Сергей Шаргунов Есть книги всегда страшные. Такие страшные, что пройдет еще сто лет, и над ними все равно нельзя будет зевнуть. От одного названия поднимаются волоски на спине и неприятный холодок застревает в горле.
На днях мы с писателем Сенчиным, путаясь в метели, направили свои стопы на стрелу с Ильей Яшиным. Этот молодой человек уже появлялся на полосе "Свежая кровь" с листовочной статьей о рыцаре, способном поразить самодовольного Дракона. Яшин, хотя и лидер молодежного "Яблока", от схем людоедского капитализма далек, носит майку с Че Геварой, вдохновляется студенческими бунтами 68-го и алчет социальной справедливости.
Под вой московской вьюги на занесенном перекрестке Илья протянул нам лучший подарок - книгу. "1984". Джордж Оруэлл.
- Переиздали, - бодро проговорил Яшин. - Не мог бы ты написать про это в "Экслибрисе"?
- Конечно, Илья, - ответил я. - Помогу.
- Эту книгу все и так читали. Альманах издать не собираетесь? - хмуро поинтересовался Сенчин.
- Пока нет┘
- Плохо.
- Еще как плохо! - согласился я. - Нужно современную литературу привлекать. Стрела нужна. Стальная. Меткая.
- Посмотрим┘ - Яшин задрал голову.
Мутный обмылок луны на миг вынырнул из снежной пены.
И мы с Сенчиным уютным шагом, точно два прола, пошли в кафе, и из пластиковых стаканчиков нам блеснула водка.
Водка пахнет революцией.
Переиздание Оруэлла - это политический проект - с помощью иллюстраций в книге сопоставляются карикатурное тоталитарное государство, описанное Оруэллом, и современная российская действительность.
Уместно ли?
Неуместно в тоталитарном разрезе. У нас нет сурового заморозка, безжалостного режима, твердой руки в ежовой рукавице┘ "Был бы ты холоден или горяч", - язвит Евангелие. Но поскольку теплохладен ты, "изблюю тебя из уст своих". Такова участь шизофреников, работающих на свой рейтинг, но лишенных внятной идеологической ориентации. Я знаю немало молодых людей, которые были окрылены наступлением Миллениума. Они ждали мужественных, яйцеобразных, а не нулевых лет. Олег Кашин, имперец из "Коммерсанта", повязав часы на правую руку, подражал лидеру страны. "Мы" Замятина - их настольная книга, прочитанная как ода красивой и вдохновенной Общности.
Теперь все, кто надеялся на крепкое, организованное братство, в негодовании срывают часы. Кидают на брусчатку Красной площади. Топчут каблуками.
Власть не сильна. Не холодна сказочно. В нее не влюбишься.
Но власть и не вольнодумна, не горяча. Запрещает пить-курить, ходить на митинги, свободно выражаться.
Целлофановая скука.
В новом веке не пора ли вспомнить экзистенциальные заветы? Кто он - Старший Брат? Не Господь ли Бог? Где диктат? Что такое Система? Не Бытие ли? А освобождение - не в смерти ли?
Неужели Система - это один политик, а свобода - другой?
"Система сидит внутри нас!" - однажды воскликнул философ Анпилов, просвещая толпу бабуль.
Тоталитаризм Оруэлла - это данность. В книге отсутствует какая бы то ни было предыстория, кроме политического монолога Голдстейна, который на самом деле является порождением министерства любви и никак не объясняет существующий порядок вещей. Почему все так ужасно? - этот вопрос Уинстон Смит задает себе каждый день. Почему? Единственная попытка выяснить причину кошмара, предпринятая в пролетарском баре, заканчивается ничем. Дореволюционный старик, в котором Смит пытается пробудить воспоминания, оказывается складом бессмысленных деталей, рухляди ума. Смит убеждается, что люди 1984 года потеряли способность мыслить много раньше выхода в свет 11-го издания словаря новояза.
