Лев Пирогов Метафору подсказал Шота Иатошвили, грузинский поэт, с которым мы встретились и подружились в Ясной Поляне. Мучительно заглядывая в глаза, словно проталкивая в меня взглядом слова чужого, ненадежного языка, он говорил: "Раньше, в самом начале, писали белым по белому. Потом стали писать черным по белому. Потом - черным по черному. А сейчас настало время писать белым по черному! Понимаешь?"
* * *
Я понимал. "Белым по белому" - это время Традиции, время безымянного коллективного творчества, когда и культура и человек слиты в одно. "Черным по белому" - когда человек противопоставляет себя культуре, становится различим на ее фоне, превращается в историческую фигуру, в Автора. "Черным по черному" - когда пространство культуры оказывается исписанным вдоль и поперек, когда голос одиночки-автора захлебывается в хоре ему подобных, и уже кажется, что "все слова сказаны", что "литература сама себя пишет", что "не человек пользуется языком, а Язык - человеком". А вот что такое белым по черному?
Традицией - по культуре?
Как это?
Мне кажется, так: быть писателем - не профессия. Это одна из множества функций нашего социального и духовного организма. Быть матерью - не профессия. Верить в Бога - не профессия. Нет такой специальности - жизнь. А жизнь - это мерило всего.
* * *
Получил письмо. "Уважаемый Лев Пирогов! Осмеливаюсь предложить свои заметки о книгах в моем детстве. Можете использовать, если подойдут. Не подойдут, не расстроюсь. Мне 55 лет. Живу и работаю в Кемерово. С уважением, Валерий Плющев..."
Еще бы они мне не подошли! Показал письмо коллеге, редактору журнала "Топос" Светлане Кузнецовой. Она ответила очень взволновано: "Автор этих заметок кажется мне очень хорошим человеком". Этим и был исчерпан наш с ней "профессиональный" разговор о литературных достоинствах прочитанного текста. Понимаете? Жизнью - по литературе.
* * *
Часто, сталкиваясь с кризисной душевной ситуацией, человек ищет успокоения в письме. "Мимолетное" Розанова - тому пример. Или роман Михаила Шишкина "Взятие Измаила". Русский филолог Овсянико-Куликовский назвал это "ритмизированными аффектами".
Но разве кто-нибудь из "профессиональных" писателей может сказать о смерти близкого человека так беззащитно, так открыто и так... бесстрашно перед Свидетелем, как это сделала неизвестная нам малограмотная женщина в опубликованных на этой странице записках?
Нет. В профессиональной литературе это невозможно. В ней скопилось слишком много "игры". Не стало того конвенционального поля, в котором доверчивый читатель объединялся с писателем, доверяя себя "художественной правде вымысла". Правды не стало. После Джойса, Пруста, Кортасара и постмодернистов НЕ МОЖЕТ БЫТЬ РЕАЛИЗМА. Энтропия необратима. Если тело выкопать из могилы и принести в дом, оно не станет вашей любимой матерью.
Открывая книгу, люди больше не верят в то, во что они верили сто лет назад. Литература пережила нешуточную встряску постмодернизма. Умереть, пусть только в воображении, пусть "не до конца" - серьезное потрясение. После такого приходится собирать себя по частям. С руин, с обломков, с маргиналий и "малых жанров". С чего начинался тот же реализм? С очерков.
В двух текстах, которые публикуются сегодня во "Внеклассном чтении", работает не "мастерство", не "удовольствие от текста", не "стиль" (хотя в первом случае ощущение "стиля" присутствует - малограмотность симулирует образ "простодушия"). В них работает (давит на читателя, повергает его в немоту) знание того, что все это ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Все правда. Сама смерть - и жизнь сама.
* * *
Там же, в Ясной Поляне, рассказали такой случай. Известный литературный критик отказал автору рассказов об афганской войне в состоятельности. И мотивировал это следующим образом: у него, дескать, "жизнь, а не литература".
Все очень просто. Литературные критики не любят жизнь. Ну кто они в ней? Так, литературные критики... А вот в литературе они - ого-го-го. Состоятельные величины.
Думаю, в этом суть.
