Сергей Шаргунов - Владимир Иванович, на ваш взгляд, чего не достает современной русской литературе? Совсем грубо: о чем писать следовало бы?
- Скажете тоже: "следовало бы"! Мне интереснее всего нарушители приличий, идущие вразрез с устойчивыми представлениями, в том числе и моими. Попробую обозначить некоторые мертвые зоны, где накопились завалы штампованной продукции. Это прежде всего антиутопическая традиция, объективно исчерпанная и закрытая еще "Москвой 2042" Войновича. Начинают также надоедать фантастически-альтернативные версии российской истории (уже жаргонно именуемые "альтернативками"). Сколько можно тянуть постсоветскую резину, искусственно продлевая девяностые годы! Не вижу проку в реабилитации и эстетизации наркомании: потребители "наркоты" вообще читать не любят, а запойные читатели - это люди в основном здоровые. Наконец - грязно-грубая эротика: зачем о телесной любви писать так, чтобы при чтении приходилось зажимать нос? Мне кажется, что все эти оргии с матерщиной - дань инерции и устаревшей конъюнктуре. А в реальной жизни я вижу нарождающуюся молодую интеллигенцию, грамотную, трудолюбивую, не склонную ни к идеологическому, ни к сексуальному разврату. Воссоздать эту новую среду сюжетно - интересная творческая задача. Но никого не призываю ее срочно решать: может быть, нынешним молодым писателям просто слабо с этим справиться┘
- Вы не ощущаете некоторой вялости, утраты дерзновения в нынешних текстах, а я имею в виду и критику. У вас нет ощущения нехватки поэтики? И с другой стороны - "свежее варварство", легко поддающееся тиражированию и возведению на алтарь, - это ведь тоже угроза┘
- Еще как ощущаю! Молодые прозаики, поэты, критики все еще по старинке стремятся "войти в литературу", определиться внутри этого - увы! - периферийного, провинциального в настоящий момент пространства. Но своего читателя лучше ревновать не к другим литераторам, а к телевизору, к дискотеке, к путешествиям - словом, к жизни, которая сегодня в целом во много раз интереснее словесности. Нехватка поэтики, о которой вы говорите, приключилась именно оттого, что дебютанты 90-х годов ударились в декларативный эстетизм, презирая социальность и политическую ангажированность шестидесятников. От "житейского волнения" устранились, но "сладких звуков и молитв" не сложили. Смешно читать декларации иного писателя: заявляет, что для него главное - ритм фразы, а сам при этом жутко какофонит в своих сочинениях. Что касается "свежего варварства", то оно не опасно, если свежесть действительно имеет место. Вульгарная беллетристика может послужить сырьем для высокой прозы - здесь необходима честная конкуренция.
- Как вам такие разные Ирина Денежкина и Андрей Геласимов?
- У Денежкиной фамилия говорящая. Она - Алсу в литературе. Коммерческий тоталитаризм открывает дорогу безголосым певцам и певицам. При самом непредвзятом прочтении я не слышу никакой индивидуальной интонации во фразах типа: "Мне хотелось пива и секса в неограниченных количествах". Это старо, как всякая искусственно культивируемая "молодежность" в литературе.
Геласимов - случай совсем иной. Это труженик, профессионал, имеющий четкое представление о сюжетной драматургии. Писатель, я бы сказал, типа Слаповского. А чего мне здесь не хватает - так это легкости, словесно-интонационной неги, "прикольности", если угодно. И прежде всего - творческого переступления, без которого не может состояться подлинный литературный лидер.
- Вы верите в появление новых и лучших книг?
- Верю. И новые, лучшие книги стоит отслеживать в индивидуальном порядке. От поэзии и прозы никто ведь не требует увеличивать ВВП. Если каждый читатель может найти для себя в данный момент хотя бы одного писателя-единомышленника - значит, литературный процесс идет нормально. Лично мне особенно близки те писатели, кто в нашем хаосе и бардаке умеет рассмотреть проблески неистребимой и самодостаточной духовности, увидеть глубину не только страдания, но и счастья (а оно в реальной жизни у нормальных людей бывает: не все же с утра до вечера страдают от неполучения очередной литературной премии!). В семидесятые-восьмидесятые годы так работал Валерий Попов, вопреки всему отстаивавший тезис "Жизнь удалась". В наше время отдаю должное, скажем, вашей смелости: выбежать из литературного окопа с криком "Ура!" - это поступок. Но нелегкий еще предстоит поединок с тотальной пессимистической инерцией.
- А идейность нужна?
- Само слово "идейность" в русском языке слишком скомпрометировано в те времена, когда любая духовная самостоятельность обзывалась "безыдейностью". Но, конечно же, идея в изначальном, платоновском понимании - важнейший двигатель творчества. Лично я люблю это слово и не хочу подменять его тем "семиотическим" мусором, которым был завален конец минувшего столетия. Главная прелесть литературной профессии - в неустранимом расхождении между идеей как авторским замыслом и идеей как критической интерпретацией, между посланием и прочтением. Живое, свежее и многозначное произведение всегда таит в себе большую идею. Но умный писатель ее открытым текстом, как правило, не высказывает, а с лукавым интересом ждет, как расшифруют читатели-критики его криптограмму, пусть даже вычитают что-то совсем неожиданное, "ровно наоборот" по отношению к авторскому замыслу. В нынешней критической практике искусство интерпретации практически сошло на нет, его подменили нудные квазисоциологические рассуждансы о "статусе" литературы да голословные, ничем не аргументированные оценки ("талантливый", "блестящий", "событие года", "посредственный", "неудачный" - все это унылый словарь критиков-начетчиков, не владеющих артистическими приемами убеждения).
Кто там у вас на подаче? Вдарьте по мячику так, чтобы я кинулся его отбивать, предлагая азартную интерпретацию свежей вещи, философское или социально-публицистическое ее прочтение. Чтобы было о чем заспорить - по сути, а не по принципу "нравится - не нравится". Пока же на вопрос нормального, нецехового читателя: "Ну, что там у вас в литературе действительно нового?" - приходится отвечать: "Когда что-то появится, я тебе сам позвоню".