Воистину Старший Брат разлит по воздуху. Он в церковном добром приходе и кружке пытливых агностиков, он в гуще грубых скинов и начитанных юных троцкистов, он у либералов и у державников. Мы все в плену у себя. Фальшь, контроль, кумиры, игры сознания, кощунственные на фоне индивидуальной бренности. Об этом я написал сейчас новую прозаическую вещь "Как меня зовут?".
Где выход? Пелевин новым романом недвусмысленно зовет бесхвостых обезьян к аннигиляции. Я, перебарывая морок, все же верю в подвиг, смысл, отважный вызов наперекор инертной яви. Надо смириться с жизнью как явлением, принять ее, притом выбирая борьбу нон-стоп.
Однако помнить: враг может оказаться в тылу, линии фронта размыты.
Хватит играть в бирюльки "тоталитаризма" и альтернативного "либерализма". Сегодня в однополюсном пластмассовом мире для сотен миллионов изгоев Старший Брат проживает в Вашингтоне, а рекламный оруэлловский слоган "Свобода - это рабство" все больше ассоциируется с двойными стандартами янки.
И все-таки Яшин молодец. Во-первых, переиздал классику. То есть выступил просветителем. Дальше надо - Тютчева, Фета, Гоголя, Юрия Казакова. Во-вторых, кроме шуток, если поднатужиться и отбросить излишне крикливые интерпретации, "1984" - пасквиль на сегодняшний мутный день.
В главном "образ власти" Оруэлла и родовые черты постсоветской элиты совпадают. Латиноамериканский сценарий. Чернота усов "гаранта стабильности" словно сошла с телеэкрана, где показывают мыльную оперу. Презрение к человеку и обществу. Безликость, косность и безверие. По существу, Большой Брат и его присные - контрреволюционны. Хищно используя магию солидарности, они лишены романтизма. Будучи моралистами, они растлители. Призывая любить вождя, они циничны. Душная папка для бумаг чиновника страшнее бешеной мотыги Пол Пота.
"Не бойтесь убивающих тело, но душе не могущих повредить". И наоборот. Бойтесь убивающих душу.
Своевременно.
Монстр многолик. Гардероб его обширен - там есть костюм клерка, и сутана епископа, и мундир. Зато монстр безъязык.
Вот она, разгадка отсутствия вдохновения при, казалось бы, долгожданном закручивании расшатавшихся болтов! Вот почему ничего у наших крепышей не получится! У них нет языка. Язык они не уважают. Базар они солидно фильтруют. Речь у них канцелярская или рекламная, что одно и то же.
Оруэлл гениально подметил главное: связь общественного мрака и языка. Подавление личности начинается в языке и им же заканчивается, недаром министерство правды усиленно совершенствует английскую лексику. "От языка должен остаться один скелет" - так говорит коллега Смита перед "распылением". Обилие значений слов и оттенков значений исподволь готовит свободомыслие. Язык - это жизнь. Например, слово "хороший". У него есть куча синонимов: великолепный, прекрасный, превосходный, блистательный и множество антонимов: дурной, плохой, отвратительный и так далее. Кому это, спрашивается, нужно? Смысл оруэлловского новояза в сужении горизонтов сознания. Плюсовой и минусовой. Все. Для превосходной степени существует приставка "плюс": "очень хороший" значит "плюсплюсовой".
С уничижением языка изменяется речь. Вернее, речи в привычном понимании быть не должно. "Идейно крепкий речекряк" поощряется партией и полицией мыслей. В столовой до Уинстона доносится победительное кряканье: слов разобрать практически невозможно, а вместе с тем речь не оставляет сомнений в политической благонадежности говорящего. Крякающего то есть.
Конец света, по Оруэллу, это когда говорить может только государство, все остальные крякают. И книги пишутся машинами, песни сочиняются "версификатором", Старший Брат смотрит на тебя. А если кто-то где-то как-либо ошибся, его ошибку можно стереть. Вместе с его личностью. История творится сегодня, владеющий настоящим владеет прошлым. В неувядающей действенности метода мы убедились совсем недавно. Что было 7 ноября? Правильно, Минин и Пожарский выгнали ляхов из Москвы. Это великий праздник, только повод для него может вдруг опять смениться. Или мы этого не заметим?..
