И его разоблачили

Николай Глазков – юродивый Поэтограда. Фото из книги Николая Глазкова «Избранное»

Его не забыли.

Его знают и цитируют.

Нам сейчас цитировать что-нибудь из Глазкова трудно: кажется, что это настолько всем известно, что и незачем. На самом деле, конечно, есть зачем. Чтобы еще раз напомнить читателям о выдающемся русском стихотворце, кому никогда не выбиться из пресловутого второго ряда. На один из вопросов знаменитой анкеты, авторство которой приписывают Ахматовой (кто вам ближе – Пастернак или Мандельштам), боюсь, мы оба ответили бы: Глазков.

Итак, напомним.

Обнаружили воровку,

Что похитила веревку.

Уголовный кодекс в силе,

На суде ее спросили:

«Отвечай ты нам, воровка,

Для чего тебе веревка?»

И ответила девица:

«Я хотела удавиться».

Или еще одно, знаменитейшее. Не перевод, а, скажем так, собственный вариант «Ворона» Эдгара По:

Черный ворон, черный дьявол,

Мистицизму научась.

Прилетел на белый мрамор

В час полночный, черный час.

Я спросил его: – Удастся

Мне в ближайшие года

Где-нибудь найти богатство? –

Он ответил: – Никогда!

<…>

И на все мои вопросы,

Где возможны «нет» и «да»,

Отвечал вещатель грозный

Безутешным НИКОГДА!..

Я спросил: – Какие в Чили

Существуют города? –

Он ответил: – Никогда! –

И его разоблачили!

Смешно, да? А написано при Сталине. Когда слово «разоблачили» не было просто словом. Но как-то ему удалось дожить до оттепели (он умер в 1979-м). В 1957 году у Глазкова вышла первая книжка, и с тех пор его много и охотно печатали. Правда, не то, что он хотел бы увидеть напечатанным, а лишь то, что можно было тогда. Некоторые «небрежности» Глазкова, сбои ритма и неверные ударения, переход с женской рифмы на мужскую и т.д. часто списывают на то, что почти вся его «публикабельная» поэзия была отчасти пародией на советскую. Ну, отчасти, конечно, была. Но не стоит и забывать, что его, так сказать, настоящие стихи изначально, по сути своей, не предназначались для печати. Он читал их вслух приятелям и друзьям, печатал путем «самсебяиздата». То, что с его текстами будет работать профессиональный редактор, не предполагалось в принципе. Это первое. И второе. А такие ли уж это небрежности? Ровно так же, именно с той же «небрежностью» пишет сейчас, к примеру, Всеволод Емелин. И никто почти не считает, что мы имеем дело именно с небрежностью. Если и есть у Емелина небрежность, то нарочитая, показная. Да и темы у Глазкова и Емелина схожи. По сути, это одна тема: стихи.

Полет как момент творчества. Кадр из фильма «Андрей Рублев». 1966

Фактура Глазкова, блеск его глаз привлекли к нему внимание кинематографистов. В 1956 году он снялся в эпизодах сразу двух фильмов: «Вольница» Григория Рошаля и «Илья Муромец» Александра Птушко.

Роль, которую сыграл Глазков в картине Андрея Тарковского «Андрей Рублев», также небольшая, но чрезвычайно важная для фильма. Кинополотно состоит из отдельных новелл, и первая из них, служащая прологом, полностью построена на герое Глазкова. Это летающий мужик. Он появляется в картине раньше, чем Рублев. В чем-то этот пролог перекликается с последней новеллой «Колокол». И там, и там – аллегория творчества. И там, и там – полет в неведомое. Бориска, герой актера Николая Бурляева, берется отливать колокол и отливает его успешно, хотя, как оказывается потом, он не знает секрет колокольного сплава, отец не передал… Ефим, герой Николая Глазкова, поднимается в небо на воздушном шаре, сшитом из каких-то кож. Он испытывает кратковременное счастье свободы, сравнимое, может быть, только с написанием стихов. Конечно, эту роль должен был сыграть не профессиональный актер, а поэт. Причем именно такой поэт, каким был Николай Глазков – чудаковатый, нелепый, в ботинках без шнурков и со стихами, которые внешне просты и наивны, а на самом деле глубоки и философичны.

Милая, хорошая, не надо!

Для чего нужны такие

            крайности?

Я юродивый Поэтограда,

Я заплачу для

            оригинальности...

У меня костер нетленной

            веры,

И на нем сгорают все грехи.

Я поэт ненаступившей эры,

Лучше всех пишу свои стихи.

Это его странное свойство, эту детскую искренность или искреннюю детскость признавали его товарищи по перу и по Литинституту. Например, Борис Слуцкий:

Это Коля, брошенный нами

в час поспешнейшего отъезда

из страны, над которой знамя

развевается

нашего детства.

<…>

Отвезли от него эшелоны,

роты маршевые

отмаршировали.

Все мы – перевалили словно.

Он остался на перевале.

В фильме «Романс о влюбленных» Глазков выступает сразу в двух ипостасях. Картина эта незаурядна во всех отношениях. Евгений Григорьев, строгий приверженец социалистического реализма, уже на тот момент автор сценария «заводской» картины «Три дня Виктора Чернышева», вдруг написал сценарий, где все говорят белым стихом. Ставить его взялся Андрон Михалков-Кончаловский, выбрал «несоветский» жанр мюзикла. Одна из песен, написанных Александром Градским, – на стихи Глазкова. Кроме этого, поэт появляется в эпизодической роли соседа главных героев. У него предельно приземленная профессия: он делает матрасы. Но на экране предстает поэт… И еще он олицетворяет Москву. Действие картины происходит в старом московском дворе, где все вместе празднуют свадьбы и провожают на службу в армию.

Московская речь звучит и в стихах Глазкова. Он хоть и родился в селе Лысково Нижегородской области, но с четырех лет жил в Москве.

Ковер загорелся, и струйки

            огня

Потекли по обоям вверх;

Огонь оконные рамы обнял

И высунулся за дверь…

Это стихотворение предполагает не современное, твердое, а мягкое старомосковское произношение слова «вверх» – «вверьх». Только тогда оно рифмуется со словом «дверь».

Николай Глазков так и не пришел еще к широкому русскому читателю. Он, как огонь, только высунулся за дверь самсебяиздата, только смотрит на ошалелых читателей. Ждите. И бойтесь.            

Продолжение темы читайте здесь.