Дарья Курдюкова.
Его называли Зверем.
Иллюстрация из каталога выставки
Совсем недолго, до конца июня, можно видеть около 200 рисунков и картин ответственного в нашем искусстве за экспрессионизм художника. Анатолий Зверев, коего Пикассо титуловал лучшим русским рисовальщиком, публике известен – но такой выставки еще не было. Все произведения происходят из собрания Георгия, а теперь его дочери Натальи Костаки и волей случая уцелели от огня во время пожара аж 1976 года на даче коллекционера в Баковке. Усилиями Галереи Полины Лобачевской (она и стала куратором показа) и мецената Наталии Опалевой они увидели и свет, и темноту выставочных залов.
Один из самых известных коллекционеров русского искусства Георгий Костаки уехал из России в Грецию в 1977-м. Он оставил Третьяковке 80% своего собрания, иконы отдал Музею Рублева. А те самые зверевские вещи стала хранить дочь Наталья Костаки. В 1976-м дом сгорел дотла, вместе с ним большая часть работ шестидесятников. Звереву повезло – его вещи хранились годов с 60-х в стопке. Они спрессовались, между ними больше не гулял воздух, и потому работы лишь обгорели по краю. Впечатление, надо сказать, удивительное. Бумага сохранила темные следы огня, обгоревшие края графических листов теперь неровные, будто пламя лижет их до сих пор, выхватывая каждый лист, как подсветка в затемненных залах Нового Манежа. Но те, что выставлены – далеко не все из коллекции, – Наталья Костаки научилась спасать, дублируя на микалентную бумагу.
Его называли Зверем. Его почти сразу попросили из Училища памяти 1905 года за не соответствовавшее эпохе поведение – впрочем, сам он учителем считал Леонардо – по сходству взглядов.
Зверев частенько писал чем придется, он мог пастозно «лепить» картину или процарапывать ее кистью – он был, что называется, в образе, о том, кажется, нисколько не заботясь. В шеренге нонконформистов он отвечал за экспрессионизм – на его работах линии продолжают жить после того, как высохла краска. Его творческое наследие оценивают в 30 тыс. работ, и он давно прописан в истории искусства. Посмертная судьба Зверева сравнима с судьбой Венички Ерофеева: все возносят талант, однако никто не забудет упомянуть про дружбу с «зеленым змием». Здесь, впрочем, этого не стесняются – над одним из залов висит огромное известное фото: Зверев со стаканом, в щеку его целует Георгий Костаки. Дело было накануне отъезда коллекционера. Так вот, не стесняются – просто считают неглавным.
 В Огненном зале – те самые выхваченные светом из темноты обгоревшие листы. Фото автора |
Нынешняя зверевская история – триптих. Темные Огненный и Кинозал, между ними круглая и очень светлая комната «Семья Костаки в России», где помимо самих домочадцев есть пейзажи, видимо, в той же Баковке и написанные, – например, надышавшиеся розовым закатным светом сосны. В Огненном зале – те самые выхваченные светом из антрацитовой черноты обгоревшие листы. Не только анималистика – самобытная, но достойная графиков вроде Чарушина, Тырсы и Лебедева. Не только бегущие и складывающиеся на бегу в портреты линии. Но даже супрематизм. Впрочем, этот супрематизм художника, которому претил порядок, не мог быть отпрыском супрематизма Малевича. Того, что претендовал на переустройство миропорядка и хоть и воспарил, но воспарил в устойчивой уверенности прямых геометрических форм. А Зверев сделал вроде как домашний вариант – почти небрежный, очень свободный… Кинозал окружает экранами – на одном листопад потрепанных пожаром, но неубитых графических портретов, на другом на глазах из линий и штрижков формуется рисунок. И наконец, фильмы о самом Звереве. И портреты, что висят по стенам, тоже становятся киногероями.
Когда смотришь Зверева – эту радостно-упрямую в своей непосредственности живопись, любопытнее всего следить за его рукой. Взять хоть портреты с проступающей всякий раз индивидуальностью, но неуловимо похожие друг на друга женственностью, если дело касалось прекрасных дам. Он обозначал выразительные темные глаза и разлет не менее темных бровей; носу и губам же уделял куда меньше внимания, лишь слегка намечая. А вокруг этого разражался спонтанный вихрь красок, не менее спонтанно и поразительно «устаканивавшийся», складывавшийся в итоге в портрет. Возможно, траекторию зверевской руки можно сравнить с поллоковской – по крайней мере, если искать параллели «Джеку-разбрызгивателю» в наших широтах, это окажется ближайшая точка.
«Зверев в огне» – не просто счастливое продолжение давнишней истории. Наталия Опалева и Полина Лобачевская надеются скоро, вероятно, даже к концу года, открыть его музей. У обеих связь с художником, можно сказать, биографическая. Полина Лобачевская была с ним дружна, и ей тоже он говорил свою фразочку «Садись, детуля, я тебя увековечу». Она делала его выставки: и в Третьяковке, и у себя в галерее. А для Наталии Опалевой десятилетняя история собирательства шестидесятников Зверевым началась. Что до музея, сейчас ему подыскивают жилплощадь, где обоснуется и «постоянный», и «временный» Зверев. От нынешней выставки в будущий музей перекочует принцип экспонирования с кинопоказами и с использованием технических новинок вроде анимации. Где именно все это будет обретаться, до окончания формальных процедур не говорят, но обещают – поселят в центре.
