Лев Пирогов Павел Пепперштейн. Мифогенная любовь каст. - М.: Ad Marginem, 2003
Белобров-Попов. Красный бубен. - СПб.: Лимбус-Пресс, 2002
Владимир Белобров и Олег Попов написали роман "Красный бубен", а издательство "Лимбус-Пресс" его опубликовало. Павел Пепперштейн дописал роман "Мифогенная любовь каст" без Сергея Ануфриева, потому что Сергея Ануфриева постигла участь Сида Барретта, и издательство "Ad Marginem" его опубликовало. Я и раньше счастливый был, а теперь вдвойне счастливым буду. Случайно ли эти книги появились одновременно? Или в том, что называется "эпистемологический фон", действительно происходит сгущение призрака национальной идеи?
Неразумным хазарам
Была тут недавно перепись. В анкетах среди прочего затесалась графа "национальность". Фашизм, конечно. Но один просвещенный юноша (которому едва не пришлось писаться в эту графу русским) придумал смешнейшую шутку - записаться хазарином!.. И предложил ему воспоследовать. Так мы, дескать, статистически возродим древнюю нацию, это раз. Сможем потребовать права на самоопределение, это два. Воссоздадим Хазарский Каганат, автономию в составе РФ, это три!..
Идея нашла широкое понимание и поддержку у пользователей сетевого ресурса LiveJournal.com. Один за другим они принялись рапортовать о выполнении плана. До автономии, правда, не доросло. Вот если бы перепись, как выборы, проходила каждые четыре года!.. Можно было бы создать партию "Комитет хазарского национального спасения", печатный орган, агитационный штаб┘
Идея, кстати, не оригинальна. Нечто подобное, судя по сообщениям газет, произошло на юге России, где неожиданно обнаружилась целая куча скифов. Видимо, само слово "национальность" действует на всех сходным образом: вызывает оптимизм и непреодолимое желание пошутить.
Закономерно, что этого желания не возникает, например, у "постколониальных" татар. Это удел белого безмолвного большинства - тех, для кого своя русскость является нулевым уровнем идентичности, нейтральным фоном, по которому охота мазнуть какой-нибудь экзотической закорюкой. Таким людям бесполезно объяснять, что быть русским само по себе круто, что русских скоро нигде, кроме Израиля, не останется. Они убеждены, что если говорить всерьез, то цивилизованный человек вообще не имеет национальности. Джим Белуши - албанец, ну не смешно ли?..
Краткая политинформация
До начала глобализации мы жили по нормам Вестфальского мирного договора 1648 года, положившего конец войнам Реформации, в ходе которых погибла треть населения Европы. Вестфальский договор выработал доктрину государственного суверенитета: внутренние дела одного государства не могут входить в сферу интересов другого. Понятно, что нормы эти без конца нарушались, но все же именно они составляли императив международного политического сознания, пока в конце ХХ века не оказалось, что государство-то осталось одно, а следовательно, его интересы - общие.
Будем, однако, справедливыми: начало конца политической системы Нового времени положили не американцы. Не они, а Карл Маркс изобрел мировую революцию и тезис об отсутствии у пролетариата отечества. Заполучив полмира по итогам Второй мировой войны, Сталин воплотил в жизнь мечты Троцкого. (Если бы это была статья для газеты "Завтра", следовало бы вставить абзац о том, что и Маркс, и Троцкий были действительно лишены географического отечества - не отсюда ли, мол, растут ноги?.. Вместо этого скажем, что Троцкий является главным отрицательным героем одного из рассматриваемых ниже романов.)
Итак, нынешняя американская политика преследования своих государственных интересов в любой точке мира началась с невинной доктрины Трумэна, согласно которой мировой коммунизм нуждался в сдерживании. Затем "концепция сдерживания" переросла в "концепцию отбрасывания". Отбрасывание состоялось, но аппетит пришел во время еды.
После Советского Союза задачу сдерживания американской экспансии взяла на себя Европа. Ощущая слабость весовой категории, она стала объединяться. Национально-государственные образования были провозглашены изжившей себя исторической формой. А фактически были отменены и нации. Национальный фактор сделался маргинальным. С одной стороны, он низведен до этнографического: о национальных особенностях вспоминают, лишь когда речь идет о "культуре", почетное место которой в прихожей - охранять тапочки. С другой стороны, национальный фактор стал мишенью политкорректности: внимание к нему - удел расистов, фашистов и прочих, кто из-под плинтуса.
Первый тип "национал-маргинальности" взяла на вооружение Европа, второй принят в России. Вкратце концепция звучит так: "Национализм есть ксенофобия, а ксенофобия есть шизофрения, ибо у нас нет врагов". Именно под эту сурдинку разваливали армию и военно-морской флот: "Да кто на нас будет нападать?.. кому мы нужны?" И говорили это не дураки, а носители определенной субидеологии, выработанной специально для бывшего СССР и распространенной через "перестроечные" средства массовой информации. Дескать, мировой политикой движет исключительно альтруизм, а национально-государственных интересов нет ни у кого. Весьма похоже на то, как перед войной у нас говорили, что война между Германией и СССР невозможна, потому что германский пролетариат не выступит против нашего пролетариата┘
Сходство неслучайное: коммунизм и воспоследовавшая глобализация тянут за разные концы одной и той же веревки... А затягивается она почему-то на нашей шее.