Эх, хорошо бы воспрепятствовать чинушам и не попасть в худшую ловушку...
Полагаю, следует вспомнить все те же экзистенциальные заветы. Человек бунтующий, музыка революции - подобные категории для меня убедительнее невеселых плесневелых схем ("подрыв территориальной целостности" etc). Стратегическое мышление позволяет не запинаться на сиюминутном. Надо чуять Историю, а не подвизаться убогими статистами.
Лажовый патриотизм Временного правительства проявился в безрассудном Брусиловском прорыве, когда героическое офицерство ложилось, как покошенная трава. А игумен Ильич со своим кержацким духом на пути к победе не чурался ни внешнего мирового врага, ни отечественных самостийников, включая украинских. Известно, что даже бесноватый фюрер призывал французов колошматить немцев в период конфликта за Рурскую область.
У исторически чутких существ (в том числе негодяев) отсутствуют мещанские комплексы "защищать наше здесь и сейчас". Наше должно торжествовать в веках! Священный прагматизм.
Пока я пишу эти строки, оранжевые песни оранжево поют на Украине. Концепция беспрекословного престолонаследия, пошлой смены элит и сезонов поломана. Ситуация непредсказуема. Весна в ноябре. Так!
Проблема уже не в верхах, а в низах. Люди жгут костры, машут флагами, гремят сердцами. Верхи одинаково несимпатичны. Раздвоение одного чиновного организма: это когда в схватку вступают чиновник "Я", серый в натуре, и чиновник "Ю" (то есть "ты"), который хочет казаться ярким снаружи. Ю - это сверх-Я.
"Так-так-так! - говорит пулеметчик. Так-так-так! - говорит пулемет!" - пелось в советской фронтовой песне, обожествлявшей машину. Во дни целлофановой революции научились разговаривать ленточки и плащи. Мы любим тебя, революция, - потому что мы любим тебя.
При случае силами жизни могли бы оказаться "наши". Ликвидация Перекопа. Возведение моста от РФ до Крыма. Или волюнтаристское присоединение к РФ Восточной Украины. Не будет. Вялость, брюзжание, престолонаследие... Поэтому - оранж.
Без костей! Родная речь с множеством оттенков. Толстый, и длинный, и красный язык. "Царь-рыба" Виктора Астафьева. Не мычать и не крякать, как того требует унылый надзиратель, - здесь пафос книги Оруэлла. Главный вопрос оруэлловской антиутопии - языковой.
Литература нынче актуальна как никогда прежде. Та Россия, которую мы можем замыслить на смену нынешней, прежде всего видится мне творческой.
Переиздать старинную антиутопию - дело славное. Предпочтительнее утопия. Образ будущего. Позитив, который сформулируют литературные вечера и к которому подведут новые книги. Я бы на месте Яшина устраивал встречи с молодыми литераторами, собирал поэтические чтения. Иначе переизданный Оруэлл "яблочников" так и будет рифмоваться с переизданным Борисом Васильевым "Идущих вместе". Благородно обращаться к состоявшемуся. Но перспективнее улавливать и привлекать свежее.
Искусство, как ни крути, отражает общество. Литераторы хором затвердили о "ренессансе реализма", когда в стране вроде бы наметились сдвиги к трезвости. Поскольку "порядок" обернулся имитацией, дешевым приколом, спекуляцией на чувствах, возрожденный реализм пока в целом ограничился варварством, отвязными физиологическими очерками, ходульной искренностью. Пока┘
Последний год в среде литераторов нарастает гул гнева. Что из этого получится? Сытая подделка или страдальческое мятежное слово? Успех новой литературы зависит от ее инспираторов, обозвавших себя радикальными политиками.
А автор этих строк, влюбленный в простоту, народ, древний кирпич Кремля, тихий молочный плеск вологодских звезд, не страшится пресловутых "либеральных кровопийц" с розами, апельсинами и яблоками. Буржуазная буча - это шаг навстречу потрясениям, а значит - Истории.
История неизбежно даст дорогу родным силам, неспособным высвободиться под прессом чиновников.
