Андрей Мартынов
Федор Крюков. Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя. – М.: АИРО-XXI, 2009. – 368 с.
Бывает, что хорошим литераторам не везет: их имя прочно ассоциируется с другими писателями и затмевается ими. Взять, например, Фаддея Булгарина. Написал на него Пушкин эпиграмму – злую, несправедливую (большой талант – большие ошибки). И что в итоге? Фаддей Венедиктович низводится с высот писательских до литературного персонажа «Видока Фиглярина». Обидно. А ведь Булгарин был одарен и как прозаик (роман «Иван Выжигин» в свое время был в прямом смысле общенациональным бестселлером), и как литературный критик┘
Так же случилось и с Федором Крюковым (1870–1920). Его имя ассоциируется с именем Михаила Шолохова в контексте спора об авторстве романа «Тихий Дон» – не в последнюю очередь благодаря авторитету Александра Солженицына.
Мы не будем касаться обсуждения верности (или ошибочности) данной гипотезы, тем более что это выходит за рамки рецензируемого сборника.
В книгу вошли рассказы и очерки, написанные Крюковым в годы революции и Гражданской войны. Большая часть из них печаталась в белой региональной периодике («Донская волна», «Донская речь») и сейчас является библиографической редкостью.
Читая прозу Крюкова, понимаешь, что смута мыслилась писателем в первую очередь как братоубийство. И не последнюю очередь в этой оценке сыграл тот факт, что многих красных персонажей отечественной истории Крюков знал лично. Так, например, в Усть-Медведицкой гимназии, которую он окончил с серебряной медалью, с ним учились Филипп Миронов (будущий красный командарм), Александр Попов (будущий писатель Серафимович) и – внимание, сторонники крюковской версии «Тихого Дона»! – Петр Громославский (будущий тесть Шолохова).
Может быть, поэтому в новелле «В гостях у товарища Миронова» заглавный герой выведен не столько отрицательно, сколько с доброй иронией. И действительно, дальнейшая трагическая судьба командующего 2-й конной армией Филиппа Кузьмича Миронова говорит о нем как об абсолютно искреннем, честном и храбром человеке.
 Гордость за славное боевое прошлое в казаках не угасла... К.Е.Маковский. Казак. 1875. Тюменский музей изобразительных искусств |
Описана и деградация людей, в результате которой нравственные законы, а точнее, элементарная порядочность предаются забвению: «Более наивные говорят иной раз о Боге, о Писании, о совести и законе. Всем очевидно, что теперь, в полосу единственно зоологического, звериного закона, голого и разнузданного, эти разговоры ни к чему, но как утерпишь?» («В сугробах»). И как итог – развал последних остатков государственности, в котором писатель видит и вину своего брата-казака: «Юг Дона, «низовые» казаки, сохранившие еще кое-какие остатки боевых традиций, не были так постыдно равнодушны к участи родного края, к собственной судьбе и судьбе России, былая гордость, воспоминания казацкого прошлого еще не угасли в них. Но «верхние» станицы, район Медведицы и Хопра, без размышления, без думы роковой решили принять всякого пришельца с палкой как покорителя и подчиниться ему без особых возражений» («В углу»).
Сам писатель всячески поддерживал белых. Слабое зрение не позволяло ему сражаться, но он помимо публицистики и редакторской деятельности в «Донских ведомостях» также работал секретарем Войскового круга. Умер от сыпного тифа, отступая с армией генерала Антона Деникина. Последовательный в своем неприятии коммунизма был человек.
Кстати, Фаддей Булгарин не обиделся на Александра Пушкина. Интересно, простил бы Федор Крюков большевиков или хотя бы одного из них – Михаила Шолохова?