Суть вопроса
Рассматриваемые нами сегодня книги трактуют русскую национальную идею по-разному. У мудрого иудея Пепперштейна она обнажена и подвержена дотошному шизоанализу, у смешливых русаков Попова-Белоброва упрятана в оговорки и как бы незначительные детали. Пепперштейн берет эту идею в готовом виде, как комплекс бытовых и идеологических предрассудков, а затем "деконструирует", пытаясь понять, как же она устроена.
Попов-Белобров, напротив, складывают вроде бы отсутствующий в начале романа позитивный образ "русскости" из подбираемых по ходу действия отдельных кусочков: что получится - то и получится. Пепперштейн эстетски любуется полученной филигранной инсталляцией, а Попов-Белобров любят свое черненьким┘
Впрочем, все равно не обойтись без подробного описания. Итак, "Мифогенная любовь каст". Все сущее, включая людей, зверей, сказочных персонажей и образы искусства, делится на такие особые категории - касты. Между кастами идет онтологическая война. Известный нам мир есть один из аспектов этой войны. То есть вся наша история - это только часть настоящей картины бытия, только одна точка зрения.
Пепперштейн предлагает нашему вниманию другую точку зрения, обусловленную знанием о существовании каст.
В начале Великой Отечественной войны некто парторг Дунаев, руководя спешной эвакуацией завода, отстает от своих и оказывается в тылу врага. Пытаясь выжить в лесу, он случайно наедается галюциногенных грибов. Расширив таким образом свое сознание, он попадает в настоящее измерение войны - в войну каст. На нашей стороне в ней участвуют существа, кажущиеся фольклорными персонажами (на самом деле это сгустки мифических первосмыслов, один Колобок чего стоит). На стороне Врага воюют герои авторских сказок: Карлсон, Питер Пен, Винни Пух.
Таково одно из возможных измерений этой войны: коллективное начало против индивидуального, бессознательное против рационального, традиционное против прогрессистского - Хтон против Модернити. Заметьте, кто напал первым. И заметьте, кто победил. И заметьте - временно.
В романе перед нами проходит вся история войны, от вторжения до капитуляции, но каждому ее "реальному" событию здесь соответствует магический прототип, описанный по законам мифа (подробно, нелогично, с массой кажущихся абсурдными деталей).
В целом война каст складывается в гипертрофированную сказку про Колобка, сюжет которой еле угадывается в обилии бредовых деталей. Однако сказка обрамлена обыденным нарративом, из которого при желании можно выяснить, что происходило с парторгом Дунаевым "на самом деле" и кто же он в "на самом деле" такой - Чжуан Цзы или бабочка.
Переходим к "Красному бубну". Так называется тамбовская деревенька, живущая весьма узнаваемой колхозной жизнью и подвергающаяся нашествию нечистой силы. Несколько деревенских и случайно примкнувших к ним городских (в том числе американская шпионка по фамилии Пирогова) вступают с нечистью в неравный бой по всем правилам Родригеса-Тарантино. От исхода боя зависит, понятно, судьба вселенной. Не случайно же Мировое Зло нагрянуло именно в Красный бубен!..
Надо сказать, что, поскольку Пепперштейн в "нормальной" части своего романа имитирует сорокинский "соцреализм", последующий переход к бреду нисколько не удивляет - срабатывает "память жанра". У Попова-Белоброва же начало исключительно "деревенщицкое", как у настоящего Бориса Екимова (или у Шукшина - с поправкой на рефлексию юмора).
Сочная фактура, до боли знакомы типы, мастерские речевые характеристики, и над всем этим безмятежный деревенский покой┘ Хочется, чтобы так продолжалось все 800 страниц - добавить только для сюжета какой-нибудь "конфликт", да и то необязательно - хорошо же!.. Появление упырей вначале шокирует. "Неужели все выродится в банальный хоррор?" - думается с тоской.
К счастью, не вырождается - реализм побеждает. Герои, вначале обескураженные появлением нечистой силы ничуть не меньше читателя, быстро приноравливаются, а дальше - на войне как на войне. Будто бы уже не Екимов, а Виктор Курочкин. Люди быстро привыкают к ужасному.
Выясняется, что под оболочкой остросюжетного боевика и романа ужасов спрятана добротная проза характеров с добротной нравственной проблематикой. Оказавшись в "пороговой ситуации", одни гнутся, другие ломаются, третьи побеждают. С помощью экскурсов в предысторию и внутренний мир активно размахивающих осиновыми кольями персонажей авторы ненавязчиво дают понять почему. Почему выживают именно те двое, которые выживают.
"Мифогенная любовь каст" - роман умственный, требующий постоянного внимания, что называется "интеллектуальное приключение". "Красный бубен" проглатывается, как пилюля в облатке. Пафос его складывается стихийно; вряд ли у авторов была задача писать именно о национальных особенностях охоты на вампиров. Скорее они хотели написать просто что-то бесшабашное и забойное, да вот - материалом засосало.
Впрочем, не та ли самая участь постигла и Пепперштейна? Помнится, в рецензии на первый том "МЛК", ничего в нем не поняв, я обращал внимание на детскую увлеченность авторов магическим процессом письма. Так и оказалось: в недавнем интервью, приуроченном к выходу второго тома, Пепперштейн рассказал, что начинали они с Ануфриевым, как бы резвяся и играя, с этакого шутейного буриме. Потом уж буриме выросло в неслабого монстра. Известно - бездны притягивают...
Тут бы написать еще два раза по столько, да газета, к сожалению, не резиновая.
К тому же мне кажется, что эта наша встреча с "Красным бубном" и "МЛК" не последняя. Как бы им не стать лауреатами премии "Национальный бестселлер"┘
