сравнить хотя бы со знаменитым органом Кавайе-Колля, который установлен в Большом зале консерватории – это настоящий французский романтический орган, у него и характер звучания другой. Француз яркий, симфоничный, у него акцент делается на язычковые трубы, а немец более мягкий, певучий, его звук определяется трубами лабиальными. Хайнц печально улыбается: «Да, этот орган Кавайе-Колля – прелестный инструмент, но он же в плачевном состоянии, его надо реставрировать, причем осторожно – это же настоящий памятник».

Если орган сделан качественно и его звучание не конфликтует с залом или храмом, где он установлен, то счет его жизни может идти на столетия. Самым старым из ныне функционирующих органов считается инструмент в швейцарском городе Сионе – он был создан в XIV веке. А вот если не придется орган, что называется, ко двору, то срок жизни его куда меньше – 30–40 лет. Например, сейчас в московском католическом храме на Малой Грузинской заканчивают монтаж «секонд-хенд» органа пятидесятых годов из Базеля – там он почему-то не прижился. К Рождеству обещают закончить, а до тех пор придется довольствоваться звучащим там электронным инструментом.

Полный ветер

В пустом зале слышится тишайшее пианиссимо. Человек в зеленой рубашке сидит спиной ко мне на покрытой дерюжкой деревянной скамейке и перебирает клавиши, расположившиеся перед ним в четыре ряда. На самом деле у него есть специальный монитор, чтобы видеть дирижера. По обе стороны от него – похожие на дверные ручки круглые переключатели регистров с надписями латиницей: «флейта», «туба магна»... Нога в кроссовке давит на педаль.

Павел Николаевич комментирует: «Орган требует особой координации движений, у пианиста вот нога непременно пойдет за партией руки. Хороший органист понимает, что он находится в диалоге с величественным инструментом, плохой – насилует его, и ничего не выходит».

Плавные звуки вдруг сменяются безумным оркестром отбойных молотков. Человек в зеленой рубашке подмигивает мне: «А еще он может рычать. Полный ветер!»